Читать книгу 📗 "Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей"

Однако, память человеческая способна меняться в угоду политическим ветрам. Сегодня они дуют сюда, завтра подуют обратно, сдувая песок ушедших дней и нанося новый, «политически правильный». Пусть исторически и неверный.

В моём времени это продемонстрировано во всей красе. Ещё бы в Праге по воле городских властей был демонтирован памятник маршалу Коневу. И это при том, что монумент был установлен в восьмидесятом по инициативе самих горожан. Вместо памятника советскому полководцу-освободителю теперь решено увековечить память коллаборационистов из так называемой Русской освободительной армии генерала Власова.

Да уж. Это решение есть не что иное, как попрание самой элементарной логики. Ведь приговор бойцам РОА уже давно вынесен Нюрнбергским трибуналом. Многие из них были напрямую замешаны в массовой расправе над мирным населением и военнопленными. Эти злодеяния не имеют срока давности, и странно, что пражские чиновники ставят выше решения международного суда сиюминутную политическую конъюнктуру.

Хотя, чего странного? Если учесть, что треть вооружения нацистов были чешской сборки, то вряд ли стоит удивляться. И также не стоит удивлять тому, что Геббельс сделал запись в своём дневнике в сорок первом году: «Фюрер доволен достижениями чехов в военном производстве. Ни одного случая саботажа. Чешская продукция отличается качеством, годна к применению, надежна и прочна. Они проявили себя ответственными и усердными работниками».

И вот эти «ответственные и усердные работники» зачем-то собрались на Малостранской площади…

Издалека увидел трибуну. На ней находился какой-то серьёзный мужчина, что-то говоривший в микрофон. Я мало что понимал. Отчасти потому, что старался балансировать на доске крыши, и не сверзиться вниз.

Зато увидел то, чего не мог видеть тот самый вещающий серьёзный мужчина — фигуру за одним из выступов крыши. И эта фигура застыла с винтовкой в руках, прицелившись в сторону трибуны.

Я тоже замер. Налицо явный снайпер. Так как был не в форме, то не из военных, не из милиции. Значит, это…

Покушение?

И на кого же? Кто цель?

Может, сейчас аккуратно слезть вон через то окно, да и двинуться по своим делам? А что? Снайпер меня не слышит, не видит. Тихонько смыться, а уж пускай чехословаки сами разбираются со своими проблемами.

И в это время я услышал, как говоривший громко провозгласил:

— Првый таемник комунистицке страны Густав Гусак!

К трибуне начал подниматься седовласый человек в тёмном костюме. Снайпер напрягся и прицелился. Мне показалось, что даже затаил дыхание.

Ни хрена себе, так вот кто был целью?

Ну уж нет, фиг ты угадал, неизвестный товарищ! Я к Гусаку относился нормально. И он подходил для реформистского настроения, которое будет задвигать Шелепин. Так что его смерть вовсе не входила в мои планы.

Я аккуратно вытащил из крыши плохо закреплённую чешуйку черепицы и тоже прицелился. Дыхания не стал задерживать, а размахнулся и что было силы запустил в короткостриженую башку снайпера.

И тут же, не дожидаясь результата, рванул вниз по скату, подняв на всю округу треск и грохот. Снайпер взвыл от неожиданности и боли, зашатался. Его винтовка беспомощно брякнула по черепице и со звоном полетела вниз. Следом за ней покатился и не сумевший удержать равновесие снайпер. На краю крыши он сумел зацепиться и повис на высоте четвёртого этажа.

С площади донеслись выкрики. На кого-то упали черепицы, на кого-то посыпался мусор. Бухнула упавшая винтовка. Зато на крышу обратили внимание. Заметили фигуру, которая болталась как листик на ветру. Кто-то закричал, кто-то зачертыхался.

Я уже проник на чердак и начал спускаться по лестнице вниз, когда с улицы донёсся женский визг, а следом раздались выстрелы. Неужели пытались сбить снайпера?

Впрочем, это меня уже не касалось. Я вышел из двери, быстрым шагом миновал арку и влился в толпу. Растворился среди людей.

Как и ожидалось — снайпера на крыше уже не было. Что с ним происходило, о том оставалось только догадываться, так как его тело было скрыто столпившимися людьми.

Густава Гусака уже не было ни на трибуне, ни рядом. Этого осторожного будущего генерального секретаря уже увели охранники от греха подальше. Люди из «Стаба» разберутся со снайпером и без меня. Мне же сейчас нужно было оказаться отсюда как можно дальше. И при этом остаться незамеченным.

— Свиня! Стой! — раздавались крики. Потом просвистел пронзительный милицейский свисток.

Ну, вот и отлично. Пока они там разбираются со своим летающим стрелком, мне бы тихо и мирно, без лишней суеты, ретироваться. Главное не привлекать внимания. Не выделяться. Идти ровно, спокойно, но не медленно. Дышать глубже — волнение выдает вернее, чем дрожь в руках.

Было ли мне жалко неизвестного стрелка? Да с хрена ли?

Он бы выстрелил, может попал, может промахнулся. Но всё равно подпортил бы себе карму. И если человек был готов убить, то пусть получает ответку. Я всего лишь спас одну жизнь, и эта жизнь могла послужить улучшением условий социалистического строя в дальнейшем.

Так что мне его не жаль. Вот ни капельки. Вообще не люблю этих убийц издалека. Да и убийц вплотную тоже не очень уважаю. У меня от них порой губы болят. Вот как от Яна.

Повернул за угол, свернул в следующий переулок. Улицы здесь были уже, тени — гуще. Из открытого окна пахло жареной картошкой и луком. Обычная жизнь. Никто и не знает, что в двух шагах только что решалась судьба человека, а может, и целой страны.

На площади должно быть, уже вовсю орудует «Стаб»: поднимают бедолагу, успокаивают толпу, ищут свидетелей. Ищут меня. Но меня тут уже нет. Я просто человек в толпе. Иду по своим делам. Ничего не видел, ничего не слышал.

Плевать хотел я на их разборки. Сделал что мог. Не дал убрать Гусака. А теперь моя задача — самому остаться в живых и на свободе. Чтобы завтра можно было продолжать работу. Чтобы Шелепин и его ребята не остались без своего человека в Праге.

А ведь я совершил подвиг!

Улыбнулся про себя. Фиг вам, а не подвиг. Подвиги… это для памятников. А я предпочитаю оставаться в тени. Так куда полезнее.

Вот только отсутствие проводника в ФРГ основательно портило всю оптимистичную картину. Искать среди чехов или словаков кого-то, кто возьмётся за такие рисковые дела — верный путь надеть наручники. Русских тут не жаловали. К немцам относились с опаской — раны войны ещё не зажили, хоть и четверть века прошла.

Кого тут вообще найдёшь? Даже переночевать негде без лишних глаз и вопросов.

Я брел, погружённый в эти невесёлые мысли, механически отсчитывая шаги по асфальту пражских окраин. Площадь с митингами осталась далеко позади, а с ней и вся эта история с «Яном Свободой», его преступными замыслами и такими же отчаянными сообщниками. Судя по всему, я двигался к самой границе города — высотки постепенно редели, уступая место одноэтажным домикам с черепичными крышами и аккуратными палисадниками.

Воздух стал другим — пахло не бензином и пылью, а сырой землёй, дымком из печных труб и скошенной травой. Из открытых окон доносились обрывки чешской речи, смех, из-за заборов слышался лай собак.

Обычная жизнь, простая и размеренная. Похожая на нашу. Только тут всё больше дома из кирпича, камня и глины. В России на их месте были бы деревянные избы. Ну, кто чем богат, тот из того и строит. А так… прилично и чистенько. Но всё равно как-то больше сродни нашей глубинке.

Именно здесь, среди этого спокойствия и уюта, и могли прятаться нужные люди — те, кто не любит лишних вопросов и умеет хранить секреты. Оставалось только найти такого. И желательно — до наступления ночи.

— Вон какой-то балбес шагает, смотри, Маврик, — вдруг раздалась русская речь. — Смотри как вышагивает — не идёт, а пишет.

— Ага, одной ногой пишет, а другой зачёркивает! — с небольшим акцентом раздался ответ.

Я невольно взглянул в ту сторону. Возле дома с побелёнными стенами на скамеечке сидели два пожилых человека. Они смотрели в мою сторону, дымили «козьими ножками», грелись в лучах уходящего солнца. Оба фактурные, этакие продымлённые жизнью дедки, прошедшие все круги ада и рая.