Читать книгу 📗 "Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий"
Это было слишком. Князь Оболенский, бледный от ярости, шагнул вперед.
— Молчать, негодяй! — прошипел он.
Но Селищев, уже потеряв всякий контроль над собой, только рассмеялся ему в лицо.
— А то что? Вызовете меня на дуэль, князь?
И тут Оболенский, не говоря больше ни слова, с размаху ударил его перчаткой по лицу. Хлесткий, унизительный звук пощечины разнесся по всей курительной комнате. Селищев отшатнулся, схватившись за щеку.
— Это чтобы ты помнил, что есть вещи, которые не продаются, мерзавец! — с ледяным презрением сказал Оболенский. — Убирайся. Убирайся из этого клуба, пока я тебя не вышвырнул отсюда, как паршивого щенка.
Селищев, обведя всех безумным, затравленным взглядом, спотыкаясь и наскакивая на мебель, бросился к выходу. Вслед ему неслась оглушительная, презрительная тишина.
Скандал разразился грандиозный. На следующий же день в Дворянское собрание Владимира и в Уголовную палату отправились заявления, подписанное сенатором Глебовым, генералом Арсеньевым и князем Оболенским. В них с холодной, протокольной точностью было описано все, что они слышали: и требование взятки в сто тысяч, и циничное намерение ограбить сирот, и оскорбительные слова о дворянской чести.
Эффект был подобен взрыву бомбы. Аристарх Ильич Селищев, еще вчера бывший уважаемым членом общества, в одночасье превратился в изгоя. Генерал Арсентьев телеграфировал во Владимир, и местное дворянское собрание экстренно отстранило его от опекунства над Левицкими. Суд, напуганный скандалом, в который оказались вовлечены столь высокопоставленные лица, немедленно приостановил все делопроизводство по иску Мезенцева. Все предыдущие действия Селищева, включая назначение торгов, были объявлены незаконными, совершенными под давлением и с корыстной целью.
Карточный домик, который так долго и тщательно строили враги Левицких, рухнул в один миг.
Слух о скандале в Английском клубе, как круги по воде, разошелся по всей Москве, обрастая невероятными подробностями и вызывая в гостиных то благородное негодование, то злорадное хихиканье. История о подлом опекуне, торговавшем судьбой сирот, стала притчей во языцех.
Но я понимал, что это лишь выигранное сражение, а не вся война. Да, Селищева отстранили от опекунства. Да, ближайшие судебные заседания были отменены. Но главные проблемы никуда не делись: подложный иск Мезенцева все еще лежал в суде, как мина замедленного действия, а над имением дамокловым мечом висел огромный долг в Дворянском банке, который и стал формальным поводом для назначения опеки.
Нужен был новый опекун. Человек честный, влиятельный и, главное, готовый бороться за интересы Левицких хоть в возврате земли, хоть в ее продаже. Я вновь обратился к Оболенскому и… такой человек нашелся!
Через несколько дней после скандала князь Оболенский устроил мне встречу с сенатором Николаем Павловичем Глебовым. Этот пожилой, убеленный сединами государственный муж старой закалки, с лицом, на котором, казалось, застыла мудрость и усталость всей Российской империи, принял меня в своем строгом, отделанном темным дубом кабинете.
— Молодой человек, — сказал он, внимательно глядя на меня своими ясными, строгими глазами поверх очков. — Князь рассказал мне о вашей роли в этом… печальном деле. Вы поступили как человек чести. Нечасто в наше время встретишь подобное. Но что вы намерены делать дальше?
— Я намерен довести дело до конца, ваше сиятельство, — твердо ответил я. — Левицкие должны быть спокойны за свое имущество!
— Похвально, — кивнул сенатор. — Князь Оболенский передал мне, что вы подыскиваете нового законного представителя — опекуна для них. Я тут навел справки. Других близких родственников, способных взять на себя эту обязанность, у них нет. Поэтому я решил предложить свою кандидатуру Дворянскому собранию.
Я опешил. Сам сенатор! Это сильно меняло дело.
— Я знал покойного генерала Левицкого, их деда, — продолжал Глебов. — Мы вместе служили на Кавказе. Раньше не знал о происходящем, а теперь не могу допустить, чтобы имя его внуков было втоптано в грязь. Я стану их опекуном. И мы с вами, молодой человек, доведем это дело до победного конца. Я уж телеграфировал во Владимир с просьбой устроить собрание по поводу опекунства, и сразу же, как только оно будет назначено, отправлюсь туда.
Новость обрадовала меня донельзя. Что ж, не приходилось сомневаться, что владимирское губернское дворянское собрание, напуганное скандалом и впечатленное авторитетом сенатора, непременно утвердит его кандидатуру. Теперь у Ольги и Михаила будет самый надежный защитник, какого только можно представить.
Первым делом по совету Плевака, который теперь был нашим официальным поверенным, сенатор подал в суд ходатайство об отложении всех слушаний по делу на несколько месяцев в связи со вступлением в права нового опекуна и необходимостью детального изучения всех материалов. Суд, не смея перечить сенатору, немедленно удовлетворил это ходатайство.
Мы снова выиграли время. Теперь я мог со спокойным сердцем ехать в Петербург, чтобы решать остальные задачи.
Перед отъездом я по просьбе сенатора нанес визит генералу Арсеньеву, чтобы поблагодарить его за участие. Генерал принял меня в своем кабинете, увешанном оружием: черкесскими шашками, турецкими ятаганами, кавказскими кинжалами — и портретами полководцев.
— Не стоит благодарности, молодой человек, — пророкотал он, крепко пожимая мне руку. — Наказывать негодяев — мой долг и удовольствие. Особенно таких, что позорят дворянское имя. Да и начинал я служить под командованием их деда.
Он долго расспрашивал меня о Сибири, об Амуре, о моих коммерческих делах. Я рассказывал, тщательно подбирая слова и стараясь не выходить за рамки своей легенды.
— Тарановский… Тарановский… — вдруг задумчиво протянул он, глядя на меня в упор. — А скажите, сударь, не вы ли тот самый Тарановский, что несколько лет назад воевал на Кавказе? Был там, помнится, в составе польского легиона, что сражался на стороне Шамиля против нас, один отчаянный поручик с такой фамилией. Говорят, храбрец редкостный, но разбойник и авантюрист.
Сердце у меня ухнуло в пятки. Вот тебе и легенда! Моя тщательно выстроенная личина Тарановского вдруг дала трещину в самом неожиданном месте.
Я на мгновение замер, лихорадочно соображая, что ответить. Признаться? Слишком опасно. Отказаться? Он может не поверить.
— Что вы, ваше превосходительство, — сказал я, стараясь изобразить на лице удивление и легкую усмешку. — Кавказ, польский легион… Я человек сугубо мирный. Всю жизнь провел в Сибири, среди чаев да мехов. Должно быть, простое совпадение. Фамилия-то не редкая.
Генерал еще несколько секунд внимательно смотрел на меня, потом хмыкнул.
— Что ж, может, и совпадение. Да я и сам вижу, не тот. Слишком вы молоды, а дело было восемь лет назад. А жаль. Тот Тарановский был настоящий рубака!
Затем он написал мне несколько рекомендательных писем к важным чиновникам в Петербурге, в том числе и в Сибирский комитет.
— Покажете им эти письма, — сказал он. — Это поможет в ваших коммерческих делах!
Я вышел от генерала в смешанных чувствах. С одной стороны, мы получили то, что хотели. С другой — я понял, насколько хрупок мой мир, насколько опасно мое положение. Один неверный шаг, одно неосторожное слово — и все может рухнуть.
Тем не менее дела Левицких были более-менее стабилизированы, а значит, мне пора заняться собственными. Меня ждал Петербург, Сибирский комитет, и я очень надеялся, что там, в столице империи, моя легенда окажется прочнее.
Вечером в дверь моего номера громко и требовательно постучали. На пороге стояли они — Изя и Сергей Рекунов, а за их спинами маячили крепкие фигуры моих «телохранителей».
— Курила! Мы таки приехали! — с порога закричал Изя, бросаясь мне на шею с пылкостью, на которую способны только одесситы. — Ой-вэй, что это за город! Шум, гам, столпотворение! Извозчики дерут за проезд, как за место в раю! Но ничего, мы уже освоились.
