Читать книгу 📗 "Господин следователь 9 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич"

Сказал бы, где эта красавица обитает, но не стану. Этак, узнает хозяйский сынок, свататься прибежит.

Нет, если что… я в том смысле, что если влюбится девчонка, то Анькиному счастью мешать не стану, но и торопить события тоже не буду. А Прибылов мог Аню как раз на перроне увидеть. Мы из вагона первого класса вышли, а он вместе с монахами шествовал. Глаз-алмаз у художника.

— Сам-то Прибылов где сейчас? — поинтересовался я.

— Да кто его знает? — пожал плечами хозяин. — Может пьянствует где, а может нанял кто. Он же, пока трезвый, то нарасхват. Я ему за работу хорошо заплатил — десять рублей дал. Даже ошибку простил. Сам-то бы не заметил, сынок увидел. Думали переделать, потом решили — мало кто знает, как правильно писать.

— Если увидите, скажите, что мне его картины понравились. И еще — если у художника эскизы остались, я бы купил, не поскупился.

— Передам, — кивнул хозяин, открывая передо мной дверь.

Мы прошли внутрь постоялого двора, прошли в чуланчик, где стоял стул и конторка. Как я понимаю — рабочий кабинет. Хозяин указал мне на стул, сам остался стоять.

— Вы уж простите, запамятовал ваше имя и отчество, — посмотрел я на хозяина, пытаясь выглядеть убедительно. Откуда бы мне вообще его знать?

— Иван Федорович, — представился хозяин без ужимок.

Ишь, снова тезка. Но Иванов в России, как Джонов в Англии, если не больше.

— Иван Федорович, меня очень интересует ваш постоялец по фамилии Мещеряков. Останавливался в августе. Помните такого?

— Помнить-то уже не особо и помню, сейчас посмотрю, — хмыкнул тезка, начиная копаться в журнале. Довольно быстро отыскав нужную страницу, зачитал вслух то, что я и так знал — анкетные данные, возраст.

— Сможете что-то о нем сказать? — поинтересовался я. — Что-то такое, запоминающееся?

— Так вроде и нет, — пожал плечами хозяин. — Спрашивал — есть ли в Череповце военные? Какие именно? Мол, вдруг кому-то камердинер понадобится? Он бы и взялся. Мол, в денщиках у генерала служил. А у нас один генерал, два полковника отставных. Вот и все. У всех уже камердинеры есть. Только…

Иван Федорович призадумался, потом сказал:

— Странный он какой-то для унтера. Руки белые, ухоженные, словно у барышни. Одежда простая, но чистенькая. А сапоги дорогие, за пятнадцать рублей, не меньше. Не по карману отставному унтеру. И походка какая-то не такая, как у простого унтера или нижнего чина.

Я поднялся со стула, положил левую руку на бедро, сделал пару шагов — сколько позволяла комнатка.

— Вот так?

— Так точно! — закивал хозяин. — Унтера и нижние чины обеими руками машут, а у этого, как влитая.

Значит, точно, офицер. Левая рука как влитая, привык саблю на ходу придерживать [11]. Правда, городовых тоже «вычисляли» по левой руке, но точно, не полицейский.

— Спасибо, — поблагодарил я. — А еще что-нибудь?

— Так вроде, больше и ничего, — снова пожал плечами хозяин.— Он с самого утра уходил, а приходил к вечеру. И он, и приятель его.

— И что за приятель? — насторожился я.

— Ну, может и не приятель. Слишком уж они разные. Но приехали вместе, разговаривали, утром вместе уходили. Мещеряков — тот хороший нумер снял, на одного. А этот в простом жил, в котором мужики останавливаются, на четверых. Говорит — зачем, мол, деньги тратить?

Иван Федорович опять заглянул в журнал и прочитал:

— Савельев Тихон Никодимович, мещанин из Санкт-Петербурга, пятидесяти лет. — Отвлекшись, почесал затылок и сказал. — Этот и на самом деле из простых. Одежда обычная — поддевка, как у меня, только не новая, под ней рубаха. Сапоги простые, дешевые. Такие и ремесленники носят, и мужики. Шляпа еще.

— А приметы? Рост какой? Цвет волос?

— Ростом вас ниже, борода седая, а вот взгляд у него нехороший. Посмотрит, словно уколоть хочет. Бывывали у меня сидельцы, у них взгляд похожий.

— Савельев в это же время жил, что и Мещеряков?

— Нет, Савельев у меня две недели жил. Мещеряков рассчитался, да и уехал. Спрашивал — куда, а он даже не соизволил ответить. А этот, мещанин, сказал, что работу в городе ищет. Странно, конечно. Зачем из Питера ехать работу искать? В столице-то ее куда проще найти. Если бы купец — еще ладно, так и то, из столицы к нам не поедут. Из Тихвина переезжают, из Устюжны. А тут, петербургский мещанин? Но не мое это дело. Вдруг он поссорился с кем-то, от жены прячется, да и решил уехать? Я спрашивал — а что он умеет? Может, и подскажу чего? Я ж многих купцов знаю, и тех, кто свою мастерскую держит. У нас и подручные нужны, и кузнецы там, и токари на завод. Новую пристань построили, два сухих дока, судов теперь больше, народ нужен. С ноября ремонты пойдут, работы прорва. А он только посмеивался. Дескать — тебе лучше не знать. Съехал он 14- го числа, августа. Сказал, что в городе будет жить, работу нашел. Только, наврал он.

— Почему наврал?

— Видел я их обоих — и Мещерякова, и Савельева. В карету садились, что в Петербург шла. Если работу нашел, зачем уезжать?

— В почтовую карету?

— В почтовую, — кивнул Иван Федорович. — Из Вологды, не наша. Из Вологды в Питер ежедневно по три кареты проходит. Иной раз и больше. Обратно тоже едут. Мне выгода прямая — останавливаются-то на ночь у меня. Надо и лошадок кормить, самим отдыхать, а утром в дорогу. Редко, если четырех или двуместные едут, все больше восьмиместные, а то и на шестнадцать мест. Ежели места свободные есть, любая карета возьмет. Но два или одно место всегда есть. Не всем же до Питера ехать, в Никольском выходят, или у нас. Ямщик свою денежку заработает. Он же поменьше возьмет, чем на станциях пассажиры заплатят.

— А когда уехали?

— Сейчас вспомню… — наморщил лоб хозяин. — В которую ночь генерал повесился? Так вот, наутро, после той ночи они и садились. Кажется, дня четыре назад?

Глава 19

Коррупция на почтовой станции

Кажется, от хозяина постоялого двора узнал все, что можно. Вышел с намерением еще разок осмотреть муралы (так, кажется, именуют этот тип живописи?), но услышал маты-перематы со стоянки извозчиков, где оставил свой «экипаж», поэтому пошел на крики.

Со стороны действо напоминало ссору таксистов из-за места. Двое извозчиков — мой и второй, незнакомый, стояли друг напротив друга и орали. Судя по сжатым кулакам, еще немного, и они перейдут к рукопашной. Завидев человека в форме чиновника, извозчики притихли и настороженно уставились на меня.

— Ну-с, и чего орем? — поинтересовался я, подходя ближе. — Кто разрешал материться в общественном месте? Сейчас как оформлю обоих за мелкое хулиганство — суток так, на пятнадцать — пойдете казенную солому в камере уминать, да штрафану рублей на десять каждого. И лошадей отправлю городской мусор вывозить.

Наказание за мелкое хулиганство пока не придумали, даже термин только-только входит в обиход (благодаря нашим с Анькой опусам), но прозвучало страшновато. Да и какая разница, за что начальник «оформит»? Особенно, если он обещает лошадей отправить мусор возить. А отдать свою кобылку в чужие руки страшнее, нежели каталажка.

— Что примолкли, соколики? — хмыкнул я.

— Так это, ваше высокоблагородие, он деньги с меня требует, ни за что, ни про что, — начал мой «водитель», а здешний его перебил:

— Не я требую, а его благородие требует…

Мужики опять начали орать друг на друга, пришлось рявкнуть:

— Молчать, сукины дети!

Извозчики враз затихли и с уважением уставились на меня. А я с грустью подумал, что совсем вышел из роличиновника-интеллигента, а «врубил» образ недалекого начальника. Попросту говоря — хамло. Увы, иной раз негромкий голос не услышат.

— Вначале ты излагай, — кивнул я «своему». — Без криков, без воплей и без мата. Иначе заставлю рот с мылом мыть.

— Так чего я-то сразу? Он матерится, а мне молчать?

— Короче, и по существу! — рыкнул я.

— Приехали мы, я кобылку свою привязал, а тут этот подходит, Гаврило. Грит — плати десять копеек. Я отвечаю — мол, седока привез, его и жду. А он мне — раз здесь стоишь, то без разницы. Я и спрашиваю — ты кто такой, чтобы тебе платить? Да еще не пять, как прежде, а десять копеек.