Читать книгу 📗 "Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович"
Аккурат к началу ужина, под мерный звон колокольчика, созывающего к столу, мы втроём вышли из зеленого сумрака леса на освещенную вечерним солнцем дорожку санатория. Я оглянулся на таинственную чащу. Никаких оборотней, никаких следов неведомых опасностей. Всё тихо, всё спокойно, всё по-курортному благопристойно. Даже змея оказалась эскулаповой, почти что домашней, с медицинской эмблемы сбежавшей. И главное — никто никого не съел. Ни шакалы нас, ни мы шакалов. Мирное сосуществование в действии. Обыкновенная сочинская идиллия, где дикая природа вежливо сторонится санаторного распорядка, а страхи растворяются в морском воздухе, словно сахар в тёплой воде. И лишь лёгкий холодок от встречи с взглядом полоза напоминал, что не всё в этом мире так уж предсказуемо и безопасно, как о том пишут в познавательных книжках.
У клуба припарковался автобус. Не роскошный «Икарус», а плебейский «ПАЗ», видавший виды, с потертыми боками и мутными стеклами. Из его распахнутых дверей, словно горох из перевернутого мешка, посыпались люди. Судя по виду — непростые. Кто ж из простых смертных, обремененных прозой жизни, осмелится щеголять в розовых штанах, расшитых золотистыми галунами, да ещё в столь ранний вечерний час? Кто наденет бархатную куртку, отливающую пурпуром, в тёплом сочинском мае? Лица — не местные, не санаторные. Лица с легкой усталой гримасой гастролёров, привыкших к интересу публики. Артисты, вестимо. Бродячие труженики лиры и сцены.
Так оно и оказалось. Бабушка Ни, наш негласный информатор и знаток местных порядков, сообщила за ужином с видом посвященной:
— После ужина, в семь тридцать пополудни, будет концерт. Анна Ванна и ансамбль «Очаг». Прямо здесь, в клубе.
— Здесь? — недоверчиво переспросил я, представив размеры зала и масштабы ансамбля, чьи афиши красовались на столбах у Зимнего театра. — В этом клубе?
— Именно здесь, — подтвердила бабушка Ни с достоинством. — Выступать в здешнем клубе, дорогие мои, — не просто гастроль. Это — великая честь. Признание уровня.
Что ж. Ровно в назначенный час, подчиняясь невидимому распорядку, обитатели санатория потянулись к клубу. Тянулись неспешно, группами, обмениваясь тихими репликами, как на обязательном, но не слишком обременительном мероприятии. Зал клуба встретил их привычной картиной: тяжелый, пыльно-красный занавес, на заднике — неизменный профиль Ильича, по верху сцены — золотом выведено традиционное «Слава КПСС». Всё, как в любом уважающем себя райцентровском Доме Культуры. Разве что просторнее: расстояния между рядами кресел и самими креслами были увеличены, словно рассчитаны на людей в шубах или с развесистыми крыльями. Разница чувствовалась сразу — как между тесным туристским салоном и салоном первого класса на «Боинге», летали, знаем. Из ста с лишним мест в партере занятыми оказалось едва ли половина. Собрались, по сути, все отдыхающие, включая детей, которых привели ради культурного развития.
Работники санатория — горничные, официантки, истопник — тоже собрались, но скромно, на балконе. В клубе был балкон — узкий, как полка для ангелов. Не все служащие, конечно, только свободные от смены. Эгалите, так эгалите. Пусть тоже приобщаются к культуре.
Расселись по ранжиру: самые почтенные и значительные — в первых рядах. Наша же разношерстная компания устроилась в правой ложе. Выбор был продиктован практичностью: если Ми и Фа, не выдержав высокого искусства, начнут капризничать или, не дай Бог, требовать немедленного продолжения упражнений Иллюстрисимо, можно будет увести их незаметно, не нарушая порядка, не вызывая укоризненных взглядов. Ну, и удобства ради: в ложе можно деликатно потягивать «Боржоми» из высоких стаканов, шуршать обертками «Мишек на Севере», или даже листать свежий номер «Правды» — единственной газеты, вышедшей в этот понедельник. Тихий шелест газетных страниц казался нам менее грешным занятием, чем возможное ворчание или храп.
Впрочем, газету мы читать не успели. Едва тяжелый занавес с легким скрипом раздвинулся, открыв музыкантов «Очага», взявших в руки инструменты с видом жрецов, готовых к священнодействию, как на нас обрушилась стена звука. Грохот! Рёв! Словно в зал въехал груженый БелАЗ на полном газу, да ещё и с включенной сиреной! Могучий ураган, рожденный акустическими колонками, привезенными артистами и установленными на сцене с явным расчетом на Зимний театр или открытую площадку, в этом небольшом, камерном, по сути, зале, обернулся пыткой. Звук бил по барабанным перепонкам, гудел в груди, вытесняя саму мысль. Слышать это без физического страдания и явного ущерба для слуха было решительно невозможно.
Мы и не стали терпеть. Поднялись с кресел, и поспешно ретировались, прикрывая уши. Вслед за нами, а кое-кто и раньше, опомнившись от звукового шока, потянулись к выходам и остальные. Лица у всех были одинаково страдальческие. Невыносимо же!
Музыканты на сцене, заметив Исход, засуетились. Кто-то махнул рукой звуковику. Громкость убавили. Достигли некоторого, весьма относительного прогресса — рёв сменился оглушительным грохотом. Через минут десять, когда основная волна беженцев успокоилась на свежем воздуха, до нас долетела вежливая просьба, сказанная в микрофон (ещё одна ошибка!):
— Уважаемые зрители, просим вас вернуться на места! Звук отрегулирован!
Вернулись не все. Мы, например, детей оставили дома, на попечение бабушки Ка. Пусть уж лучше смотрят «Спокойной ночи, малыши» — там и звук тише, и Хрюша с Филей милее розовых штанов. Вернулись в зал лишь взрослые, с опаской.
Музыка, надо отдать должное, стала чуть тише. Немного. К микрофону подошла сама Анна Ванна. Певица. Особа с пышной прической и в платье, усыпанном блестками, как новогодняя ёлка. Она открыла рот, и из колонок понеслось что-то мощное, вибрирующее, искусственно усиленное до неестественности. И тут… случилось нечто. Из первого ряда, словно пружина, вскочила сухопарая, но бодрая дама лет семидесяти. Серебряные седины, прямой стан, взгляд острый, колючий. Несмотря на возраст, она бойко взбежала по боковой лесенке на сцену, решительно оттеснила опешившую Анну Ванну от микрофона и, взяв его в руки (как трофей!), обратилась сначала к певице, а потом и к залу. Голос у нее был звонкий, без тени старческой дрожи, режущий воздух, как нож:
— Знаете, милочка, — начала она, обращаясь к Анне Ванне, но так, что слышно было до самого балкона, — патефоны и магнитофоны у нас, слава Богу, и у самих в достатке имеются. Смотреть же, как вы открываете рот под запись, нам, простите, неинтересно. Это — обман. Если можете петь сами — пойте. Живым голосом. Для аккомпанемента, — она кивнула в сторону стоявшего в углу рояля, — инструмент есть. Гитары берите нормальные, акустические. И без этого вашего железа! — она презрительно ткнула пальцем в сторону микрофона и колонок. — Зал здесь камерный, скромных размеров. Даже среднего голоса хватит, чтобы слышно было в последнем ряду! — И, выключив микрофон, бросила в зал, как вызов: — Слышно ли меня, сынку⁈
— Слышно!!! — грянул дружный, почти радостный ответ и из партера, и с балкона. Работники санатория аплодировали особенно рьяно.
Анна Ванна, надо отдать ей должное, не заробела. Краска залила ее щеки, грим не скрыл.
— У нас, гражданка, — ответила она с холодной вежливостью, — не сельская самодеятельность! У нас — выверенная электроакустическая гармония всех участников! Исключать кого-либо из ансамбля или отказываться от аппаратуры мы не намерены! Это — наш стиль! Наша концепция! Приглашайте себе баяниста, — добавила она с едва уловимой язвительностью, — если вам современная музыка непонятна!
Сухопарая дама даже не вздрогнула. Она лишь перешла на «ты» с убийственной нечувствительностью, словно ставя точку в споре:
— Мы-то пригласим, за нас, милочка, не волнуйся. Баянист найдётся. А вот вы решайте. Либо продолжаете концерт, но петь и играть должны сами, живыми голосами, на живых инструментах, без этой вашей… аппаратуры. Либо — нет. Третьего не дано.
Анна Ванна выпрямилась во весь невеликий рост. Ее лицо выражало оскорбленное достоинство артистки, привыкшей к иным аудиториям.
