Читать книгу 📗 "Муля не нервируй… Книга 6 (СИ) - Фонд А."

— Да почему позор? Ты-то что сделал? Ты ничего не сделал. Ты человек, который занят наукой, который не отвлекается на всякие интриги и ерунду, который настолько человечный и добрый, что даже не думает о том, что близкие люди могут за спиной держать камень и так подло делать гадости. Но ты не переживай, мы твою проблему решим, и ничего, никакого позора тебе не будет. Я тебе это гарантирую.

— Ох, Муля…

Модест Фёдорович махнул ещё одну рюмку бурбона и сказал:

— Пойду-ка я лучше спать. Что-то совсем меня развезло.

И он, натыкаясь на стены, медленно побрёл в коридор.

Дуся, услышав шаги, тоже выскочила в коридор из другой комнаты (видимо, подслушивала), и сказала:

— Модест Фёдорович, голубчик, я вам постелила в вашем кабинете, там, где вы любите, на том же диванчике.

— Спасибо, Дусечка, — пьяно разулыбался Модест Фёдорович и попытался изобразить галантный поклон, но запутался в ногах и чуть не рухнул на пол.

— Ой, осторожнее, осторожнее, — запричитала Дуся.

Модест Фёдорович тяжело навалился на её плечо, и таким вот образом она, практически на себе, дотащила Модеста Фёдоровича до диванчика в его кабинете.

Буквально через секунду оттуда послышался могучий храп Модеста Фёдоровича.

— Уснул, — с облегчённым вздохом сказала Дуся, выходя на кухню.

— Как он? Ты всё же слышала? — сказал я.

Дуся вздохнула, затем всхлипнула и растерянно кивнула головой:

— Да, слышала.

— И вот что ты на это скажешь? Что теперь делать? — сказал я.

— Подожди, — сказала Дуся, метнулась быстренько в кабинет и закрыла плотно-плотно дверь, чтобы он не услышал, если вдруг проснётся. Затем зашла на кухню, села напротив меня, посмотрела на бутылку бурбона, налила себе полрюмочки в пустую рюмку Модеста Фёдоровича и тоже залпом выпила:

— Фу, какая гадость, — сказала она, брезгливо утираясь, и её аж передёрнуло от отвращения.

Она оторвала большой кусок расстегая и начала быстро жевать.

Я сидел и ждал, что же она скажет, потому что вопрос был довольно сложный, и решать его надо было срочно, не откладывая. Иначе эти все интриги и сплетни могут спокойно погубить карьеру учёного.

Наконец, Дуся закусила и посмотрела на меня:

— Что делать, что делать? — проворчала она, почесала затылок и затем выдала, — Надо срочно рассказать Надежде Петровне.

— Да ты что⁈ — всплеснул руками я. — Какой Надежде Петровне? Она же, если только узнает, сама знаешь какой скандал затеет!

— Вот поэтому и надо говорить Надежде Петровне. Она Модеста Фёдоровича в обиду не даст, — отрезала Дуся. — Она, кстати, сразу сказала, что Маша эта не такая простушка, как кажется. И она сразу не хотела, чтобы Модест Фёдорович на ней женился.

— Да я думал, что это ревность, — вздохнул я.

— Да какая там ревность, если она ушла к Адиякову! Почему она должна ревновать Модеста Фёдоровича? Просто не верила она, что Машка эта по любви за него замуж решила выскочить. Слишком уж она это всё обставила очень ловко, так что все в институте об этом узнали. Ах, бедная девочка, ах какой позор… Старый злобный Бубнов совратил бедную девочку, и все её теперь осуждают, и хоть бери и в омут с головой, — фыркнула Дуся.

— Ох, Дуся, — засмеялся я, — вот ты умеешь аллегории проводить.

— Так-то я уже сколько на свете пожила и этих аллегорий за жизнь видела, — проворчала Дуся и сказала. — Всё, Муля, давай-ка иди спать. И я сейчас помою посуду и тоже пойду спать. Уже поздно. Завтра ты иди себе спокойно на работу, только Модеста Фёдоровича проводи до института. Вот завтрак я приготовлю, а потом, с утреца, прямо сразу после рынка, забегу к Надежде Петровне и всё ей подробно расскажу. С этим делом надо решать и то срочно. Вот пусть она идёт к этой Машке и ставит её на место. Ишь, вертихвостка какая! Её надо выгонять и разбираться, что это такое, сколько она водила за его нос! И чтобы успеть развестись до того, как она родит этого ребёнка.

Я был согласен с Дусей на все сто. И Маши мне было совершенно не жаль. Если бы она всё по-честному рассказала Модесту Фёдоровичу сразу, мол, прост, так получилось, оступилась, залетела — я думаю, что он бы поступил по отношению к ней так же, как поступил в своё время по отношению к моей матери. Но она решила схитрить, облапошить его. Вот это в мою картину мира совершенно не укладывалось. Это было за пределами моего понимания. Таких людей, которые паразитируют на человеческом достоинстве других, я глубоко не уважаю. Я теперь не уважаю Машу. И дальше паразитировать на нашей семье я ей не позволю.

Ох, она и дура. Ведь она же могла промолчать о том, кто отец ребёнка, по крайней мере не говорить об этом Модесту Фёдоровичу. Сейчас ещё вот эти все ДНК-тесты не делают, и выяснить, кто чей отец, можно только потом, когда этот ребёнок подрастёт и на кого он будет похож. То есть только по признакам. Да и то не факт. И вот зачем Машка сдуру вот это ляпнула?

Хотя, с другой стороны, может быть, всё-таки это ребёнок Модеста Фёдоровича? И она вот это брякнула из-за того, чтобы ему досадить? Такое тоже может быть.

Видимо, эти слова я сказал вслух, потому что Дуся, которая в это время мыла посуду, обернулась и сказала:

— Нет, Муля, я открою тебе правду. На самом деле, хоть все и считали, что Модест Фёдорович женился на Надежде Петровне из-за того, чтобы Пётр Яковлевич ему помог с карьерой, так вот, на самом деле это всё не так. Он сам по себе, Модест Фёдорович, был очень хорошим учёным и подавал большие надежды. Я сама это слышала, как Пётр Яковлевич обсуждал с другими академиками. Они тут пили водку на кухне, а я всё слышала, они при мне такие разговоры вести не стеснялись. А на самом деле Модест Фёдорович не может иметь детей.

— Подожди, — я аж привстал, — Модест Фёдорович тоже, как и я, не может иметь детей?

— Да ты можешь, — засмеялась Дуся, — это Надежда Петровна вспомнила историю Модеста Фёдоровича и твоей этой Зинке рассказала тоже самое про тебя. Хотя на самом деле всё не так. А вот Модест Фёдорович, скорее всего, не может. Так говорили врачи. Потом, когда они с Надеждой Петровной хотели тебе братика или сестричку, они проходили какое-то лечение. Пётр Яковлевич даже кремлёвских врачей подключал. И вот врачи сказали, что у него своих детей быть не может. Там была какая-то проблема, или какая-то травма у него. Вот. Поэтому вот так вот. И я ещё удивилась, что у них с Машкой получился ребёнок, но думала, авось, это прошло время, и у него всё наладилось, что выздоровел он. Но получается, что-таки нет…

Утром Модест Фёдорович был вял, задумчив, почти ничего не разговаривал и не ел. Вяло поковыряв омлет в тарелке из вежливости, и даже не допив свой чай, он позволил провести себя до института и, ссутулившись, скрылся в здании.

Я проследил, чтобы он уже зашёл и дверь за ним захлопнулась, и рысцой отправился в Комитет. Там сейчас мне предстояла борьба с Тельняшевым.

Интересно, Богданчик придёт сам или опять папочка приведёт его за ручку?

Больше всего меня в этой ситуации удивляло несколько моментов. Первый: если нас так мощно проверяли к встрече югославской делегации, у нас была трёхступенчатая проверка соответствующими органами, то как Тельняшевы попали на перрон? Вот это меня удивляло.

Ладно, если ещё старший Тельняшев — он работает в Главлите, занимается цензурой, и эту проверку проходит регулярно. Этому я ещё мог поверить, что у него соответствующее удостоверение или, быть может, он даже работает на эти органы. Но как Богданчик смог пропуск получить? Неужели у Тельняшева старшего есть такие блаты, что смогли сынулечку пропустить на перрон? Это раз.

И, во-вторых, а кто наверху его утвердил? Козляткин посмотрел бумажку, но лично мне этот листочек никто не показывал. Если я не ошибаюсь, то проект, которым руководил я, был утверждён лично Сталиным. Кто же тогда мог отменить приказ Сталина и утвердить туда Тельняшева?

Никто. Сто процентов никто. Неужели Сталин передумал? Но если бы он передумал, то, зная его, он бы сейчас того же Большакова взял за задницу, и он бы получил по первое число, прилетел бы назад, и мы бы все получили от Большакова. То есть, мы бы все об этом узнали. А это всё тишком, нишком…