Читать книгу 📗 "Секретарь ЦК (СИ) - Семин Никита"
Для европейских стран уход советского лидера ознаменовал собой конец одной эры и начало иной, сулящей надежду на ослабление напряжённости в наших отношениях и, возможно, удачную попытку в будущем «продавить» нас. Британские газеты пестрели заголовками, выражающими вздох облегчения, словно гнёт тяжелого груза упал с плеч народов Европы. Для них это было вдвойне удачной новостью, потому что перебила известие об успешном выходе советского космонавта за пределы космического корабля. Сами европейцы после скандального провала с первым «полетом» своего астронавта, когда в первой же попытке ракета взорвалась, «дули на воду» и не спешили демонстрировать иные подвиги, пока специальная комиссия не проверит безопасность выполняемой миссии.
Для меня новость о смерти генерального секретаря была, как личная потеря. Ведь именно поддержка и доверие товарища Сталина позволили мне пройти путь от рядового партийца до влиятельного руководителя, сделавшего значительный вклад в развитие нашей страны. Теперь же будущее туманно. Пусть я остаюсь секретарем ЦК, но мой собственный статус может в любой момент измениться. Я немало мозолей оттоптал, особенно с внедрением ЭВМ в жизнь страны.
Поэтому декабрьский ветер 1953 года был для меня значительно холоднее, чем в любой иной год. В стране подвис вопрос — кто же теперь придет на смену товарищу Сталину?
Глава 24
Декабрь 1953 — февраль 1957 года
Мы собрались всей семьей за столом, чтобы помянуть великого вождя. Как и миллионы других советских граждан в этот момент. Мои мысли были мрачными. Казалось, что вокруг меня сгущаются тучи. Очень многим я отдавил мозоли, особенно с внедрением ЭВМ в работу всех ведомств. Дед в прошлой жизни рассказывал, что после смерти Сталина всю его прежнюю команду убрали из власти. А главным стал некто Хрущев. В этой жизни я успел с ним познакомиться. Нахрапистый, наглый, брал напором… Пока не ввели систему общего государственного автоматизированного планирования. Тут-то и выяснилось, что выполняя одно задание, он своими действиями рушил другие начинания. В итоге общий урон экономике страны превосходил тот положительный эффект, что он «добывал». Наглый, но дурак, в общем говоря. Потому сейчас и сидит на каторге. И таких «Хрущевых» довольно много. Стоит прийти к власти ярому противнику товарища Сталина, как он тут же выпустит этих людей и их руками сольет в унитаз все мои начинания. И даже далеко ходить не нужно, кто это может быть. Лазарь свет Моисеевич, будь он неладен! Себе на уме человек. Хрущев был из его протеже, как и многие иные, кого после введения СОГАП посадили. И пусть Каганович со мной последние годы плодотворно сотрудничал, но я уверен — он ничего не забыл. И я могу лишь догадываться, что он сделает, если станет генеральным секретарем.
— Чего хмуришься? — спросил отец. — На вот, выпей. Сегодня можно, — протянул он мне стакан.
Я посмотрел на граненый стакан, доверху наполненный водкой, и мне вдруг до чертиков захотелось его опустошить одним махом. Раз — и все! Будто после этого все мои проблемы исчезнут сами собой. Еле удержался.
— Я всю жизнь не пью, — покачал я головой. — Не стоит и начинать. Тем более по такому поводу.
И чтобы еще больше не вгонять в тоску и так-то не веселых близких, я ушел в спальню. Генерального секретаря будут выбирать голосованием на собрании политбюро из его состава. Надо тщательно подумать, за кого отдать свой голос. И поговорить предварительно с кем-нибудь, узнав общие расклады сил.
Смерть Иосифа Виссарионовича навела меня еще на одну мысль. Что человек смертен. Удивительно, блин, открыл Америку! И смертен внезапно. Что если я сам уже завтра не проснусь? И куча идей, что все еще есть в моей голове, и мыслей так и уйдут вместе со мной в небытие. Стало тошно от этого. И чтобы отвлечься и чем-то себя занять, я достал чистый блокнот из портфеля и принялся записывать в него все, что приходило в голову. Об интернете и его возможностях. О социальном устройстве капитализма и коммунизма и их принципиальных отличиях — благо, успел почувствовать на собственной шкуре и то и другое. О том, чем ценно освоение космического пространства в краткосрочной, среднесрочной и долгосрочной перспективе. Какие опасности в социальном плане может представлять отсутствие идеологии и развития собственной культуры. Мысли путались, поэтому я выплескивал их на бумагу. Потом структурирую.
Закончил я уже под утро, когда голова совсем перестала соображать, и сон окончательно взял верх.
Однако не один я думал о том, кто займет место товарища Сталина. Утром меня разбудил звонок из Кремля.
— Сергей, спишь еще? — услышал я удивленный голос Григория Константиновича. — Собирайся скорее, жду тебя. Есть один важный разговор.
Пусть я и не сразу понял, что подразумевает Орджоникидзе, но пока одевался, да ехал в Кремль, сонная одурь улетучилась, и все встало на свои места.
Кабинет Орджоникидзе встретил меня не только обстановкой важного партийного деятеля, но и туманом от сигаретного дыма, а также снятым со стены портретом товарища Сталина, который стоял у Григория Константиновича на столе. Сам Орджоникидзе смотрел в прямо на этот портрет задумчивым взглядом, толи прощаясь со старым другом и товарищем, толи припоминая все их разногласия и бренность бытия. При этом он не замечал, как почти истлевшая сигарета в его руках уже начинает обжигать его пальцы. Лишь мой стук в дверь отвлек его от неясных мне дум.
— Хорошо, что ты пришел, — поднялся он из-за стола и, пожав мне руку, плотно прикрыл за мной дверь. Подумав, еще и закрыл ее на щеколду. — Чтобы нам никто не помешал, — объяснил он.
Предложив мне присесть, он вернулся за стол и постучал пальцами по столешнице.
— С чего бы начать, — протянул задумчиво Серго. — Сергей, ты ведь понимаешь, что нам нужно выбрать нового генерального секретаря? Страна не может долго оставаться без руководителя, это смерти подобно. И не думай, будто я тороплюсь, если затянуть с этим вопросом, последствия могут быть самыми прискорбными.
— Я понимаю это, — заверил я Орджоникидзе, после чего решил взять паузу и послушать, что он мне скажет.
— Тут такое дело, — вздохнув, протянул Григорий Константинович. — В общем… вот, — словно бросаясь в омут с головой, он достал из стола конверт и протянул его мне. — Прочитай.
По мере прочтения мои брови поднимались все выше вверх от удивления.
— Это подлинное письмо? — спросил я, не веря написанному.
— Он мне лично вручил, — кивнул Орджоникидзе. — Но ты ведь понимаешь, что сейчас исполнить его волю… мягко говоря — затруднительно.
В письме подчерком товарища Сталина излагалось его пожелание для членов политбюро выбрать меня следующим генеральным секретарем.
— С чего вообще он написал это? — тряхнул я конвертом.
— Коба не показывал этого на публике, но в последние годы он тяжело болел. И понимал, что он не вечен. Он написал это письмо за два месяца до своей кончины. Я говорил ему, что если он желает, чтобы его воля была выполнена, то он должен лично поговорить со всеми членами политбюро и передать тебе пост еще при жизни. Но Коба… даже находясь в таком положении не желал уходить, — покачал головой Орджоникидзе.
— Но разве мне по плечу такой пост? — я был в шоке. — Это же… блин, да это просто не мой уровень!
— Я знаю, — спокойно кивнул Григорий Константинович. — И Коба это знал. Может, поэтому и не спешил с передачей.
— Но почему тогда он предложил меня в письме?
— Потому что ты не только ему был верен, но и являешься «локомотивом» для нашей страны. Именно твои идеи двигают нас вперед, и позволили оставить капиталистов далеко позади. Но, как и сказал, сейчас это уже не столь важно. Я дал тебе это прочитать, потому что этого хотел мой старый друг. Однако повторюсь, выполнить его волю мы вряд ли сможем. Догадываешься почему?
— Тут не нужно быть математиком, чтобы сложить два и два, — угрюмо кивнул я. — Даже если бы я согласился, в политбюро хватает людей, кто просто откажется голосовать за мое выдвижение.
