Читать книгу 📗 "Бои местного значения (СИ) - Зурков Дмитрий"
Тихо хрустнувший сучок моментально разбудил задремавшего Разгуляя. Он ещё несколько минут вслушивался в звуки тайги и внимательно оглядывался по сторонам, стараясь увидеть опасность. Но всё было тихо, ему ничто не угрожало. Разгуляй быстро сгрыз вытащенный из прихваченного мешочка сухарь и поднялся на ноги. До ручья, где можно будет вдосталь напиться, осталось менее версты, а там и до заимки недалеко…
Лесной дух Салэй следил за человеком, осторожно двигавшемся между деревьями. Один из детей тайги, Говорящий с Духами, попросил отдать месть им, и Салэй согласился. Поэтому всё зверьё уходило прочь, чтобы не спугнуть и не помешать своим братьям. Даже старый и строптивый амба-тигр, недовольно взрыкнув, отправился охотиться в другое место. А человеку до его последнего стойбища оставалось совсем немного…
На заимке никого не было. Но и брошенной она не выглядела. Свежие щепки от наколотых дров возле колоды, остывшая, но ещё чуть тёплая летняя печка под навесом, чугунок с недоеденной кашей на столе в избе, — всё говорило о том, что её обитатели недавно были здесь. Скорее всего Матвей со своим «напарником» с утра ушли в тайгу поохотиться, — ни ружья, ни лука тунгусового на месте не оказалось. До сих пор было непонятно зачем его друг возился с этим аборигеном, выхаживал его, учил русскому языку…
Разгуляй вдруг замер, как вкопанный. Высшее Существо вдруг ответило на этот вопрос! Матвей, старый друг предал его! Не дал убить уже почти мёртвого инородца, который единственное, что мог сделать полезного — так это своей смертью приблизить Разгуляя ещё на один шаг к Великой Цели. Золото!!! Они, скорее всего, забрали и перепрятали его золото!
Разгуляй на миг похолодел от этой мысли, но взял себя в руки и не кинулся сразу к заветному камню, а достал спрятанный под стрехой завёрнутый в брезент карабин, вбил в него обойму трясущимися от нетерпения пальцами, дослал патрон и только после этого помчался к ухоронке.
Валунок был на месте, и земля рядом с ним выглядела нетронутой. Но Разгуляй этим не удовольствовался. Положив карабин так, чтобы до него можно было сразу дотянуться, ножом подрезал дёрн, оттащил пласт в сторону, поднапрявшись, отвалил булдыган туда же и, разрыхлив клинком землю, стал пригоршнями выкидывать её из ямы. Потом нож пошёл в дело ещё и ещё раз…
Наконец лезвие упёрлось во что-то твёрдое. Смахнув со лба пот, Разгуляй расчистил крышку ящика, нащупал сбоку ручки и с трудом вытащил его наверх. Следом за ним — второй. Доски из лиственницы хоть и потемнели, но не прогнили, только гвозди были поедены ржавчиной. Вогнав клинок под доску, он оторвал её, потом ещё одну, разорвал промасленную бумагу и вытащил тяжёлый кожаный мешочек. Резанув завязки, распустил горловину и высыпал на ладонь немного тяжёленьких жёлтых крупинок. Нет, золото на месте! Его золото!!! Полностью его!!! Долю предавшего его друга он заберёт себе за то, что тот сначала не понял и не поддержал его, а потом и предал! А самого убьёт! Вместе с его вонючим узкоглазым дружком! И это будут два последних шага, чтобы сравняться с Высшим Существом! Оно так само ему сейчас сказало!!!..
Он скорее даже не услышал, а почувствовал опасность, рука дёрнулась к лежавшему совсем рядом карабину и Разгуляй метнулся за стоявшую в метре вековую сосну. Но не успел. Охотничья стрела-срез пробила ему шею, пригвоздив к шершавому стволу. Рот наполнился чем-то горячим и солёным, всё тело стало каким-то холодным, непослушным и невесомым. Угасающим взглядом Разгуляй заворожённо смотрел, как хлынувшая из раны кровь окрашивает рассыпавшийся из мешочка золотой песок в алый цвет, затем, подняв глаза, увидел, что улыбка Высшего Существа в его голове превращается в злорадную и презрительную усмешку, потом пришла полная темнота…
— Ты не сделал зла моему народу. — Тунгус-охотник, осторожно раскачав стрелу, выдернул стрелу сначала из дерева, затем из сползшего на землю тела Разгуляя. — Говорящий с Духами сказал, что ты волен уйти, но можешь и остаться.
Бывший горный инженер и бывший каторжник Матвей, помедлив несколько секунд, кивнул головой:
— Я остаюсь… Надо похоронить его по-христиански… Да и некуда мне идти…
Глава 25–29
Глава 25. До станицы мы добрались часикам к двум пополудни. Могли бы и минут на двадцать раньше, но притормозили за версту якобы последний лоск на одежде и сапогах навести. А на самом деле было у меня очень стойкое ощущение, что смотрят на нас из придорожных кустиков чьи-то любопытные глазки. Не враждебно, а изучающе. Поделился сомнениями с Митяем, мало ли, может это часть сценария торжественной встречи, но он сразу сказал, что — нет, затем признался, что и ему чуйка, как тот дятел, всё темечко по этому же поводу проклевала. Решили ехать дальше спокойно, но наготове, а сотник сразу по прибытии вышлет пару своих пластунов, чтобы поискали следы, а, в идеале, и их обладателя. Въехали неторопливо и, ведомые Митяем, направились представляться «местной власти», сопровождаемые умеренно любопытными взглядами взрослого населения и оживлённым гомоном мальчишек-казачат, которые тут же организовали свою группу «почётного эскорта», мельтеша возле телег и нахально обсуждая внешний вид и оружие прибывших с апломбом, заимствованным у старшего поколения, для которого все остальные жители планеты были людьми в принципе неплохими, но явно не дотягивавшими по совокупности тактико-технических характеристик до казацкого сословия. Несколько минут подобной критики, и мы, оставив справа церковь, останавливаемся на площади у станичного правления — длинного бревенчатого здания с тремя входами. Мелковозрастная щеглота, то ли понимая официальность момента, то ли на всякий случай и во избежание лишних неприятностей отстаёт и незаметно исчезает за заборами и плетнями. И, наверное, правильно. Ибо на крыльце центрального входа появляется станичный атаман Григорий Михайлович Митяев. Ага, а на погонах уже «рельсы» с тремя звёздами, последний раз я его видел есаулом, а теперь уже войсковой старшина. И смотрит этот казачий подполковник на нас, тщетно пытаясь замаскировать дружескую ухмылку в тридцать два до сих пор незнакомых с дантистом зуба вежливой и официальной улыбкой. На шаг позади стоит, как я понимаю, его зам. С есаульскими погонами и незнакомым фейсом. Высокий, черноволосый, не хиляк, держится уверенно, смотрит внимательно, на груди Георгий и Владимир с мечами и бантом. Всеобщего ликования не поддерживает. Ладно, пойдём познакомимся. Тем более, что Буртасов уже на полпути к крыльцу… Официальное представление о том, что горный инженер Буртасов и отставной штабс-капитан Пупкин возглавляют картографическую экспедицию от Русского географического общества, занимает минуту, затем есаул, понимающе улыбнувшись, отправляется размещать народ в казарму, выделенную нам для проживания, а мы проходим в кабинет. И минуту пытаемся с Михалычем, довольно урча, проверить обнимашками у кого рёбра крепче. Митяй откровенно лыбится, глядя на наши костоломные соревнования. Илья же, когда мы расцепились, сразу ушёл в отказ, мотивируя тем, что если господа полковник и подполковник пытаются заняться взаимным членовредительством, то он, как младший по чину, не смеет им мешать, но его собственные кости ему ещё пригодятся, чтобы сайгаком носиться по местной тайге. — У меня обитать будете! — С ходу оповещает Михалыч. — Мне Катька проходу не даёт, когда, да когда дядька Денис её любимый заявится. Приехал, вот и расхлёбывай. — Погоди, Гриша. За предложение — спасибо огромное, но не обижайся, мы лучше с остальными будем. В первую очередь — из конспирации. А видеться и с тобой, и с дочей твоей всё равно постоянно придётся. Скажи лучше, куда пленных деть. — Пленных? — Митяев сначала удивлённо смотрит на меня, затем улыбается. — Ах, ну да! Я ж и забыл, что нашему Командиру в дороге скучновато бывает. К кому на сей раз доколупался, Денис Анатольевич? — То не мы к ним, а они к нам. Только вот рылом не вышли малёхо. Банда Разгуляя. Взяли его и ещё двоих языками, остальных положили. Да только он этой ночью уйти сумел. Сам не знаю как. — Уйти⁈ От твоих⁈ — То моя вина, Григорий Михалыч. — Митяй моментом стирает с лица улыбку. — … Ладно… Опосля погутарим… Пока что их — в холодную. Обшмонать, только подштанники оставить. Караул от второй сотни. Иди распорядись… И глазом мне тут не сверкай! Твои уже накараулили!.. — Проводив суровым взглядом своего подчинённого, Михалыч, остывая, молчит минуту, затем продолжает разговор. — Ушёл Разгуляй… Хреново. Интересно было бы с ним поговорить, ходили тут разные слухи… — Ну так с его пристяжью и поговорим. Пускай даже и знают меньше, но что-то да расскажут. — Ага, и куда мне их потом, опосля разговора деть? — Гриша снова замолкает в задумчивости, затем принимает какое-то решение. — Хотя… Если подтвердят они слухи эти, знаю я кому их отдать… Ладно, потом всё обговорим. Ты, Денис Анатолич, как насчёт лёгкого перекуса, потом — в баньку, а уж после и отметим ваш приезд… Свежий ветерок с реки неожиданно и приятно холодит кожу, в тайге всё же душновато было. Или это после баньки так кажется? Сколько мы… Три раза в парилке друг о друга веники мочалили? А теперь вот сижу на завалинке чистый, до скрипа отдраенный и потому розовый, как та часть младенца, где спина теряет своё благородное значение и превращается в ноги. Квасок попиваю ядрёный, холоднющий, из погреба, и сидящего рядом такого же, как я разомлевшего Михалыча слушаю. Сначала я ему о своей жизни рассказывал, теперь его очередь. — Первая зима самая тяжкая была. Мы-то, донцы, к другим погодам привычны, а тут… Морозами-то нас не удивить, но когда за минус тридцать!.. И снега поболе, чем на Дону, но, всё же не так, как ты про свой Томск рассказывал… Но справились. Баб с ребятишками-то не было, дома пооставались. Вот там вой был при отправке! Как на войну казаков провожали. Но, хоть и на всё готовое приехали, всё одно трудно привыкать было. Земля другая, охота другая, рыбалка — тож. Соседи, особенно буссинские волками на нас смотрели. Ну, это и понятно, деды их сами строились, льгот особых не имели, а тут приехали какие-то залётные, да на всё готовое, и дома стоят, и даже землица кое-где почищена… — И что, не дружите?.. Оп-па. — Дотягиваюсь до кисета и набиваю трубку. — Ну, не так, чтобы очень. Тут мы ещё в прошлом году на летнем учении первые места взяли по фланкировке и стрельбе, так они вообще взбеленились. В драку полезли, да ещё и огребли по самые-самые… И несунов всякого запретного мы почти что всех повывели. Осталось человек пять, да мы с ними приятельствуем. — Видя мою удивлённую физиономию, Михалыч усмехается и объясняет. — Они сюда новости тащат. Кто чего там за речкой не поделил, кто чем заняться решил, кто куда собрался, ну и так далее. А для прикрытия ханшин свой везут. Дрянь, конечно, но дешёвый. — И что, вы эту гадость сами пьёте и другим не мешаете? — Не-а. У меня тут двое германцев обитают, Генрих и Михель… Не-не, не пленные. Погодь… П-ф-ф… Ф-ф-ф-у-у… Хорош табачок, не то, что горлодёр наш. — Михалыч, глядя на меня, тоже соблазняется трубочкой и через несколько секунд с удовольствием выпускает клубы лично ему привезённого «Кэпстена» в атмосферу. — Не ведаю, в курсе ты, или нет, но академик твой, Иван Петрович, не иначе, нам здорово подсобил. На том заводе рядом с его Институтом, где раньше бронеходы делали, сейчас разную другую технику клепают. Вот он и упросил тех американцев, чтоб лесопилку нам купили. Да не сразу, а по частям, как их инженера посчитали. А заводчики эти уже мне, грешному, лично кредит дали аж на десять годков… Ага, знаем мы такое дело, лизинг называется. Только вот Михалычу облизинговывать никого, думаю, не пришлось. Имея в поручителях академика, а, читая между строчек — и Регента. — Вот пилораму и прислали. А ещё небольшой паровик к ней на две с половиной сотни лошадок. И двух германцев, инженеров. Механика, да электрика. А те оказались ребятки грамотные и хваткие. Попробовали разок китайское пойло, отболели наутро своё, а к ужину ко мне прибежали. Мол, надо что-то делать, нельзя такое пить. Я им рассказал, что китайцы ханшин свой подогревают, чтобы вся сивуха испарилась. Они и так попробовали, на следующее утро опять отболели, а потом за ум взялись. Выпросили у меня разрешение самим в течение недели поэспи… Экспе… Короче, науку свою применить. И ведь получилось у них! Через берёзовые угольки пропускают, ещё чего-то там шаманят. Вот сейчас обедать пойдём, сам попробуешь. Смирновской не уступит. Они её в те же бутылки разливают, да паре купчишек оптом сдают. А те уже дальше расторговываются, в самом Благовещенске «на ура» идёт… Всё, давай докуриваем, одеваемся и пошли. Настасья, поди уже по второму разу всё греет, получим сейчас по выговору как сам когда-то говаривал — «в части касающейся». А потом часиков в шесть вся наша станичная интеллигенция соберётся. — Митяев ехидно усмехается. — Обычай у нас такой в станице. Кто новый приезжает, помимо казаков само собой, все собираются и слушают как там житие-бытие на Руси-матушке проистекает. Вот и тебе с Ильёй Алексеичем придётся сегодня с нашим бомондом познакомиться, да за лекторов поработать и про Столицы соловушками поразливаться… Глава 26. Сливки станичного общества, как и было обещано, собрались в начале седьмого, если не считать заранее пришедших помогать хозяйке ещё одной казачки и двух молодых барышень. Первыми появились Илья с Митяем в таком же, как и мы состоянии послебанного блаженства, затем пришёл есаул Тумин, второй зам Михалыча. Затем гурьбой прискакали два немца-инженера и радиотелеграфист, серьёзный такой мужчинка, на лице которого так и читалась принадлежность к носителям высших знаний. Потом прибыли пожилой учитель и молодой доктор, чьей супругой и по совместительству медсестрой была одна из барышень, заканчивавших сервировку стола новомодными алюминиевыми кувертами. Лично у меня тут же возникла набившая когда-то давным-давно оскомину ассоциация с курсантской столовкой, но, судя по выражению лиц присутствующие были или на вершине счастья, или в полушаге от оного. Вторая барышня, своими «нечаянными» взглядами пытавшаяся загнать в состояние перманентной застенчивости господина горного инженера Буртасова, оказалась одновременно и дочерью учителя, и его коллегой, преподававшей у младших казачат. Видя такую явную попытку снизить боеспособность группы, хотел вмешаться, но после фразы вышеупомянутого Ильи Алексеича о том, что он распорядился определить «экспедицию» на постой по знакомым казакам, игнорируя моё единственно правильное мнение, решил оставить всё как есть. Почувствовал себя самостоятельным? Вот в одиночку и отбивайся от попытки ментально-эмоционального доминирования над собой. Тем более, что с приходом станичного батюшки, сходу благословившего и всех присутствующих, и уже полностью накрытый стол, барышня моментально превратилась в застенчивую мадмуазель-смолянку примерного поведения. Несмотря на наличие на столе копчёного, жареного и тушёного мяса, близость реки давала о себе знать выбором блюд. Уха из накануне добытого белого амура, оказавшегося чемпионом в тяжёлом весе и потянувшего на два с половиной пуда, такой же амур, недавно сбежавший из коптильни под видом балыка, гуляш из щуки, котлеты из налима, солёная горбуша, пропутешествовавшая с тихоокеанского побережья, паштет из налимьей печёнки с грибами, местное туземное блюда «тала», представлявшее собой нарезанную соломкой вареную картошку, перемешанную с ломтиками солёной кеты и посыпанную сверху мелко нарезанной черемшой… Дальше продолжать не берусь, рискуя захлебнуться голодной слюной. В течение минут сорока всё это великолепие уничтожалось с обязательным запиванием побочным продуктом деятельности герра Михеля и герра Генриха под разнообразные тосты. Дамы тоже поддерживали веселье, но ягодной наливочкой собственного приготовления. Потом был объявлен перерыв, во время которого пришлось в поте лица потрудиться диктором ещё не существующего Центрального телевидения, рассказывая новости далёкой европейской части Империи в стиле «правду, только правду и ничего, кроме правды». Причём тематика стараниями слушателей непостижимыми зигзагами менялась от внешне- и внутриполитической жизни до последних концертов Шаляпина и «а что и как сейчас носят». После этого банкет продолжился уже с меньшей интенсивностью, но большей избирательностью согласно вкусам и пристрастиям участников. Спустя полчаса действо перешло в формат «а-ля буффет», народ начал кучковаться в группки по интересам, а я решил немного отдохнуть от несколько навязчивого гостеприимства и вышел спокойно подышать вечерним воздухом и свежим никотином во двор. Где меня тут же отловили два немецких инженера и начали, чуть ли не захлёбываясь от счастья, наперебой рассказывать про то, как им повезло оказаться в такой дыре на задворках цивилизации. После окончания войны Германия закономерно свалилась в пропасть инфляции и безработицы, и недавним выпускникам Высшей технической школы «Фридерициана» пришлось очень тяжко. Настолько, что они не брезговали работой чертёжников и демонтажом оборудования на заводах, переезжавших по воле их хозяев и Кайзера в далёкую Россию. На одном из таких предприятий энергичных молодых людей и приметил главный инженер, поспособствовавший попаданию их фамилий в списки «Руссише инженёргрупп фон Абихт». Название звучало по-военному красиво, но обозначало сугубо мирную контору. Мой давний знакомый по Барановичским приключениям организовал «Российское инженерное бюро», занимавшееся проектированием и монтажом новых заводов, приёмкой германского оборудования и, как следствие, обустройством недавно ещё безработных и обнищавших немецких инженеров и высококвалифицированных рабочих на новых местах. Всё делалось в духе негласных договорённостей между двумя венценосцами — пять лет работы, неплохая возможность карьерного роста при продлении контракта, зарплата, половины которой хватало на жизнь, остальное можно было отправлять семье в Рейх, но при этом качественное обучение местного персонала и абсолютная лояльность к российским властям и простым русским мужикам, находившимся в подчинении. По приезду в Москву моих собеседников и ещё нескольких коллег-конкурентов сразу озадачили проектированием маленького лесопильного завода, который должен был работать в условиях полного отсутствия цивилизации. Проект герров Генриха и Михеля выиграл конкурс, за которым последовало предложение, от которого невозможно было отказаться — на деле доказать свою правоту… Далее общение переросло в беседу трёх образованных людей, из которых один делал умное выражение лица, очень стараясь не зевнуть при этом, а остальные двое с немецкой педантичностью и дотошностью рассказывали, что «конструктор» из парового котла с принадлежностями стоимостью в пять тысяч сто сорок рублей, оборудование кочегарки с машинным отделением стоимостью двадцать шесть тысяч семьсот рублей, паровая машина за десятку тысяч, трансмиссия с ремнями за почти тринадцать тысяч, две лесопильные рамы за одиннадцать с половиной тысяч, и это не считая динамо-машины для освещения и прочих мелочей, за год работы окупили себя полностью, а на следующий дали уже прибыль в сто двадцать восемь тысяч девятьсот двадцать два рубля. То бишь Михалычева ссуда на десять лет была уже выплачена полностью. Правда, пару раз возникали трудности в общении с конкурентами, но благодаря мудрым и умелым действиям станичного атамана и его подчинённых они разрешались очень быстро и для господ инженеров безболезненно. А ещё у них появилась идея малой механизации сельхозработ, нашедшая полное одобрение у герра атамана и, если я захочу, завтра же смогу увидеть пятёрку тракторов — три Маминских «Карлика» и два Ланца-«Бульдога». И вся эта великолепная пятёрка работает на банальном скипидаре, которого на оборудовании, изготовленном лично геррами инженерами, из отходов пилорамы выгоняют в более, чем достаточном количестве. В этом году на посевную они не успели, пыхтят пока на транспортировке брёвен, но в запашке под зиму участвовать будут по полной… На мою удачу к нашей компании присоединяется радиотелеграфист, с которого количество съеденного и выпитого немного смыло вальяжность и пробудило неодолимое желание пообщаться. Посему он с очень таинственным видом сообщает сенсационную новость о том, что вот-вот уже скоро привезут радиомаяк, к которому неплохо было бы заранее протянуть дополнительные провода от динамо-машины. После чего с торжественным видом повествует мне, поскольку остальные собеседники давно уже в курсе, что станица Береинская в ближайшее время обзаведётся собственным аэродромом. На который периодически станут садиться два Юнкерса Ю-13, из двадцати шести переданных в качестве репараций. Сам авиаотряд планируют разместить в Благовещенске, но здесь, на месте постоянно будут находиться запасной пилот и два авиамеханика. То есть количество людей, с которыми можно приятно пообщаться увеличится аж на три персоны. Ну, насчёт репараций — это он погорячился, насколько я знаю, эти самолётики собраны на совместном предприятии «Юнкерс-Добролёт». Достаточно надёжные, цельнометаллические, поднимающие четырёх пассажиров средней упитанности с багажом, или около шестисот килограммов другой полезной нагрузки. Двух пулемётчиков, например, с льюисами на вертлюгах и хорошим запасом снаряжённых дисков. Тем более, что происхождение своё «тринадцатый» ведёт от Ю-10, который проектировался, как штурмовик. Ладно, не будем мешать человеку холить и лелеять своё эго, тихонько отойдём в сторонку. Тем более, что на крыльце появляются Михалыч с есаулом Туминым… — Ну и как Вам наш «высший свет», господин полковник? — Атаман сдаёт меня, как стеклотару, после чего цветёт и пахнет, как клумба с флоксами, видя моё замешательство. Неторопливо достаю кисет, набиваю трубку новой порцией табака, прикуриваю, лихорадочно между тем соображая с чего вдруг звучат такие откровения. На идиота, не помнящего про режим секретности, Михалыч совсем не похож. Значит, ему нужен откровенный разговор в присутствии… Кажется, Александром Викторовичем есаул представлялся. А ещё это — толстый такой намёк, что дорожную легенду надо заканчивать. Здесь, на месте всё равно никто не поверит в картографов с пулемётами. Особенно после разгрома банды. Тем более и сыграли мы лиходеев-гастролёров… — Денис Анатолич, то не моя самодеятельность. — Гриша становится серьёзным. — Распоряжение пришло. Через Отдельный Корпус. От кого сам догадаешься, аль подсказать? — Пётр Всеславович? — Он самый. Дальше сам додумаешь? Ну да, Регент поручил Воронцову курировать и создание новой станицы, и наведение порядка в этом районе силами её обитателей, и претворение в жизнь принципа «Граница на замке». И чтобы ключ от этого замка лежал непременно в кармане атамана Митяева. — Я-то в этих краях — Власть, едри её в кочерыжку! Слишком заметный. Вот потому он помимо меня с Корпусом работает. — Михалыч кивает на своего зама. — Ладно, знакомьтесь поближе, основной разговор завтра будет. А я к бомонду пошёл… — Готов ответить на Ваши вопросы, господин полковник. — Тумин закуривает папиросу и внимательно смотрит на меня. — Александр Викторович для простоты и конспирации предлагаю — без чинов. — Почту за честь. — Видя моё удивление, есаул поясняет. — Денис Анатольевич, Вы в определённых кругах фигура очень популярная. Что Вас интересует в первую очередь? — В первую?.. Расскажите, Александр Викторович, о себе. Как Вы сюда попали. — Вопрос несколько личный, но лучше сразу расставить точки над «i»… Думаю, подробности моего детства и юношества будут Вам неинтересны, начну с четырнадцатого года. Воевал на Юго-Западном фронте, в 9-м Донском казачьем генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова полку. Там и получил первое ранение и первый орден. Двигались в арьергарде, прикрывали отход армии к Люблину. Сначала остановили австрияков, затем зашли им в тыл… Месяц провалялся в госпитале, затем вернулся в полк. Потом проделали то же самое в бою у Шиловец, туман здорово помог. Разгромили 42-ю австрийскую дивизию, больше полутора тысяч пленных взяли… Потом был Луцкий прорыв. У Баламутовки, когда полк атаковал в пешем строю, я прорвался со своими разведчиками через колючку, порубали в окопах пулемётчиков в капусту, а вот потом в плечо прилетело, да неудачно — кость вдребезги. Доктора еле-еле обратно сложили… — Георгия за тот бой дали? — Дать-то дали, но к строевой службе признали негодным… — Есаул неловко двигает левой рукой, морщится, затем продолжает. — Взял отпуск по ранению, набрался смелости и написал генералу Келлеру, он 3-м корпусом командовал, куда наша дивизия входила, мне лично Георгия в госпитале вручал. А Фёдор Артурович мало, того, что на письмо ответил, так и пристроил на время отпуска в Институт к академику Павлову на реабилитацию. Ну а там уже познакомился с полковником Воронцовым, много и о многом мы тогда поговорили. Потом, не знаю уж на какие тайные пружины Пётр Всеславович нажал, но предложили мне вакансию курсового офицера в Новочеркасском казачьем училище. Тут же согласился, приехал, дали подготовительный курс. Так и служил дальше. Только в двадцатом, на рождественском балу в Донском Мариинском институте, куда сопровождал отличившихся юнкеров, познакомился с одной барышней. Потом, как и принято, были свидания, театр, синематограф, концерты… Но роковую роль сыграло место службы отца Полины — Донское областное управление Отдельного Корпуса госбезопасности. Вы сами знаете, Денис Анатольевич, каково было отношение армейских офицеров к жандармам, про казаков — вообще умолчу. Я же не придавал этому никакого значения, мой отец тоже отнёсся к сему факту спокойно. Но генерал Максимов, начальник училища очень неодобрительно высказался по поводу моего выбора будущей супруги и офицерское собрание его в том полностью поддержало, соответственно, о женитьбе не могло быть и речи. Будущий тесть даже предложил поспособствовать поступлению на службу в ОКГБ, но я отказался. Мои деды и прадеды казаками были и не мне через это переступать. По счастью отец знал Митяева-старшего по прежней службе, а тут слух прошёл, что на Амур переселенцев набирать будут. Вот с их «благословления» Григорий Михалыч меня и разыскал. Поговорили мы с ним, да и предложил он мне сотником к нему в новую станицу ехать. Я не отказался. — И как Вам здесь? Нравится? — Да. Грех жаловаться, дела идут неплохо. Командую сотней, хоть и не строевой. У меня семьдесят три выростка, да два десятка девок учатся особо. Учу их всему, что казаку потребно, да и не только этому. Атаман наш много чего нового и подсказал, и показал. Между прочим утверждает, что с Вашей подачи, Денис Анатольевич. А в остальном… Главное — супруга рядом, со мной. А то, что живём не в городе… Тут природа суровая, но красивейшая. Моя Полина и раньше рисованием увлекалась, а тут у неё такие акварели стали получаться! Зайдёте в гости, обязательно похвастаюсь… Глава 27. Утро началось с падения чего-то тяжёлого за стенкой, а потом и приглушённо-сердитого монолога хозяйки, устроившей словесное внушение дочери за несанкционированный шум, причём «растопыра» и «раскоряка» были не самыми серьёзными статьями обвинения. Ого! А солнце-то уже высоко!.. И стрелки на часах повергают в душевный раздрай. С одной стороны — охренеть, уже почти десять, с другой — после вагонных и бивуачных ночёвок в ожидании возможного нападения выспаться на нормальной кровати, да в безопасности… Когда ещё такое удовольствие получишь! На правах почти родственника и вообще гражданского шпака считаю достаточным натянуть шаровары и сапоги, после чего выхожу через залу в сенцы, затем спускаюсь с крыльца — «порожка» на утоптанную землю и направляюсь к рукомойнику-мойдодыру, стоящему во дворе. — Доброго утречка, Денис Анатолич! — Пройти удаётся несколько шагов, затем приходится развернуться, дабы хозяйку поприветствовать. — И Вам утро доброе, Настасья Павловна! — Разбудила Вас, всё-таки, коза эта мелкая. Холодненького ничего не желаете? Кваску там, аль рассольчика? — Гришина супруга, улыбаясь, стоит возле приоткрытой двери «низов», которые всякие гении от архитектуры гораздо позже глубокомысленно обзовут цокольным этажом. — Да нет, спасибо. Вчера, вроде бы, не сильно увлекались. — Ну тогда я на стол собирать буду, завтракать пора. Да и сами-то поторопитесь, не то прискачет сейчас Катеринка-то. Да и атаман мой подойти уже должен вскорости… Атаман подошёл, когда я, не торопясь позавтракав, уже почти закончил исправлять свой вчерашний косяк. Привёз в подарок Гришиной дочке складной кукольный домик — чемоданчик, завидев который эта юная леди оглушила присутствующих восторженным ультразвуком и порадовала прыжками почти до потолка. Но потом её ждал жестокий облом — Настасья припахала дочку себе в помощь накрывать на стол. Жёстким приказным тоном. Оная дочка матери перечить не решилась и удалилась на кухню с глазами, полными слёз, и гордо вскинутой головой. Пришлось пообещать страдалице утром собрать и расставить по местам кукольную мебель, благо дело было знакомое — точно такой же домик давно прописался в Машунькиной комнате. — Что, дядька Денис, не успел проснуться как следует, уже припахали? — Гриша добродушно усмехается в усы, глядя, как я осторожно вкручиваю ножки в обеденный столик. — Тонкая работа, не для всяких рук. Задорого брал? — Во-первых, — не дороже денег. А во-вторых, мне по знакомству сделали. — Это што ж за знакомец у тебя такой рукастый, а, Денис Анатолич? — Не у меня, Григорий Михалыч, а у нас. Ты его тоже знаешь… Не догадался ещё?.. Кто у нас в батальоне на все руки мастер был? — Платошка, што ль? — Это раньше он был Платошка. А ныне — Платон Феоктистович Ковригин, резных дел мастер и уважаемый человек. Два года назад ушёл на дембель, домой не поехал, остался в Подмосковье. Сколотил артель столяров, да резчиков. Лавку купил, чтоб шедевры свои продавать. Я ему несколько идей подкинул, до чего другие ещё не дотумкали. Шахматы резные он и раньше мастерил, а тут сподобился сделать русских дружинников княжьих против тевтонских рыцарей, потом чудо-богатыри суворовские у него против турок здорово получились. Теперь очередь на шахматы эти на полгода вперёд расписана. А ещё ему гравюры с видом на Кремль подкинул, так он с их помощью резные картины сделал, да такие, что одну из них градоначальник московский счёл оченно полезным у себя в кабинете на стену повесить — сейчас же патриотом быть модно. Потом к нему архиерей какой-то в гости нагрянул, теперь господин Ковригин один из подмосковных монастырей резьбой своей украшает с его благословления. И, вроде, как из Троице-Сергиевой лавры к нему подкатывали. И поскольку Регент указ подписал о приравнивании резчиков к художникам и стаж срезал, то вскорости господину Ковригину звание почётного гражданина светит. А ты говоришь — Платошка… — Ладно, с Катькой моей вечером понянькаешься, коль желание не пропадёт. Когда Митяй с Туминым освободятся, про другое у нас разговор будет. А пока пойдёмте-ка, Вашскородь, я владения свои покажу, да похвастаюсь… *** Чтобы не бродить в грустном одиночестве, собрались было позвать с собой Буртасова, но оказалось, что он на пару с Митяем уже умотал куда-то по делам. Пришлось, всё же, изображать Шерлока Холмса с доктором Ватсоном, причём роль последнего досталась мне. — Ничего глаз не цепляет, Денис Анатолич? — Митяев с хитрым прищуром смотрит на меня. — Пока, вроде, нет. Разве что дозорных вышек понатыкали слишком часто и брёвен на них не пожалели. С чего бы такая гигантомания в тебе проснулась, Григорий Михалыч? Погоди, они же на два посадочных места рассчитаны, насколько я вижу?.. — В голову приходит интересная мысль, которую тут же и озвучиваю. — Так вот для чего я тебе льюисы через всю Россию тащил! — Угадал. — Атаман расплывается в довольной улыбке. — Каждая под двух номеров рассчитана. Изнутри котельным железом оббита, да щиток ешо на петлях присобачен с прорезями. Подымаешь его, щеколдами к угловым брёвнам крепишь, и в пять секунд такой вот дот на курьих ножках получается… А больше ничего не заметил? — Центральная улица у тебя прямая и слишком широкая. Только не пойму зачем. И хаты ваши расположены непонятно. На Дону у тебя все курени крыльцом на улицу были поставлены, а здесь — кто туда, кто сюда. — Штоб ты знал, Денис, тут умные люди в погонах месяц голову ломали при планировке. — Михалыч становится серьёзным. — Курени ты правильно заметил, строились здесь по нашенскому донскому обычаю. Низы тока не из камня — лиственницей выкладывались. Снаружи дёгтем мазались, изнутри — маслом льняным с воском мешанным, да торцы у брёвен расклёпывали. Строители Богом клялись, что сотню лет простоят, а то и поболее. И у каждого одно, а то и два оконца в этих самых низах амбразурами сделаны. И тоже под пулемёты. И сектора обстрела свои все знают. На случай, ежели кто дурной найдётся, штоб в станицу лихой атакой влететь. — А если снаружи штурмовать будут? Насколько я знаю, банды могут и объединиться. Вот и получится «войско» голов в двести-триста. Что тогда? Крепостных стен у тебя нет, одни плетни, да колючки один ряд, рядом луг, на котором коровы пасутся. Пройдут, как по проспекту. — А на такой случай по три-четыре вышки на каждую директрису смотрят, и в амбарах, да сараях для стрелков места оборудованы, и, как последний козырь… Знаешь, куда из нашего батальона твои железяки подевались? Миномёты надкалиберные? — Ну, уехали они в Царское Село, в Артиллерийскую Школу. Прошли испытания, были признаны условно годными, доработка им, видите ли, понадобилась, каждую заклёпку и каждый болтик по-научному обосновать решили… У тебя они? — Ага. Фёдор Артурыч твой позаботился. И припас к ним — тоже. По две сотни выстрелов на ствол, не считая практических… — Ну, с жилой зоной всё ясно — и с охраной-обороной, и со всем остальным. — Подвожу итог после недолгой прогулки по главной улице, совмещённой с посещением магазинчика и лицезрением не успевшей потемнеть от времени церкви на площади. — А с промтехзоной как? — Во как! Пром… Тех… Зона… Ты, Денис Анатолич, вроде, как и по-русски гутаришь, да только понять тебя иногда трудновато. — Притворно сокрушается Михалыч, продолжая потом свою мысль несколько неожиданно. — Лавка «Продажа разнаго товару», конечно, не «Мюр и Мерилиз», а церковка наша — не Исаакий и не Спас на крови. Ну да мы на столицу и не претендуем. Так что будь проще и люди к тебе потянутся. Сказал бы просто, что хочешь за мостик прогуляться… — Хорошо, как скажешь. Хочу за мостик прогуляться. Веди… Сусанин… — Интересно, кто ему эту фразочку озвучил? Или я сам по дурости когда-то лопухнулся?.. — Сусанин, говоришь? — Митяев многозначительно улыбается. — Не, болотА у нас тут, конечно, есть, как не быть… — Блин, Гриша, показывай своё царство-государство, а потом пойдём беседы беседовать и разговоры разговаривать! — Пойдём уж, нетерпеливый… Мост построили основательный, с мощными «быками» и ледоломами. И по «случайному» совпадению рядом стояла очередная дозорно-пулемётная вышка. Ну, оно и понятно, в самой станице казаки живут, да «бомонд», причём даже не весь. Немцы, как оказалось, обитают в доме «для начальства» рядом со своим детищем, там же ютится и телеграфист поближе к волшебной птице «радива». Скорее всего из-за того, чтобы провода далеко не тянуть. Длинный бревенчатый цех лесопилки тянется вдоль берега, где хранятся штабеля брёвен, потихоньку перетаскиваемых на распиловку «бульдогами». Дальше стоят три вполне приличных на первый взгляд барака — две общаги для нанятых артелей и столовка, как объяснил Михалыч. Ничего из показанного особого интереса не вызвало, чего нельзя было сказать о том, что таилось за высоким забором из массивного горбыля по другую сторону дороги. Прохожу вслед за атаманом через высокую калитку и на мою неподготовленную головушку кирпичом из поднебесья обрушивается дежавю. Такое ощущение, будто в свой родной батальон попал. Таким, каким он был года четыре назад. Полоса препятствий, площадка с песком для рукопашки, «скамейка дружбы», турники, брусья и даже футбольное поле в миниатюре… И, что характерно, ни одно из учебных мест не пустует. — Двадцать восемь!.. Двадцать девять!.. Тридцать!.. — На скамейке, вцепившись в плечи соседей, качает пресс и хоровым рёвом выводит счёт десяток казаков… Нет, для казаков они слишком молоды… — Тумин своих малолетков гоняет. — Гордясь произведённым эффектом, поясняет Григорий свет Михалыч. — По твоей, между прочим, методе. Да вижу, вижу. Загорелые взмокшие тела по форме номер два и на перекладинах, и на брусьях. Чуть подальше десяток хлопцев крутят шашки, фланкировку учат, за ними… Офигеть!!! Не забыл Гриша тот наш Высочайший смотр! Комплекс рукопашного боя с карабинами на шестнадцать счетов в исполнении ещё одного десятка!.. А за ними — следующий десяток, отрабатывающий изготовку к стрельбе. До боли родное «Стоя — с колена — лежа — направо стоя — с колена — лёжа — налево стоя — с колена — лёжа…» — Не туда глядишь, Денис Анатолич. — Митяев показывает правее, на площадку, где, разбившись на пары, подрастающее поколение отрабатывает бой без оружия… Ага, только вот поколение это не мужескаго, а женского пола. Потому в шароварах и нательных рубахах. Но всё равно есть на что посмотреть!.. Такие ладные фигурки никакой одеждой не скроешь… — И что, Александр Викторович сам с ними возится? — Нет, с девками возиться никакого времени не хватит. У них за взводного знаешь кто? — Михалыч хитро прищуривается и, не дождавшись моей версии, сам раскрывает тайну. — Васька. — Кто⁈.. Ты же сюда только семейных отбирал! — Ага, её переспоришь, как же! — Ворчит Гриша. — А то ты эту девку не распознал, когда ко мне в гости ездил. Ну да, ну да! Василиса Андреевна Замятина, сестричка Егорки-Змея. Шаровая молния, бестия в юбке, казачка шестнадцати лет от роду и красоты действительно редкой, но с язычком острым и за словом в карман никогда не лезущая. Причина постоянных раздоров между казачками аж трёх уважаемых донских станиц. С каким, наверное, облегчением вздохнули атаманы, когда эта причина раздоров исчезла! — И ты согласился? — Гласно — нет. — Михалыч снова улыбается. — Егор её втихаря в эшелон запихнул, а на месте всё и вскрылось. Ежели помнишь — от их роду только они вдвоём и остались. Не поднялась рука брата с сестрой разлучить. — Так у неё норов ещё тот. Никого же за авторитет не признавала. — Я её на казачьем кругу перед всеми предупредил. Один залёт — неделя в холодной, второй — гуляй на все четыре стороны. И все казаки меня в том поддержали. — И как? — Как-как… Месяца не прошло, пришлось в поруб сажать. Вот я и посадил. Вместе с братцем. О чём они там промеж собой всю седмицу толковали — не ведаю, но когда выпустили — совсем другим человеком стала. Смог, видать, Егорка по-родственному убедить. Теперь у есаула первой помощницей ходит. И два десятка девок слушаются пуще батьки с мамкой своих. — И что, вы тут каждый день в войнушку играете? — Нет, конечно. Других дел хватает. У нас интендантов нету, никто ничего со складов не притарабанит. Два дня в неделю у них учёба эта. А остальное время — по хозяйству шуршат, особливо девки — у них-то точно дел не перечесть… Ну, што, нагляделся? Или ешо чего показать? А то вон есаул мой идёт, пойдём сейчас секретное совещание учинять… Глава 28. Илья и Митяем уже ждали нас в станичном правлении, попивая чаёк из свежевскипевшего самовара. Кружки нам уже были приготовлены, поэтому на дегустацию ушло не больше пяти минут, затем начался серьёзный разговор. — Зачем вы здесь — все тут сидящие знают, потому сразу переходим к главному вопросу. Золото течёт за кордон ежели не рекой, то ручейками уж точно. Сведения эти — от штаб-ротмистра Полыхаева, куратора нашего из Благовещенского отделения Корпуса. — Ему можно верить? — Павел Андреич перевёлся сюда по рекомендации полковников Воронцова и Бессонова. — Михалыч иносказательно даёт понять, что сей господин служит не только в ОКГБ, но и в «Священной дружине» и ему вполне можно доверять. — Он — наши глаза и уши и в городе, и по всему уезду. И связь с Питером у меня и у Александра Викторыча тоже через него. Так вот, по его словам, интересная картинка получается. Все старатели-одиночки сдают намытое людям Князя, местного бандитского главаря. Есть, конечно, те, кто пытается дойти до Амура и с китайцами договориться. Но тут не так уж много мест, где можно спокойно груз переправить, бандюкам они ведомы и те почти всё время сидят в засадах, маскируясь под таких же золотомойцев, охотников, лесорубов и прочую шушеру. — А что известно об этом самом Князе? Кто таков, откуда взялся? — Сразу пытаюсь «разложить всё по полочкам». — Это, Денис Анатольевич, интересная история. — В разговор вступает Тумин. — Пятнадцать лет назад на железнодорожную станцию под Гродеково хунхузы напали. Большим числом, около полутысячи. Убили начальника полицейского участка, охрану арестантского дома, своих дружков выпустили. Там помимо китаёз и наши урки засветились, числом около полусотни. Они-то того ротмистра и застрелили. Своего вожака звали Князем. Да и до того о нём слава худая шла, местные аж в Гродеково ночевать уезжали из страха. Говорили, что он действительно князь и бывший офицер. Вскоре взяли его, судили. Оказалось, этот Князь с Кавказа приехал. Фадзинов, кажется, фамилия его. Мелкий торговец, когда японца воевали разбогател на поставках мяса в армию. Поселился в Пограничной, открыл винную лавку. А ротмистр тот заведение закрыл. Только на том основании, что, мол, кавказцев не любит. А вскоре лавка сгорела по невыясненным причинам. Тогда Князь открыл ресторан с бильярдом, но ротмистр и его прикрыл, а потом по странной случайности и дом, Фадзиновым купленный, сгорел… — Них… чего себе, страсти какие роковые!.. — Даже абсолютно всегда вежливый Буртасов чуть не даёт эмоциям одержать верх, делясь впечатлениями от услышанного. — На ротмистра этого управы не нашлось? — Напомню, Илья Алексеевич, это был тысяча девятьсот седьмой год. Таким вот ротмистрам тогда многое прощалось, лишь бы народ в узде держали… В-общем, после пожара Князь исчез, подался на ту сторону, там сошёлся с неким Вань Ды и с его помощью стал громить станции и сёла. Правда, через четыре месяца после налёта на Пограничную его взяли. Присудили пятнадцать лет каторги. Прямо на суде Князь заявил, что сидеть он не будет, и где-то через три года сбежал. С тех пор крутится где-то рядом. Сначала грабил переселенцев, потом перекинулся на золото. Дружить с китайцем своим он не перестал, у того личная армия под две тысячи выросла, но сейчас он целиком и полностью занимается грызнёй со своими. У самого Князя по разным данным под рукой до четырёх сотен, почти все — беглые каторжане. — Насколько информация точная? — Сведения получены от штаб-ротмистра Полыхаева, ему с самого приезда Князем заниматься поручили. Агенты говорят разное, но Павел Андреевич старается отделить правду от баек… — Короче говоря, по этим сведениям Князь почти полностью подмял под себя контрабанду золота вправо-влево от нас на добрых полторы сотни вёрст. — В разговор снова вступает Михалыч. — Если раньше он грабил одиночек-старателей и обозы с золотом, то по некоторым слухам есть у него теперь то ли два, то ли три прииска своих, негласных. Но где они — никто из «языков», к нам попадавших, не знает. — У вас и «языки» бывают? — Удивляется Буртасов. — Двое. Были. С год назад тут недалеко как раз засадники те сидели раньше в одном местечке. Под рыбарей маскировались. Мы сходили пару-тройку раз, посмотрели тихонько какую рыбку они ловят. А потом я с Митяем, Гриней, Егоркой и еще парой пластунов хороших решили стариной тряхнуть. Как раньше в пятнадцатом… Там как раз неподалёку малый род тунгусов подкочевал, мужиков-то всего и было — старик и два его сына, остальные — жёны, дочки и совсем детвора. Вот рыбаки эти туда по бабам и стали шастать. Один из сынов ко мне прибежал, мол, помоги. Мы и помогли. Без стрельбы в клинки взяли всех, окромя двоих. Один всё-таки сумел уйти, сволочь, а вот второго разговорили. Потом и остальных, кто на заимке оставался железом приласкали. Месяц тихо было, затем новые гости пожаловали. С тем самым беглецом в качестве проводника. Мы и их положили, только с их главным сначала вдоволь погутарили. Тогда-то и узнали про прииски… Опосля этого где-то с месяц спустя тихое шевеление вокруг станицы началось. Следы там, кострища потухшие. Но нападать не решились. Ушли так же тихо. — Местных не тронули? — Нет. Я их от греха подальше к станице подтянул. Штоб ежели што выстрелы услыхать и на подмогу кинуться. Они-то те следочки и срисовали. — Так… Понятненько… А скажи-ка мне, Григорий Михалыч, ты своего штаб-ротмистра можешь напрячь, чтобы он нужную информацию поискал? — Я — нет. А вот ты, Денис Анатолич — вполне. Есть у тебя такие полномочия, он сам говорил, что депеша получена. Прям через два дня и озадачишь, Полыхаев как раз прибудет. — Значит, время подумать ещё есть. Пока что задумка одна — лишить его золота, лишить продовольствия, лишить возможности жить спокойно, чтобы ходили и оглядывались постоянно. А для этого нужно больше информации… И надо уточнить отношение к нему местных, я имею в виду тунгусов. От этого тоже многое зависит… Ладно, когда с пленными пойдём общаться? — Так уже пообщались, Командир. — Митяй довольно улыбается. — Пока ты отсыпался, да смотрины станице устраивал, мы с Ильёй и пообщались. — А чего молчали, тихушники зловредные? — Так нас никто и не спрашивал. Сейчас вот разговор зашёл, я и докладаю. — Денис Анатолич, оба бандита созрели для откровенного разговора. — Буртасов подаёт голос в поддержку сотника. — Ага, сначала сутки в мороженное мясо превращались, мы когда наружу их вытащили — как огурчики были. Тока не зелёные, а синие, но все в пупырышках. — Митяй продолжает зубоскалить. — Да мы их сразу же согрели, по пять горяченьких выписали для начала. Оба уже рассказывают всё, о чём знают и не знают, но догадываются. — И чего такого важного они вам поведать соизволили? — Обещали показать все свои тайные заимки в окрестностях, рассказали про прииск Разгуляевский, точнее, уже Княжеский, согласны провести нас туда. Но хотят, чтобы их потом отпустили… — Деловито объясняет Буртасов, но потом его голос меняется. — Да, и ещё… Разгуляй со своими несколько стойбищ уничтожил. Способных работать угоняли на прииск, остальных он лично расстреливал… Не жалел никого… — Я его, суку драную, из-под земли достану! — Митяй в сердцах грохает кулаком по столу. — Уймись, сотник. — Михалыч охолаживает подчинённого. — У нас теперь другие дела есть. Поважнее… Разведчиков своих собери, да пусть повспоминают места, где Княжеские по берегам засадничают. Командир вон прогуляться туда хочет, по глазам вижу. — Дак там… — Ну и похрену, што земля уже буссинцев! Как на войне делать! Тихо пришли, тихо ушли, трупы за собой оставив! Зверьё потом заместо вас все косточки порастащит, следы попрячет!.. — Григорий Михалыч, засады выбить — это, конечно, хорошо. Но я бы сначала на прииск наведался. — Определяю очерёдность действий, как я это понимаю. — Я знаю, что мнение бывает командирское и неправильное. — Гриша говорит уже спокойней. — Но я бы дождался приезда Полыхаева, вдруг у него что-то интересное по этому вопросу есть. А береговых разбойничков прошерстить — типа отвлекающего удара будет. — Ладно, возможно, ты и прав, господин атаман. — В конце концов Михалыч в местной обстановке лучше разбирается. — Митяй, значит в шесть вечера приведёшь своих на постановку задач. А до того мы с Денисом Анатоличем съездим кой-куда. Александр Василич, ты за главного пока остаёшься…*** Из станицы мы выехали вдвоём. Пока я под Гришино негромкое ворчание о том, что в тайге без длинного ствола делать нечего, пусть даже на полчаса собрался, менял бергмана на винчестер 1895, мне оседлали смирную «разъездную» кобылку, и мы тронулись. Без полагавшейся в таких случаях атаманской свиты — Михалыч сказал, что там, куда мы едем безопасно, а многолюдства то место не терпит. Заинтриговал, однако… Вскоре свернули с дороги на еле заметную среди сосен тропу и неспешным шагом ехали по ней, пока не очутились на небольшой полянке с полуразвалившейся избушкой в виде местной достопримечательности. Стреножив своё средство передвижения и отпустив в таком виде лакомиться свежей травкой, усаживаюсь на почерневшую и потрескавшуюся от времени завалинку рядом с Митяевым, явно кайфующим с зажмуренными глазами под солнечными лучами. — Гриш, за каким таким овощем мы сюда припёрлись? Других дел нет?.. — Познакомить тебя хочу кое с кем. Посиди вот рядом, да подожди немного. Место уж тут больно хорошее… — Михалыч всем своим видом напоминает сейчас сытого блаженствующего кота, ясно давая понять, что в данный момент продолжения разговора не будет. Ничего не остаётся, как последовать его примеру. Сквозь закрытые веки солнечные лучи, пробиваясь через листву, рисуют абстрактно-фантастические картины различных оттенков красного колера, кто-то пернатый тихонько щебечет и щёлкает в кустах… Идиллия лесная, блин! Если не вспоминать о поставленной задаче и сроках её выполнения… Что-то еле уловимо меняется в окружающей действительности и одновременно с этим ощущением, открывая глаза, слышу Гришин голос: — Бэркэнчэ, хватит уже прятаться, иди сюда!.. Через несколько секунд, раздвигая ветви кустов, на поляну выходит тунгус… Жилистая, крепенькая такая фигура, плавные уверенные движения… Лицо незнакомое, зрительная память у меня, вообще-то неплохая, с этим я ещё не встречался, единственное приметное в его облике — вышитые на одежде узоры, я у охраны старого шамана такие же видел. А первое, что привлекает внимание — колчан со стрелами и лук. Как я понимаю, непростой. Хороший мастер потрудился над этим шедевром. И происхождения, скорее всего, «мэйд ин Чайна». Необычная форма с почти изломанными наружу прямыми кончиками рогов, несколько золотых иероглифов на чёрном фоне, покрытые лаком… — Здравствуй, атаман. — Лучник останавливается перед вставшим Михалычем. — Зачем звал? — И ты здравствуй, Бэркэ. Дело у меня к тебе есть. Даже не у меня, а у моего брата. — Гриша поворачивается ко мне. — Он не похож на тебя, атаман… — В моих жилах течёт его кровь. И мне, и ему этого достаточно. — Надо ставить этого лешего на место, а то как-то неправильно он разговаривает. — Я знаю атамана. Я знаю, что он сделал для моего народа. Тебя я не знаю. — Тунгус невозмутимо смотрит на меня. Чингачгук, блин, амурского розлива! Сейчас ещё поднимет правую ладонь вверх и изречёт «Хау. Я всё сказал» как в том древнем фильме!.. — Бэркэ, помнишь ты мне говорил, что в стойбищах убивали твоих сородичей? У нас есть два бандита, которые это делали. — Михалыч не даёт разгореться конфликту. — Мы отдадим их тебе, но сначала мой брат хочет, чтобы они показали куда увели остальных. Но чтобы они не соврали, нужен опытный проводник. — Только двое? — Тунгус двумя словами пытается выразить максимум иронии. — Их было много. Остальных мы… отдали вашему богу Харги. — Пытаюсь на понятном таёжному жителю языке объяснить дефицит пленных. — Я не могу читать в душах других людей. Приходи сюда через три дня. Если ты не обманул, мы будем говорить. Тунгус разворачивается и идёт к кустам. Михалыч предостерегающе поднимает руку и только когда ровдужная спина скрывается в листве, негромко говорит: — М-дя… Не получилось с налёту. Ну, значит, через три денька продолжим… — Гриша, это что за хрен с таёжного бугра здесь комедию ломал? — На обратном пути пытаюсь в максимально вежливой форме узнать поподробней о недавнем собеседнике. — Этот-то?.. Помнишь, я тебе о тунгусах говорил, которых «рыбаки» Княжеские обижали? Я их прям у себя под боком поселил. И потом ездил к ним пару раз посмотреть на ихнее житьё-бытьё. И там с этим Бэркэ и пересёкся. С виду-то он — простой охотник, да в стойбище ему такое уважение выказывали, иного царедворца завидки возьмут. Он тогда спросил, можно ли ещё двум семьям на моей земле обосноваться. Я добро дал, но торговались мы за место, как те два одессита на Привозе. Силён мужик!.. А зимой они голодать стали. Купцы, твари жадные, их чуть ли не вусмерть спаивали и меха по дешёвке покупали. Вот припасы-то и кончились чуть ли не сразу после Рождества. Я казачий круг собрал, объяснил станичникам что к чему, подсобили мы им. И муки дали, и соли, и патронов отсыпали малость. Потом доктор наш здорово помог, пару ихних девок с того света вытащил, — те под лёд провалились и помёрзли, пока обратно до стойбища добирались. Тогда-то Бэркэ снова появился. Очень интересовался чем за подарки наши расплачиваться придётся. — Так вот прямо и спросил? — Задаю вопрос, чтобы разговор в монолог не превращался. — Так вот прямо и спросил. А я ему прямо и ответил, что ежели кого чужого в тайге увидят, пущай нам весточку передадут, да проследят, если возможность будет. А так ничего более и не надо. Удивился он, но с тех пор север и запад, считай, у меня прикрыты. Чуть что — «вестовой» у ворот. Таким макаром однажды на банду вышли. Чуть не опоздали, урки собрались дальнее стойбище «на нож» брать, да мои пластуны подоспели. Троих выживших я Бэркэ отдал. И объяснил, что в Благовещенск их вести — много чести, да и суд может оправдать за недоказанностью. А вы, мол, по правде с ними решите. Вот тогда он мне вот такую штукенцию и вручил… — Михалыч достаёт из нагрудного кармана костяную пластинку в виде птичьего пера, как две капли воды похожую на ту, что лежит у меня в кармане. — А у меня покрасивей будет. — Достаю и показываю своё «пёрышко», затем, улыбаясь, наблюдаю за Гришиной реакцией. Пару секунд он оторопело глядит на меня, затем моя кобылка, испуганно прянув ушами, шарахается в сторону от его хохота, а его жеребец, выгнув шею, почти по-человечески укоризненно смотрит на своего седока. — Денис!.. Братка!.. Какого ж ты!.. Ох, и спектакля через три дня будет!.. — Мой кровный братец никак не может успокоиться. — Ну ты даёшь!.. — Ну и что в них особенного? — Пытаюсь вернуть разговор в конструктивное русло. — Кха-гхм… Ты где его взял? — На последней заимке ночевали вместе с тунгусами твоими. Там был старый шаман, девчонка и человек шесть, наверное, из его то ли свиты, то ли охраны. Он и дал, вернее, отдарился за маузер охотничий, что на Разгуляе взяли. Сказал, что теперь каждый тунгус в случае чего поможет, если показать. — Ну и чего Бэркэнчэ не показал? — Так он меня в упор не видел, только с тобой разговаривал… Слушай, а кто он такой вообще, этот шаман? — Да этого толком никто и не знает. Может быть Полыхаев, когда приедет, подробней расскажет. Я знаю только, что все местные тунгусские роды его слушаются беспрекословно. Мы называем его Таёжником, или Таёжным Стариком. И я по пальцам одной руки могу пересчитать кто его лично видел. А Бэркэ по слухам то ли его сын, то ли ещё какой родственник. И Старик по тем же слухам его поставил за местной землёй смотреть… — Ну, мы на ночёвке с ним случайно пересеклись… — Не-а, Денис Анатолич, это у нас с тобой что-то случайно может произойти, а у Таёжника так не бывает. Ждал он, скорее всего, тебя. И перо это не просто так вручил… Люди разное говорили, но не удивлюсь, ежели он по нему тебя найти в тайге сможет. Болтали всякое… Ладно, поехали, чего время тянуть…
