Читать книгу 📗 "Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР (СИ) - Калинин Алексей"

— Да? Гораздо более крупную рыбу? Простой человек знает про рыбалку? — поднял бровь Никитич.

— Да дай ты ему сказать! — дёрнул его за рукав Николаич. — Чего там у тебя, Пётр?

— Вы наверняка слышали про Тоньку-пулемётчицу… — начал я свой рассказ.

Глава 27

— Ну что там, Никитич? — спросил Степан Николаевич, сидя на диване перед телевизором.

— Да что там… Всё никак не настрою! — буркнул в ответ Константин Никитич, старательно поводя усиками домашней антенны. — Так вот нормально?

— Рябь идёт, — вздохнул Степан Николаевич. — То и дело изображение скачет. Говорил я тебе — возьми нормальную антенну. Ну что тебе — вытащил на улицу, на жердину присобачил и лови нормально. Так не же, всё сэкономить норовишь! За копейку уду… Во-во-во, только что хорошо было. Верни взад! Во! Так вот и стой!

— И чо? Я так стоять теперь буду? — проворчал Константин Никитич, останавливаясь сбоку от экрана. — А как смотреть-то?

— А зачем тебе смотреть? Ты держать будешь. У тебя это лучше всего получается и на другое не больно-то и способен. А мы комментировать станем, чтобы тебе не скучно было. Правда, Петруха? — подмигнул мне Степан Николаевич.

Я дипломатично улыбнулся в ответ. Сейчас я сидел в плетёном кресле, наблюдая за действиями Константина Никитича и слушая их извечную шутливую перебранку.

За поимку и раскрытие карательницы Марии, а также разработку подпольной группировки «Свободная Чехословакия» Константина Никитича наградили орденом Красного Знамени, а также премировали телевизором «Рубин-401». Как его назвал Степан Николаевич: «аквариум на тонких ножках».

Самого Степана Николаевича тоже наградили, только наградой поскромнее — медалью «За отвагу». Не обделили и материальной наградой — теперь в доме Николаевича мелко вибрирует холодильник «Минск-3». Как его в отместку назвал Константин Никитич: «гроб с удобствами».

Со времени происшествия в лесу прошло две недели. Моя нога более-менее зажила, только иногда чесалась на месте новой кожи. Степан Николаевич старательно прыгал на костылях. В принципе, он уже мог ходить с палочкой, но с костылями к нему было больше уважения. По крайней мере, это он так говорил. Всё-таки ранен при поимке особо опасных преступников…

Почти всех участников подпольной группировки «Свободная Чехословакия» задержали. Как оказалось, их курировали западные спецслужбы, что вскрылось при исследовании найденных документов. Руководителям группировки не посчастливилось встретиться со мной, а остальные члены «Свободной Чехословакии» не стали запираться и рассказали о директивах, спускаемых сверху.

И о том, что «Пражская весна» случилась вовсе не сама собой, тоже было отражено в этих документах. Сначала вперёд идут языкастые, умеющие зажечь сердца, а потом на баррикады посылается безбашенный молодняк. И снимать, снимать, снимать без конца, показывая ужас даже там, где его нет…

Константин Никитич, всё ещё застывший в нелепой позе с поднятыми руками, будто держал невидимую балерину, тяжело вздохнул:

— Степан, я не могу так больше. Руки отваливаются.

— Потерпи, орденоносец, — не оборачиваясь, буркнул Николаич. — Это тебе не по живым людям в лесу палить. Тут точность нужна. Чуть левее. Во! Держи!

На экране, послушавшись на мгновение, проступило расплывчатое лицо диктора. Казалось, ещё одно движение — и картинка поймается. Но Никитич дрогнул рукой, и лицо вновь рассыпалось на сотни бегущих разноцветных муравьев.

— Эх, — с искренним огорчением выдохнул я. — Почти получилось!

— Вот видишь, Петруха, огорчаешь ты нашего героя, — Степан Николаевич с трудом переставил костыль, разворачиваясь ко мне. — Ему, понимаешь, не качество приёма важно, а принцип. Заплатили за аппарат — значит, должен работать сам, без рукотворных чудес. А я вот думаю, что если б награду давали не в виде ящика, а в виде мальчика с антенной вместо рук, цены б нашему Константину Никитичу не было.

Никитич только фыркнул, но сдавать позиций не собирался. Он упрямо сжал губы, и его пышные усы, которыми он мог бы ловить «Голос Америки» и без всякой антенны, затрепетали от напряжения.

В комнате пахло паленой пылью от перегретых ламп кинескопа, вареной картошкой и старой махоркой — неизменной наградой Степана Николаевича самому себе за перенесенные тяготы. За окном тихо оседал на крыши хмурый сентябрьский вечер. В этом уюте, в этой мирной перебранке было что-то хрупкое и бесценное. Что-то, что мы всего две недели назад отстаивали в холодном лесу с оружием в руках.

Телевизор вдруг захрипел и зашипел, выдав порцию внятного, почти чистого звука: «…в Праге наведен порядок. Жизнь города входит в нормальное русло…»

Мы все замолчали, глядя на побеждённого, но не сдавшегося «Рубина». Константин Никитич замер, боясь спугнуть удачу. Степан Николаевич перестал ерничать и выпрямился на диване. Я перестал улыбаться.

— А теперь о главных новостях СССР. В результате блестяще проведённой операции министерства внутренних дел и комитета государственной безопасности, была поймана и теперь находится под стражей Антонина Панфилова-Гинзбург. Женщина, которая являлась палачом во времена фашистской оккупации. От её рук умерло по меньшей мере полторы тысячи советских граждан. Женщина долгое время скрывалась от правосудия и жила в белорусском городе Лепель под личиной добропорядочной работницы. Но, благодаря действиям сознательных граждан и силовых структур, её удалось разоблачить и вскоре её ожидает справедливый суд, — вещал диктор с экрана.

Картинка всё так же прыгала и рассыпалась, но слова долетали четко, обретая плоть и вес. Они были о другом городе, о другой боли, о другой победе, доставшейся слишком дорогой ценой. Ценой, которую мы успели посчитать до копейки.

— Держи, Никитич, — тихо, без всякой издевки, сказал Степан Николаевич. — Держи крепче. Надо послушать.

И Константин Никитич держал. Он стоял с поднятыми руками посреди комнаты, как тот самый памятник, который ему никогда не поставят. И в хрипящем голосе телевизора, в упрямстве этого неутомимого человека, в молчаливом внимании выживших ветеранов нашей маленькой, никому неведомой, войны было в тысячу раз больше правды, чем во всех отутюженных дикторских речах.

Я всё-таки не выдержал, соскочил с кресла и метнулся на кухню. Быстро вытащил из холодильника пару плиток шоколада, аккуратно развернул и разгладил фольгу. Оглянулся по сторонам и нашел небольшую прямоугольную доску — на ней Никитич мясо резал. Обернуть и пройтись изолентой по краю было секундным делом.

После этого я занёс импровизированный экран в комнату, прислонил его за стенкой телевизора, а после взял из рук Никитича антенну и поставил рядом со своим творением.

К удивлению Николаича сигнал стал чётче и увереннее. Я видел недоумение на его лице.

— Вот как-то так, — произнёс я. — Как-то так.

На экране возникло лицо Тоньки-пулемётчицы. Хмурое, обрюзгшее лицо усталой женщины. Взгляд спокойный, уверенный… Потом её лицо сменилось изображением братской могилы, где в кучу были свалены десятки тел.

— Вот результат действий этой женщины, которая притворялась фронтовичкой и надеялась, что война всё спишет, — раздался голос диктора. — Но человеческую память не убьёшь! И суд человеческой памяти должен вынести справедливый вердикт убийце!

— Ну и рожа, — помотал головой Никитич, усаживаясь рядом с Николаевичем. — И ведь пройдёшь мимо такой, а не подумаешь, что жала на гашетку, отправляя в землю сотнями.

— Я бы подумал. Вон, какая у неё складка носогубная. Точно — убийца, — проговорил Степан Николаевич. — Уж я-то разбираюсь…

— Да, уж ты-то разбираешься! Если бы не Петруха, то вовсе бы не нашли Марию. Так бы и померли, не найдя нашу карательницу. Чтобы ты сказал потом Богу на небесах?

— Сказал бы, что я атеист и ни хрена в него не верю, — поднял вверх палец Степан Николаевич. После этого повернулся ко мне. — Ну что, всё верно оказалось! А тебе откуда про эту гниду стало известно? И почему не сдал раньше?