Читать книгу 📗 "Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий"
Я подошел к массивному письменному столу. Никаких предисловий, в прошлой жизни я понял: время — самый ценный ресурс, особенно когда твои противники его не ценят.
— Французы начали строить мост через Клязьму. Без оформления земель, без всяких на то оснований. Строительные склады, впрочем, постигла небольшая неприятность… — Тут я позволил себе криво усмехнуться. — Вчера я имел неудовольствие наблюдать результат неосторожного обращения с огнем со стороны нанятых рабочих. Ужасно: все сгорело дотла. Но, как мы все понимаем, это лишь отсрочка. Главное не в этом.
— А в чем же? — надменно спросил сенатор, с заметным неодобрением глядя на меня.
— Я говорил с бароном Штиглицем в Петербурге.
Глебов нахмурился. Его лицо, изрезанное морщинами, было непроницаемо, но в глазах мелькнул острый интерес.
— И что же сказал вам наш первый банкир?
— Он сообщил, что поместье Левицких выкуплено Главным обществом за двести сорок тысяч рублей серебром. И показал соответствующие бумаги.
Наступила тишина. Даже старые часы на камине, казалось, замерли. Сумма была настолько абсурдной, ложь настолько наглой, что, прямо по Геббельсу, казалась истинной правдой.
— Двести сорок тысяч… — медленно, словно пробуя слова на вкус, повторил сенатор. Лицо его окаменело. — Значит, эти господа грабят своих компаньонов, подсовывая финансистам фальшивые отчеты. Похоже, нам есть что обсудить!
— Значит, открываем военный совет! — все так же иронично ухмыляясь, произнес я. — Члены Совета у вас за дверью!
— Зовите! — холодно кивнул сенатор, садясь за стол.
Состав нашего «штаба» не мог не вызвать у меня ироническую усмешку.
Картина маслом: отставной генерал, ныне сенатор, олицетворение имперского закона; я, «австрийский подданный» с темным прошлым и мутным будущим; вертлявый крещеный еврей из Одессы, чей жизненный принцип «не обманешь — не продашь», казалось, был написан на лбу и, наконец, бледный студент-юрист, почти мальчишка, взирающий на сенатора с благоговейным ужасом. Не команда, а паноптикум. Но в 21 веке я видел и более странные союзы, приносившие между тем превосходный результат!
— Господа, — начал Глебов, обводя нас тяжелым взглядом. — Ситуация предельно ясна. Мошенники, пользуясь высоким доверием и покровительством, совершают преступления, подрывающие финансовые устои важного государственного начинания.
Я повторил свой рассказ для вновь прибывших. Изя Шнеерсон слушал, подперев щеку рукой, и в глазах его плясали бесенята узнавания.
— Я вас умоляю, ваше превосходительство! — не выдержал он, едва я закончил. — Таки это же старая песня на новый лад. В Одессе такие дела проворачивали еще при греках! Нужен человечек. Всегда есть какой-нибудь бухгалтер, писарь, которому недоплачивают или которого обидел начальник-француз. За скромную сумму этот человечек принесет нам их конторские книги на блюдечке с голубой каемочкой.
— Благодарю за ценный совет, — сухо кивнул Глебов, явно не привыкший к такой манере общения. — Но где гарантия, что добытые таким путем бумаги не объявят подделкой?
Тут вступил Плевак. Он все еще робел, но стоило ему заговорить о законе, как голос окреп.
— Ваше превосходительство, любая купчая на недвижимость должна быть зарегистрирована в Гражданской палате и заверена. Без этого она не имеет силы. Кроме того, продажа имения, находящегося под опекой, невозможна без санкции Дворянского собрания. Они в ловушке.
— Продолжайте, Федор Никифорович. Что вы предлагаете? — поддержал я нашего юного правоведа.
— Ваше превосходительство, мой план прост. Первая часть — конфиденциальная. — Плевак кивнул в сторону Изи. — Мы ищем доказательства подлога.
— А вторая? — В глазах сенатора появился азартный блеск. Этот старый волк явно соскучился по охоте.
— Вторая — официальная и публичная. И тут вся надежда на вас, ваше превосходительство. Вы, как сенатор, инициируете официальный запрос в правление Общества и в Министерство финансов. С простым вопросом: на каком основании была списана сумма в двести сорок тысяч рублей на выкуп земель имения Левицких? Потребуйте предоставить заверенные копии документов.
Глебов удовлетворенно кивнул.
— Они будут вынуждены либо предъявить фальшивку, которую мы тут же оспорим через Дворянскую опеку, либо признать, что документов нет! А это прямое обвинение в растрате!
План понравился всем… кроме меня. Еще по опыту 21 века я знал, что официальные запросы — это игра в долгую: бумаги будут ходить по инстанциям месяцами, теряться, находиться, покрываться резолюциями и вязнуть в бюрократическом болоте, пока на Клязьме не только мост достроят, но и станцию с буфетом откроют.
— Запрос, ваше превосходительство, — начал я осторожно, — это прекрасный ход. Но он дает им время. Они могут переписать книги, подчистить хвосты, договориться с кем нужно.
Глебов откинулся в кресле и в задумчивости сцепил руки над головой.
— Вы правы, Тарановский. Мои письма в лучшем случае вызовут переполох в их петербургском курятнике. Они отпишутся, сошлются на коммерческую тайну, прикроются высочайше утвержденным уставом. Нужен инструмент более… действенный.
— Именно. Надо тряхнуть их так, чтобы зубы затрещали. Нам надо заглянуть в их кассу, не спрашивая разрешения. Внезапно и дерзко. Что это может быть?
В кабинете повисла тяжелая тишина. Первым нарушил ее Плевак, и в его голосе смешались почтение и надежда:
— Здесь помогла бы сенатская ревизия… — осторожно косясь на Глебова, произнес он. — Высшая форма надзора. Если бы принципиальный, неподкупный и внимательный сенатор-ревизор, облеченный чрезвычайными полномочиями, занялся расследованием обстоятельств, при которых дворяне Левицкие чуть не лишились поместья, он имеет право вникать в дела любого ведомства, любого общества, если есть подозрения в злоупотреблениях, наносящих ущерб казне или подданным империи!
Глебов медленно кивнул, его взгляд был устремлен куда-то в пустоту. Глядя на его сухое, продубленное бюрократическими битвами лицо, я почти физически ощущал, как в его голове вращаются шестеренки имперской машины власти. Это было все равно что в 21 веке предложить совету директоров инициировать полный аудит с привлечением ФСБ против собственной дочерней компании, за которой маячит фигура вице-премьера.
— Это, конечно, хорошо. Но ревизия — это чересчур! — наконец произнес он глухо. — У Главного общества могущественные покровители! Попытка начать такое расследование может быть сорвана на самом верху, а меня самого обвинят в превышении полномочий и сведении личных счетов!
— Таки нет! — вдруг экспансивно выкрикнул Изя. Перестав качаться на стуле, он вскочил, подбежал к столу и уперся в него костяшками пальцев. — Я вас умоляю, ваше превосходительство! Какой такой личный счет? Вы опекун сирот! Сирот рода дворян, чье достояние расхищают иностранные проходимцы! Это же не просто предлог, это повод для немыслимого скандала! Кто в Петербурге осмелится публично заявить, что интересы французских мошенников важнее слез русского сироты, которого опекает сенатор, герой войны? Да за такое, ой-вэй, можно и на дуэль вызывать!
Я мысленно зааплодировал: пройдоха Изя интуитивно нащупал главную управляющую кнопу этой системы — не закон, а «понятия». Честь, долг, защита сирых и убогих — все то, что было вышито золотом на их знаменах и к чему можно было успешно демагогически апеллировать.
Глаза Глебова сверкнули. Он ударил ладонью по столу так, что малахитовая чернильница подпрыгнула, едва не окрасив зеленое сукно безобразными фиолетовыми пятнами.
— Черт побери! Неужели я дожил до тех лет, когда еврей учит меня, как отстаивать дворянское достоинство, и при этом правильно поучает⁈ К черту все! Они не посмеют! Я потребую назначения сенаторской ревизии по делу об опеке Левицких и злоупотреблениях, связанных с их имуществом. Это будет прекрасный повод заглянуть во все их дела. Решено: я немедля еду к генерал-прокурору. Он мой старый товарищ по корпусу, он не откажет!
