Читать книгу 📗 "Белый генерал. Частная война (СИ) - "Greko""
Я не угадал.
Когда страсти немного улеглись и депутаты пообсуждали всласть мой наказ, был объявлен перерыв. Все двинулись на выход, на небольшую лужайку перед входом в училище. Продолжили споры и на улице, разбившись на группы. Деспотович стоял в окружении своих сторонников и продолжал агитировать за сербского князя. К нему протолкался Кундухов. В охряной черкеске, с кинжалом на поясе и шашкой на боку, он спокойно встал напротив полковника в сербском мундире, твердо глядя ему в глаза. Я поспешил к осетину, предчувствуя недоброе.
— Вы назвали меня предателем и продажным типом, — громко, но без надрыва, словно констатируя, сказал генерал. — На Кавказе, откуда я родом, такие обиды не прощают.
С этими словами он выхватил кинжал и ударил им прямо в сердце Деспотовичу.
— Началось в колхозе утро! — крякнул дядя Вася.
Старый Мостар
Глава 20
Я дам вам парабеллум
Ох и непростое это дело — на Балканах государство создавать. Без резни, кровной мести и прочих горских штучек — никак.
Кундухов сразил Деспотовича наповал. Как он мне потом признался, у него это был не первый случай так завершать споры с обидчиком, первого своего врага он застрелил в русской крепости лет сорок назад на глазах у изумленного гарнизона. Сторонники полковника потянули из-за поясов пистолеты. Кунаки Мусы Алхасовича выхватили шашки и грозно надвинулись на желающих поквитаться с генералом. Герцеговинцы неожиданно разразились радостными воплями, разве что не захлопали — для них в порядке вещей кровавое сведение счетов. Всеобщий тарарам, и я внутри него весь в белом (любимый мой китель дождался-таки хозяина в Мостаре).
— Стоять! — заорал я, вклиниваясь в толпу и пытаясь прикрыть Кундухова своим телом.
Кто знает, чем бы все закончилось, напряжение было такое, что вот-вот могли полететь пули.
Положение спасло прибытие гонца из Далмации. Он, загнав коня, привез тревожные новости — австрийцы прорвали оборонительные линии Куропаткина и скоро могли выйти к Задару. За этим важным городом простиралась довольно широкая равнина вплоть до Сплита, а за ним река Цетина. Пробивая себе путь через Динару к Ядранскому морю, она образовала большую излучину. Если наших в нее загонят, то «сливай воду», как выразился дядя Вася, — повстанцы окажутся в природной ловушке без возможности укрыться в небольшом и невысоком горном массиве.
Куропаткин, я знал это за верное, будет драться до последней крайности с изумительным хладнокровием, и вся разница между нами — помимо противоположности характеров — в том, что эту самую крайность мы понимали по-разному. Да, бывали случаи, когда подполковник со своей обыкновенной улыбкой в глазах стоял на своем и останавливал меня от необдуманных действий. Но не было в Алексее той военной жилки, которая отличает настоящего военачальника, он храбр, но одновременно слишком осторожен — боится ответственности за принятие непростого решения, за инициативу. Все просчитает, пользуясь своей знаменитой рассудительностью, до малейшего пунктика и… не увидит главного — возможности. Нужно его срочно выручать.
Решение созрело мгновенно, придется собрать всех, кто был в Мостаре, даже депутатов, оставив столицу Герцеговины под защитой слабого заслона на перевале Иван-Седло, и срочно выдвигаться в Далмацию. И не просто выдвигаться, но совершить такой бросок, чтобы выйти через горы в тыл наступающим австрийцам. Мы уже проделали один раз такой трюк, только на этот раз пройдем вдоль Динарских гор через Каменешко и Синь, а при удаче проскочим и дальше, до Шибеника, где захватим переправы. Когда австрияки обнаружат, что отрезаны от Хорватии, от снабжения, от связи с Загребом и Триестом, им резко станет не до атак. Лишь бы Куропаткин продержался до нашего прихода. Он часто мне говорил: «умереть не трудно, надобно знать, стоит ли умирать». Ну что ж, я дам ему то, за что действительно можно биться насмерть.
На экстренном военном совете, едва разведя руками все заросли ятаганов и дедушкиных пистолетов, я изложил свое видение марша и обратился к Кундухову:
— Муса Алхасович! Хочу, чтобы вы присоединились к нам. Я поведу герцеговинцев с далматинцами, а вам хочу доверить всех босняков — православных и мусульман. Пойдем двумя колоннами самым быстрым шагом.
Генерал с легкой усмешкой посмотрел мне прямо в глаза:
— Хотите бросить меня в воду как не умеющего плавать, чтобы выгреб назло всему? Я согласен, это правильный ход. Чувствую, что подвел вас, что нужно переломить настроения сербов в нашу пользу. Я готов принять их под свое командование.
— Не боитесь выстрела в спину?
— В свое время, в Терском округе, я смог обуздать чеченцев, на их фоне сербы ласковые котята.
Я кивнул, принимая его выбор.
— Побольше нужно взять запасных белых коней — чувствую я, много их поляжет на склонах Динарских Альп.
Сентябрьская Адриатика прекрасна. Тишайший голубой простор, зеленые острова, многочисленные, словно рассыпанное на голубом сукне изумрудное ожерелье, воздух напоен здоровым сосновым духом, навевающим мысли о родине. Я сидел на раскладном стуле на плоской вершине седого кряжа, за почти вертикальные стены которого чудом зацепились деревья, и внимательно наблюдал за игрой двух черных белок, будто ничего важнее в этом мире для меня не существовало. Они носились друг за другом, огибая по спирали смолистые стволы, горевшие под лучами солнца янтарными красками. А внизу, если сильно уронить голову, его голожопие, Николенька, изволили принимать морскую ванну в настолько прозрачной воде, что сверху можно различить камушки на дне.
«Белки-то не рыжие, а черные — ты не родном лесу в Спасском [31], Миша», — с легкой тоской думал я.
На моих коленях лежало очередное письмо от АМ. Помимо восторженных слов в нем был задан вопрос: когда же домой?
«Россия ждет вас, мой витязь, — писала мне великая княжна. — Вы не представляете, какой прием вам устроят, какой восторг у простого народа вызывает одно ваше имя. Не бойтесь Петербурга, ваших преданных почитателей в нем найдется с избытком. И первый средь них — мой papa. Он уже хлопочет в вашу пользу, соединив усилия с вашим дядей, графом Адлербергом».
Наверное, приступ ностальгии возник у меня как раз из-за этих строк.
За спиной раздался слабый скрип сосновых иголок под мягкими подошвами сапог. Я ждал Кундухова, и он наконец появился.
— Присаживайтесь, Муса Алхасович, — кивнул я на соседний стул. — Вид здесь превосходный, можно хоть на мгновение отвлечься от потоков крови.
Да, сбросить напряжение нам бы не помешало. Десять дней гонки и яростных схваток на горных склонах — такое любого измотает. А мы с генералом, словно соревнуясь, лезли в самую гущу, в самую опасность. Сперва, чтобы не бросаться очертя голову в бой, вместе с Алексеевым тщательно разведали расположение неприятеля, нанесли кроки местности, согласовали направления атаки. Потом наступ.
Застать врасплох австрийцев не вышло, Георг фон Кес, наученный горьким опытом Йовановича, свои тылы прикрыл надежно. Вернее, он так считал. Но я-то видел сколько было самоуверенности в лицах гайдуков, сколько энергии, твердости и энтузиазма! Мне это выражение хорошо знакомо — это залог полной победы над врагом! Их теперь ничто не остановит!
Но пришлось покрутиться, воодушевлять своим примером повстанцев, вести их за собой. Когда подо мной убили третьего коня, харамбаши примчались и стащили меня с четвертого, несмотря на мои вопли. Чуть не скрутили, черти!
То же вышло и с Кундуховым. Теперь сербы про него говорят «наш генерал». О Деспотовиче позабыли, как только австрийцы фон Кеса, уже не мечтая о штурме позиций Куропаткина, принялись спешно грузиться на все плавающее на воде и выгребать к островам и военным кораблям австрийского флота. Сплит был спасен, Далмация чествовала своих героев, Мусу восторженные жители Шибеника пронесли через город на руках, а четники-христиане составили его личный эскорт.
