Читать книгу 📗 "Воин-Врач VII (СИ) - Дмитриев Олег"
— Я верю тебе, Сенаи́т. И я не боюсь ошибиться в этой вере. Даже если ошибка эта будет стоить мне жизни. Ещё ни одна душа, живая или мёртвая, не обрела покоя, обманув меня. Я не пугаю тебя. Я просто предупреждаю.
— Она понимает. Она готова принести клятву на крови́, кресте, святых книгах, хлебе, земле, воде или огне, что не таит злой воли, ни своей, ни чужой. У неё есть одна-единственная просьба к могучему повелителю, чьи мудрость и сила больше, чем может вместить даже самая великая, самая широкая душа одного человека. Но она говорит, что начинать знакомство с просьб не принято на её Родине. Она просит времени на то, чтобы ты присмотрелся к ней, поговорил с ней и сам назначил срок, когда ей будет дозволено вернуться к этому разговору, — Сырчан переводил медленно, но явно не подбирая слова. Абиссинка тоже вещала размеренно и спокойно. По лицу степняка было видно, что такой постановки вопроса он мог бы ждать от Байгара, от отца, от деда, от Всеслава в конце концов. Но не от чёрной наложницы из гарема булгарского эмира.
Мы с великим князем напряглись одновременно, хоть и вряд ли заметно снаружи. Больно уж знакомо звучали намёки на лишнюю душу. Их можно было ждать от Стоислава, великого волхва Арконы. От Буривоя, ученика Людомирова. От Абу, персидского мага-огнепоклонника. Но не от этой загадочной тёмной лошадки. Хотя первое сравнение с пантерой казалось гораздо ближе.
— Добро. Быть по сему. Но русский язык ты учи, пригодится, — скрыл подозрения за фразой одного пьющего милиционера из моей памяти Чародей.
— Хор-ро-шо, Все-слав, — неожиданно ответила Сенаи́т. И поклонилась почти по-нашему, коснувшись рукой пола. И её грассирующая «эр» раскатилась по шатру пригоршней жемчуга. Чёрного.
— А вы всё уже, что ли? Выучили горелую? Я тогда велю, чтоб деда этого обратно отнесли, — сказал от входа заглянувший на последней фразе Рысь.
Глава 24
Пир — дружба. Новые планы
— Какого деда? — спросил Всеслав, не отводя глаз от выпрямлявшейся абиссинки. И, кажется, вместо последнего слова чудом не появился во фразе известный ядрёный сорняк, природный антибиотик, на котором настаивал отец Антоний наш первый экспортный продукт. Или ещё чего похуже.
— Да нашли ребятки одного тут. В училище тутошнем трудился, как его, беса?.. Муд… мёд… — нахмурился Рысь.
— Медресе, — помог Сырчан со сложным словом.
— Вот! Вот там он и трудился, до той поры, пока бочка громовика не запулила эту мудриссю́ прямиком к ихнему Аллаху, — оживился Гнат. — Дед тогда в вере ослаб, и в ногах. Лёг на коврик там под дверью, как псина битая, и помирать наладился. Мы его для проверки обложили всеми словами, что знали, на всех наречиях. Насчёт мудрых бесед не поручусь, но лается он на каждом — заслушаться можно!
— Внесите! — торжественно повелел Чародей. И жестом указал Сенаит подойти ближе. И едва не пропустил внос переводчика, засмотревшись на грацию черной девушки, с какой та подплыла ближе и уселась на ковёр, сохранив спину прямой, а подбородок гордо поднятым.
— Грязные дети шакалов и ифритов! Отнесите, где взяли, чтоб у вас вылезли глаза… и кишки! — сперва вошли благие пожелания, и лишь следом за ними осуществили доставку всего остального профессора.
В том, что старик точно не младший научный сотрудник и даже не кандидат, сомневаться не приходилось. Орлиный нос, благородная седина, близоруко сощуренные глаза, нахмуренные сурово густые мохнатые брови. Профессор — это как минимум. Не академик ли. Но ругался, как зав складом.
— Твой язык обкрадывает твои уши, уважаемый, — начал Всеслав, когда дед замолчал, чтоб вдохнуть чуть воздуха для новой порции позитива.
Старец закашлялся. И отвёл рассыпа́вшие искры праведного гнева глаза от ухмылявшихся совершенно по-босяцки нетопырей, что несли его, надо отметить, со всей возможной бережностью, как хрустального и беременного одновременно. Он вытаращился на новых, только что замеченных людей, едва не утратив весь лоск старой, очень старой интеллигенции.
— Я — князь Всеслав Полоцкий. Мне нужна помощь в переводе. Я, каюсь, мало знаю здешние наречия. Полтора десятка языков стран и народов, что живут по соседству с Русью на севере, западе и юге, знаю, а вот с востоком вышла промашка. Кроме персидского, и то самую малость, ни одним не владею, — Чародей сокрушённо развёл руками.
— Как прошло твоё путешествие, уважаемый? — спросил старец. На фарси. Ну, это мы помним.
— Жаль, что Вас не было рядом, — ответил я привычной формулировкой, как и в беседе с Абу. И дед закашлялся ещё сильнее.
— А ты правда князь русов, тот самый, кто уничтожил папу римского и Вильгельма, кошмар далёких земель, что лежат западнее франков? — теперь в тёмных глазах на смену праведному гневу разгорался научный интерес. И говорил по-русски он очень чисто.
— Да, я правда князь русов. Но папу они уже выбрали нового, хотя скорее просто переодели шапку с куклы на кукловода. А с Вильгельмом Бастардом — так получилось. Он первый начал, — спокойно ответил Чародей. А Гнат закивал согласно.
— Если известия моих далёких учёных друзей близки к правде, что шапку, как ты выразился, надели на один из пальцев кукловода, сняв со сломанной куклы, — дед чуть склонил голову набок. То ли набивая себе цену, что вряд ли, то ли прислушиваясь к тону беседы, касавшейся судеб мира. Вряд ли ему доводилось вести подобные разговоры с балтаваром.
— Твоя мудрость, уважаемый, ценнее скудной казны того предателя, жулика и лгуна, что по недосмотру Всевышнего оказался здесь эмиром. Но не нам, разумеется, спорить с Ним, — Всеслав возвёл глаза к потолку, коснувшись ладонью лба, губ и груди, как было принято у здешних.
— Беседа с тобой, о повелитель далёких земель, услаждает слух и дарит радость сердцу, — не остался в долгу дед.
— Да не особо-то и далёких, — не сдержался Гнат. — Эти тоже маленько наши теперь.
— Позволь представить тебе, о мудрейший, моего доброго друга и воеводу, Гната по прозванию Рысь, — взгляд Всеслава от протокольной фразы отличался и нейтральным не был. Гнатка понятливо замолчал и даже сделал вид, что учтиво поклонился.
— Прошу простить мне утраченную вежливость, о Всеслав! — дед дёрнулся было на руках Гнатовых. Но там и людям гораздо крепче него физически было бы не вывернуться особо. — Моё имя Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, недостойный ученик великого Мансу́ра Абду́л-Ма́лика ибн Муха́ммад ас-Саа́либи.
Восхищённые лица, будто говорил с ними член политбюро, лично знакомый с самим Лениным, сделали даже державшие деда нетопыри. У всех вышло с разной степенью убедительности. Я, как и они, про этих обоих, что аль-Халаби, что ас-Саалиби, точно ничего не слышал, как и Всеслав.
Сенаит, склонив чуть голову к плечу, произнесла несколько красивых, ритмичных и музыкальных фраз на фарси. Я понял лишь пару слов. А дед будто на оголённый кабель наступил, не сходя с рук нетопырей. Его заколотило с первых слов, глаза вытаращились опасно, но он начал говорить то же самое, слово в слово с продолжавшей удивлять негритянкой. А потом взорвался восторженными и вопросительными вскриками. Она ответила очень сдержанно и посмотрела на нас со Всеславом.
— Ты стократ права, дитя моё, нам не следует обижать хозяина дома, говоря под его кровом на языке, которым он не владеет, или владеет без должной уверенности, — профессор повернул голову ко князю, но глаз от сидевшей скромно наложницы отвести не смог. — Хвала Всевышнему, я дожил до светлого дня, когда довелось узнать, что труды блистательного ас-Саалиби известны даже детям чужих земель! Как бы мне хотелось пожать руки твоим учителям, девочка, и поблагодарить их!
