Читать книгу 📗 "Железный лев (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич"
— Занятно. Хотя, признаться, в такой плоскости я не думал об этой философии. Ладно. Допустим. И что вы предлагаете?
— Поискать, что есть в Европе из философии полезного. Причесать. Разгладить. И утвердить, как государственную идеологию, начав продвигать на всех уровнях. Заодно утвердив вектор развития. Куда мы идем, зачем и как. Что мы хотим. Чтобы молодежь хоть как-то ориентировалась.
— И почему вы считаете, что это сработает? У нас же есть формула «Самодержавие. Православие. Народность» и, как вы верно заметили, она игнорируется дворянством нашим… и даже высмеивается.
— По нескольким причинам. Прежде всего «Самодержавие. Православие. Народность» это не идеология, а благие пожелания. Лозунг. Вроде «Свобода. Равенство. Братства». За этими словами ничего нет. Идеология же — это система взглядов, позволяющая ориентироваться в жизни.
— Отчего же? Православие вполне себе взвешенная идеология.
— С православием есть одна тонкость. Вы уверены, что у нас не появится блаженных идиотов, что станут бегать с идеями Нагорной проповеди о «непротивления злу насилием», разлагая армию и тылы? Например, в канун какой-нибудь войны, через что подготавливая победу врагов.
— Хм… — запыхтел Леонтий Васильевич, хмуро уставившись на Льва.
— Я ни в коем случае не говорю о том, что нам нужно отказываться от православия или как-то его умолять. Нет. В здравой, умеренной форме оно очень полезно. Просто нужна аккуратность и так подставляться попросту неосторожно. Враг, лишенный совести, обязательно сюда ударит. А мы, как правило, имеем дело с Европой, в которой с совестью традиционно страшный дефицит.
— Хорошо Лев Николаевич, что вы говорите эти вещи вот так — приватно. — предельно серьезно произнес Дубельт. — Очень хорошо. Да-с. Но это была первая причина. А другие? Почему эта формула не подходит?
— Потому что она наша. А большая часть дворянства у нас чужедомные до мозга костей и заглядывает Западу в рот, даже если он подставляет им задницу. С этим нужно бороться. Например, через вот такие чайные и не только и. Но сколько десятилетий нам потребуется, чтобы переломить этому колониальному мышлению и научиться любить себя, свою страну и своих соотечественников? Ведь эти все балбесы мыслят точно так же, как какие-то туземные вожди. Чем враги и пользуются. Чем и нам надлежит воспользоваться, чтобы обратить их слабость нам на пользу.
— Вы же не учились в коллегиях иезуитов. Откуда такие идеи?
— При чем тут иезуиты? Никак нет. Мои мысли не с ними связаны. Я в частном порядке изучал тактику и стратегию. Разбирал отдельные битвы прошлого и пытался понять, как они были выиграны. Особенно такие, где успех был едва ли ожидаем. Посему озвученные мною мысли исключительно от военной смекалки.
— Кстати, а почему вы еще не на службе?
— Юн, Леонтий Васильевич. Очень юн. Едва ли меня куда-то примут.
— Я поговорю с Николаем Павловичем об этом.
— Буду премного благодарен. Только если возможно поближе к Казани. Чтобы я мог приглядывать за предприятиями.
— Хорошо. — кивнул Дубельт.
— Быть может, вы сами уже придумали, какую идеологию взять за основу? — спросил Шипов.
— По косвенным разведывательным признакам в ближайшие десятилетия, возможно, годы нас ждет большая научно-техническая революция, которая перевернет мир с ног на голову. Если, конечно, можно так выражаться. Паровые машины на железных дорогах. Паровые машины на кораблях. Паровые машины на заводах и фабриках. Работы Остроградского по пулям вам, я полагаю, известны. Вот. А в бывших Североамериканских колониях Великобритании… как их там?
— Северо-Американские Соединенные штаты.
— Да, точно! Соединительные государства[1]! Как я мог забыть⁈ Так вот. Там уже есть достаточно массовые нарезные многозарядные пистолеты, карабины и прочее[2]. Их изготовили тысячи. И будьте уверены — в ближайшие годы все передовые армии начнут переходить на нарезное оружие, сначала стрелковое, а потом и артиллерию. Что изменит весь расклад сил, по сути, обесценив все, что есть сейчас. Например, нарезные пушки с гранатами с ударным взрывателем превратят в пыль все нынешние флоты. Это будет великое обнуление… и великий шанс для всякого, кто не станет медлить и окажется достаточно расторопным.
— Шанс для чего?
— Чтобы улучшить свое место под солнцем. За счет тех, кто станут зевать или медлить — такие страны окажутся кормом. Мы можем либо взлететь на небывалую высоту могущества и влияния, если поспешим, либо утратить многое и откатиться в совершенное ничтожество, если станем медлить. И хорошо, если при этом удастся сохранить ядро державы. В Европе боятся нашей грандиозности и приложат все усилия к нашему распаду.
— Ваши слова не новы, — мягко улыбнувшись, произнес Дубельт. — Столько раз я слышал об расчленение России…
— В 1825 году наши враги были в шаге от успеха. И в 1812 году тоже. Вам, Леонтий Васильевич, не кажется, что эти попытки происходят очень часто?
— А вы, Лев Николаевич, стало быть, хотите стать во главе этого обновленного оружейного производства? — со все той же мягкой и в чем-то снисходительной улыбкой поинтересовался Дубельт.
— Не откажусь, впрочем, не обязательно. Я просто хочу перевооружить Россию самым лучшим оружием. Подходящим для того, чтобы растерзать всех тех шакалов, что снова к нам полезут. А они полезут.
— И эти ваши дела с селитрой… — сделал неопределенный жест Дубельт, оборвавшись на полуслове. — Они как-то связаны?
— Разумеется. Не иметь надежного источника своего пороха для России — сущая катастрофа. Слабое место, в которое грех не бить.
— Хм… занятно… занятно… Но мы отвлеклись от разговора о философии. Вы уклонялись от прямого ответа о том, какую философию видите государственной.
— У нас есть только одна философия, которая ставила во главу угла науку и практическую деятельность. А без этих доминант нам индустриализацию не произвести, которая альфа и омега в предстоящей научно-технической революции. Именно к этой философии придерживались два из трех великих монарха XVIII века: Екатерина Великая и Фридрих Великий. А если бы был жив Петр Алексеевич, то и он держался.
— Вольтер, — как-то глухо произнес Шипов.
— Вольтер. — согласился Лев…
Дальше разговор свернулся и перешли к дегустациям. Пока, наконец, Дубельт с Шиповым, наевшись до отвала, не откланялись. А Лев Николаевич отправился к себе на второй этаж, прокручивать в голове разговор и прикидывать — удалась ли ему роли или нет. В конце концов, играть юнца, который с горящим взором рвется в бой, не так уж и сложно. Как в эту встречу, так и в предыдущую. Если, конечно, ему это не показалось, и он не переиграл…
— Занимательный юноша, — отъехав от чайной, произнес управляющий Третьего отделения.
— Он живой парадокс, но с ним интересно. Он сжатый в кулак нерв, вокруг которого все приходит в движение. Да и на занятия ДОСААФ вам бы было приятно поглядеть. Те, кто уже год или более занимаются — выглядят впечатляюще.
— Завтра и глянем.
— Я пошлю вестового, чтобы он подготовил их показательное выступление.
— Слушайте… а все эти разговоры про промышленность и производство. Он же еще ребенок. Даже не знаю, как это все оценить. Мне было смешно и любопытно одновременно. Насколько вообще можно доверять словам этого юноши относительно оружия и его страшного прогноза? Сами понимаете… странно звучит мрачно и не сильно реалистично.
— Сложно сказать… — покачал головой Шипов. — Вы не хуже меня знаете, что он сделал с момента приезда в Казань. При этом он предан Николаю Павловичу. И увлечен делами. Настоящими практическими делами, а не пустой болтовней. Мне тоже было дико слушать то, что он говорит. Но пока он ни разу не ошибся в больших оценках и не соврал. Впрочем, это не так важно. Я, конечно, могу ошибаться, но его порывы в скорости охладят, а его обломают.
— Я удивлен, почему до сих пор этого не сделали.
