Читать книгу 📗 "Парагвайский вариант. Часть 1 (СИ) - Воля Олег"
Сам Иван Долов являлся членом партии и считал себя убеждённым коммунистом. Но одновременно он оставался аналитиком и реалистом. Распад Союза открыл ему много новой, ранее неизвестной информации. Тогда он с изумлением осознал: Коммунистическая партия выродилась в коллективного паразита.
Каждый партийный деятель мог заставить местную исполнительную власть плясать под свою дудку, но ни один из них не отвечал за последствия. Партия превратилась в идеальное прибежище негодяев и тунеядцев. Больше никого не опасаясь после смерти Хозяина, они сбивались в стаи и постепенно заполонили весь партийный аппарат. К концу советской эпохи это стало очевидным, однако было уже поздно. Крысы уже запустили механизм разделения общегосударственных активов по своим частным норам.
Кроме того, заигрывания с союзными республиками в ущерб РСФСР и внутрипартийная борьба за власть вызвали системный национализм на окраинах. Как только представилась возможность, как только в Москву пришёл очередной «Николашка», страна развалилась.
Всё это нужно учитывать в новом проекте.
* * *
Внезапная ругань на французском и хохот заставили Солано отвлечься от глубоких размышлений. Гаучо наконец додавили Тшуди, и он начал им преподавать самое интересное в любом языке — нецензурную лексику.
Надо сказать, что их усердие в изучении совершенно ненужного им языка объяснялось просто. Солано объявил, что по прибытии в Асунсьон каждому заплатит сто песо. Но сразу после остановки в Вила-Бела-да-Сантиссима-Триндаде на их «мулоходе» можно будет говорить только на французском. За каждую фразу по-испански с провинившегося будет сниматься один песо. Так что риск остаться без премии к концу похода всех гаучо изрядно мотивировал. Они с утра до вечера разучивали с Тшуди все возможные фразы, пригодные для похода, и бубнили их к месту и не к месту.
Кечуа учились не менее усердно, но мотив у них был другой: «Инти велел».
Простые ребята. Удобно с ними.
К Вила-Бела они добрались аккурат накануне Нового года — 30 ноября 1841 года.
Столица капитании не могла похвастаться крепостными стенами, зато была уютным, обжитым местом. В её сердце возвышалась «Игрежа-Матриш» — внушительный собор, неожиданно монументальный для этих глухих краёв (1). Вокруг теснились одно- и двухэтажные домики, прячась под сенью раскидистых деревьев. А дальше, до самого горизонта раскинулись плантации, где в сухой сезон чернели цепочки рабов, сгибающихся над полями. Сейчас же в разгар дождей, работники отсиживались в хижинах — кроме городской прислуги, разумеется.
Необычный «мулоход», как всегда, вызвал ажиотаж у чёрно-белой публики и городской администрации. Роль главы экспедиции принял на себя Тшуди и справился с ней превосходно. Солано был при нём переводчиком с португальского, поскольку швейцарец им не владел. Впрочем, многие в городе знали испанский и французский, поэтому трудностей с коммуникацией не было.
Были трудности с тем, как разорваться между приглашениями. Мирок плантаторов был тесен, и новости сюда доходили редко. Поэтому новые лица пользовались повышенным спросом. Особенно если это совпадало с календарным праздником. Даже гаучо удостоились внимания как почти белые люди. Игнорировали только кечуа. Но тем и на «мулоходе» было хорошо.
Звездой сезона стал, конечно, Тшуди. Он расточал комплименты дамам и охотно поддерживал разговоры с мужчинами. Он курил с ними местный табак, пил вино и бесконечно беседовал о политике. А Солано оказался отданным на растерзание прекрасным дамам.
Это была «подстава».
Такой напор женского внимания смущал даже видавшего виды Ивана Долова. И только суровая выучка советской дипломатической школы позволяла петлять в разговорах и никого не обидеть невниманием. Да и возраст позволял прикидываться дурачком временами.
— Увы, месье Тшуди, — развёл руками губернатор Бенедито Руй Барбоза, — проводники, способные провести вас через топи Ла-Гаиба, уже ушли вверх по реке ещё месяц назад, как только поднялась вода. Возможно, кто-то из них скоро вернётся. Вы могли бы задержаться и подождать.
— Но мы рискуем опоздать, если вода спадёт!
— Ничего страшного, — невозмутимо парировал губернатор. — Зато успеете изучить наши края. Здесь есть водопады, от которых захватывает дух, и животный мир, какого не встретишь больше нигде в мире. Разве это не стоит небольшой отсрочки?
Ночевать гостей растащили по поместьям. Тшуди, разумеется, отправился в дом губернатора, а вот Солано отправился гостить у богатейшего из местных плантаторов — Жозе Мария Монтейру. Его фазенда начиналась прямо в черте города и была старейшим здесь хозяйством. Жилище плантатора представляло собой целый квартал из десятка построек. Среди них для гостя нашёлся опрятный маленький флигель.
— Надо только привести его в порядок, — улыбнувшись, пояснил хозяин и отдал соответствующие распоряжения. — А пока не желаете перекусить перед сном? Думаю, нормально поесть вам не дали.
Монтейру, конечно, был прав. Все эти разговоры с дамами оставили Солано полуголодным. И он не отказался от трапезы в компании семьи плантатора.
Прислуживала за столом очень необычная рабыня. У неё было странное сочетание белой кожи и откровенно африканских черт лица: широкий нос, полные губы, кудрявые волосы. Увидев изумление гостя, довольный впечатлением хозяин пояснил:
— Я купил её мать уже беременной в числе прочих рабов лет двадцать назад в Ресифи. Когда Жануария родилась, я так удивился. Мать не знает, кто её отец. Или говорить не хочет. Но, по крайней мере, я тут ни при чём, — рассмеялся Монтейру. — А вот у одного моего приятеля, комендадора Феррейра Алмейда с фазенды Санта-Роза рядом с Ресифи, есть бледнокожая рабыня, по внешности вылитая мазомбу (2). Так там вокруг неё такие страсти кипят! Спаси, господи!
Когда Солано вернулся в выделенный для него домик, то обнаружил там посреди комнаты деревянную бадью изрядных размеров. Она была устлана белой тканью и на треть наполнена холодной водой.
Но гость не успел удивиться этому, как в комнату торопливо вошли рабы господина Монтейру и начали поочерёдно сливать в эту бадью кипяток из кувшинов. Бледнокожая рабыня Жануария бойко руководила всей этой процедурой. Она деловито перемешивала воду и проверяла её ладошкой.
— Всё готово, молодой господин, — наконец лучезарно улыбнулась она.
«Конечно, совестно советскому человеку пользоваться подневольным трудом чернокожих и не совсем чернокожих рабов, но… Так хочется помыться по-человечески», — уговаривал свою совесть Иван Долов. И, разумеется, уговорил.
Выставив недоумевающую рабыню, Солано погрузился в бадью. Он мог вполне сидеть в ней, согнув ноги и оставив над поверхностью только плечи. Мыло и мочалка были под рукой, и юноша, просто посидев немного в горячей воде, принялся энергично отмываться от накопившейся грязи.
Но в какой-то момент, когда Солано принялся смывать пену с намыленной головы, кто-то начал ему помогать. Тёплая струя воды полилась сверху на его макушку. Судорожно протерев глаза, Солано обернулся и увидел улыбающуюся Жануарию, голую по пояс.
Жануария улыбнулась, и в её глазах мелькнул огонёк — то ли насмешка, то ли вызов.
— Я помогу, — повторила она, и её руки уже скользили по его спине, смывая пену.
Солано замер. Голос разума твердил, что это неправильно, что он советский человек, но тело будто жило своей жизнью. «Я её не заставлял», — слабо оправдался он перед собой и позволил случиться тому, чего так давно жаждал. Вскоре бочка была забыта, а девушка стонала под напором его молодой, нерастраченной энергии.
Несомненно, у Долова «сорвало крышу» самым натуральным образом. Молодое тело давно уже было переполнено гормонами и неудовлетворёнными желаниями. Но холодный разум попаданца до сих пор успешно обуздывал веления плоти. Но не сейчас. Отпустив вожжи, старик-дипломат перестал принимать решения и только изредка корректировал происходящее и «давал советы».
