Читать книгу 📗 "Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич"

Парень ощущал себя немного скотиной, но решение принял давно. Нет, домой он не хотел. Исключено. Понимал, что, если каким-то чудом доберется до Сибири, то мало кого там встретит. Ну, допустим, несколько человек из отряда «Йети» выжили и добрались. Может, даже Пустырник будет среди уцелевших, хоть это и маловероятно. И что?

Увидит он дядю Гошу и свою мачеху… и всё! Больше родственников у него там нет. Да и друзей, в общем-то, тоже, если честным быть. Дело он провалил. И то, что оно было невыполнимое, ничего не меняет.

А, узнав, какую дозу облучения младший Данилов получил, в поход за горы его больше никогда не возьмут. Так и проживет он всю жизнь в Заринске, каким-нибудь служащим у правителя Богданова. Или на завод пойдет работать. Или может, в школу преподавать. К старости станет солидным человеком, почти как отец или дед. Все это почетно, но всё – не то.

Поэтому лучше идти дальше. И тут он увидел слезы у Лены на лице.

(Где, блин, еще могут быть слезы, если не на лице?).

Ни разу он не видел ее плачущей.

«Думает, сгину?» – рассудил он.

И тут же вспомнил реплику Пустырника: «У женщин такое часто бывает. Так они устроены. Эмоций в них больше, чем логики. И это хорошо. Иначе бы они нас давно всех к черту выгнали…».

А может, расстраивается, что картошку копать придется без него? И за скотиной ухаживать, и за спиногрызами следить? Хотя не останется она совсем одна.

– Я, может, еще вернусь. Сделаю свое дело и вернусь, – произнес он и попытался ее приобнять, но выглядело это так, будто просто положил руку на плечо. Не оттолкнула, но и не расслабилась, осталась напряженной, плечи чуть вздрагивали.

Естественно, соврал. Неумело, коряво. И бессмысленно. «Ага, вернешься ты, как же! Да через неделю забудешь, как меня зовут», – всхлипнула Елена.

А он подумал, что, скорее, получится наоборот.

Ничего. Она молодая, симпатичная. У нее жизнь впереди. Обычная, как у всех людей. А у него… он это всегда чувствовал… не будет такой жизни. Детство оборвалось, юности, считай, не было, взрослость приходит непонятная, а про старость и заикаться не стоит.

Поэтому и не надо впутывать никого в то, что ему предстоит.

Вечером приготовили праздничный ужин. Были вареники с картошкой и мясом, были разные салаты. Почти как дома. Младший пытался вспомнить маму, но не смог. Все смутно, будто занесено песком.

Поели, чуть выпили браги.

Утром прощание было коротким.

– Удачи, Санька, – сказал старый Ермолаев. – Бог в помощь. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

А сам посмотрел на козий череп.

– Бог даст, тебя не убьют, пацан, – хлопнул Сашу по плечу Денис.

И другие братья руки пожали.

А Лена, стоявшая чуть в сторонке, смотрела печально, и это была печаль за себя остающуюся, а не за него, уходящего. Спасибо и на том, что не стала больше реветь или как-то еще давить на психику.

Хотя нет. Немножко попыталась. Но не у всех на глазах. Однако всё было решено.

*****

У Виктора, старшего над их маленьким караваном, была кожаная кепка, приплюснутая, как блин. Из-под нее виднелись красные оттопыренные уши, чуть поросшие, как травой, седеющими волосами. В жару кепка менялась на потрепанную панаму.

Еще тезка тирана постоянно или курил махорку или лузгал обжаренные семечки, сплевывая шелуху сквозь щербатые зубы. И примерно раз в час прикладывался к фляжке. А еще доставал Младшего подколками на тему отношений с женщинами и плоскими шуточками.

Женщин возчик любил. На привалах мог до бесконечности рассказывать, в какой деревне у него какая, показывая руками объемы и цокая многозначительно. А над Сашей подтрунивал, так как явно слышал про его скоротечные отношения с дочкой Ермолаева.

Младший уже встречал таких мерзких людей. Их тянет язвить, когда человеку хреново и он хочет побыть один. А ему сейчас как раз не очень хорошо, Саша опять начал всерьез задумываться, не гонится ли он за иллюзиями и не борется ли с ветряными мельницами?

Второй повозкой, которую сам «рулевой» иногда называл «каретой», управлял немолодой мужик в ватной фуфайке (видимо, мерзли старые кости) с диковинным именем Никодим. Чаще его величали Дим-Димыч, он тоже дымил, как паровоз и на привалах понемногу вливал в себя полупрозрачное пойло из большой пластиковой бутылки с мерными делениями. Кстати, видимо выражение – «знать меру» − происходит от такой тары. Дим-Димыч сам не лез к Саше с разговорами. Он пел. Чаще всего − про то, как какой-то глухой ямщик замерзал в безлюдной степи. Иногда заводил заунывно: «Ты неси меня, река, да в родные мне места… Ги-де жи-и-ивет мая кра-а-аса. Голубые у нее глаза…».

Видимо, обе песни были народные. Саша раньше их не слышал.

«Водитель» третьей телеги не шутил, не пел и не пил. Саша про себя называл его Молчун. Спокойный, основательный, уверенный в себе, Молчун сразу понравился Саше, но после одного случая он зауважал его еще больше. Однажды на привале тот осадил Виктора, надоевшего Данилову-младшему своими подколками хуже горькой редьки. «Ты, Витек, чего до парня докопался? Нашел себе по силам?». Старшой вскинулся: «Тебя забыл спросить! И не Витек, а Виктор Иванович». Молчун, не повышая голоса, припечатал: «Баб своих учи, как им тебя называть. А от пацана отстань». Саша сидел, не поднимая глаз, как будто не о нем шла речь. С одной стороны – немного неприятно, что его назвали пацаном… С другой – он был очень благодарен Молчуну, настолько ему надоел этот гаденький полупьяный Виктор, что он быстро напомнил себе, что ему еще нет семнадцати, и в глазах этих мужиков он еще действительно мальчишка.

К слову сказать, Виктор решил спор не продолжать, проворчал что-то себе под нос, да и успокоился. И на Сашу до конца рейса старался не обращать внимания. А Саша иногда мысленно возвращался к этому эпизоду и думал: «Эх, никогда я не научусь давать отпор всякой сволочи, вот так – с достоинством, не мямля…». Такие мысли и раньше время от времени посещали его, хотя в родной Прокопе умение давать отпор было для сына вождя совсем неактуально. Кто осмелился бы задирать его в открытую? Так и рос он – на особом положении. А ведь ему было с кого брать пример, но, к сожалению, отец всегда был слишком занят. Рядом с Сашей постоянно находился дедушка, а он был из другой породы. Умный, смелый, но слишком мягкий, бесконфликтный. Такой − немного как кот Леопольд.

Еще были в их маленьком отряде два брата, выполнявшие роль «охраны». Саша называл их (опять же про себя) «двое из ларца одинаковы с лица». Близнецы, или погодки, они сидели на головной телеге спина к спине, зорко посматривали по сторонам и никогда не расставались с ружьями. Впрочем, все остальные тоже были хорошо вооружены.

Караван двигался со скоростью пешехода. Люди иногда слезали с телег и прогулочным шагом топали рядом, скорее всего, не для того, чтобы облегчить повозку, а чтобы ноги размять. В основном, ход у рессорных телег был плавный, только на колдобинах чуть потрясывало. Наверное, если б разогнались до рыси, то могли бы поотбивать себе все, что можно. Но никто и не думал торопиться.

У них, похоже, не было никаких списков груза. Но Витёк знал его досконально. Везли в Уфу разное. В основном − изделия мастеров и находки старателей. Но были и дары леса, и то, что родила земля.

В Орловке выращивали свеклу и делали сахар. Этот процесс назывался рафинированием. Кроме свекольного сахара, сладости были представлены сотами с медом и твердыми пряниками, которые долго хранились и не портились.

«Медок у них там и свой есть, но им все мало, и наш хорошо берут, – снизошел до объяснения Дим-Димыч, – А пряники купит один владелец гостиницы. Это наша секретная технология, они так не умеют. А у них свои секреты… В каждом краю есть что-то такое, чего нет у других».

Еще везли соль, которая вообще ценилась на вес золота и могла служить валютой.

Везли несколько металлических бочек спирта и пластиковые бутыли какого-то другого алкоголя, пару ящиков козьего сыра и даже табак в мешочках.