Читать книгу 📗 "Возвращение в Полдень - Филенко Евгений Иванович"
Нет, не мог. Невозможно, потому что так не бывает. Это не вопрос веры, не тема для дискуссий. Все просто: астрархи так не поступают.
Да и зачем ему это делать? Он, кажется, бесконечно далек от тех игрищ, что затеяли младотектоны, усмотревшие в Кратове призрачную угрозу их благополучию.
Мог ли Лунный Ткач затеять какую-то игру в своем понимании забавы и развлекаловки?
Да запросто. «Обещай не быть таким серьезным, братик».
Он мог заиграться, переоценить свой прогностический дар, что-то упустить из виду или не придать значения фактору, который на момент обустройства игрового поля вообще не существовал.
Всадники Апокалипсиса, будь они прокляты.
«Не хочу никого разочаровывать, – злобно думал Кратов, – но пока что у вас ни черта не получилось. Я все еще жив и полон новых идей. Хотите знать, о чем эти идеи? Как отыскать вас и стереть с лица этой планеты».
Он тащил тело Мурашова к ближайшему «архелону», особо не размышляя, есть ли в том какой-то резон и как он намерен поступать дальше. Естественное стремление, почти на уровне инстинктов: вынести поверженного соратника с поля боя.
«Это неправильно. Ты должен был жить, док. Вообще ничего не должно было случиться. Простая задача: забрать свое и улететь. Какие тут могут быть Всадники Апокалипсиса? Как они вообще попали на эту планету, да еще раньше нас? Все должно было пойти по иному сценарию. Если бы я не спровадил „Тавискарон“ в эту западню. Если бы я, бог знает почему, вдруг не решил, что рациоген – это именно тот прибор, который способен сцепить в единое целое осколки „длинного сообщения“, и не существует для того иных способов. Если бы я, руководствуясь свободой воли и непротивлением хаосу, вообще оставил все как есть и наслаждался семейным счастьем и безмятежностью быта в объятиях любящих женщин, чей круг с годами становится только шире. Но все случилось как случилось. И в итоге погиб странный доктор Мурашов, погиб он по моей вине и ни по чьей больше, несколько ничем перед мирозданием не провинившихся человек исчезли без следа, а я застрял на холодной неуютной планете, где никогда не бывает ночи, один день сменяется другим, и вся разница между ними состоит лишь в наборе светил небесных… Ну да, я полон новых идей. Одна загвоздка: все они касаются тех способов, какими я намерен наказать иллюзорного обидчика, и нет ни одной идеи, как до него добраться».
Теперь Кратов находился возле одного из «архелонов». Сидел прямо на снегу, привалившись спиной к задранному под большим углом холодному борту. Тень, отбрасываемая платформой, укрывала его с головой и тем самым создавала приятную иллюзию защищенности. Вот уже продолжительное время ладони казались томительно пустыми, зудели в плотных перчатках каким-то странным, тревожным, давно позабытым зудом.
Оружие. Вот чего не хватало. Чужая планета, заснеженный ландшафт, невидимая угроза со всех сторон – и отвратительное отсутствие оружия в руках.
Кодекс о контактах, статья шестнадцатая, вступительная часть. «Действия одной цивилизованной разумной расы, направленные в ущерб интересам другой цивилизованной разумной расы, независимо от того, носят ли они агрессивный характер либо вызваны непониманием факта разумности другой стороны, а также независимо от того, произошли они в зоне контакта либо за ее пределами, связаны ли они с контактом либо носят случайный характер, противоречат настоящему Кодексу и дают стороне, пострадавшей от упомянутых действий, право на самозащиту…»
Кратов горько усмехнулся и даже помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение и успокоиться.
Самое время затянуть привычную мысленную мантру из разряда «все это уже со мной случалось».
А ведь и в самом деле случалось.
Охазгеон… Роскошная зимняя феерия посреди степи, снегу по пояс, а кое-где и по горло… вьючные животные, обликом, если сильно не приглядываться, сходные с чрезвычайно приземистыми и поджарыми жирафами, окончательно увязли и встали, а ездовые твари, умные и не лишенные вредных наклонностей к плотоядению, стряхнули наездников и попытались на них охотиться… то есть выношенный и выстраданный план боевых действий, подразумевавший внезапное, под покровом ночи, нападение на лютого ворога откуда тот не ждал, как это обычно и случается с планами, пошел прахом… самый главный военачальник после недолгих раздумий, сопровождавшихся меланхолической игрой в снежки с адъютантской свитой, принял решение становиться лагерем и обедать, а там, глядишь, и новый план вызреет… обед нечувствительно для всех перетек в ужин, воевать никому уже не хотелось, костры вздымались до небес, бубны и местные гусли, громадные дощатые дуры, напоминавшие опрокинутый набок рояль, гремели вовсю… трезвых не оставалось, но пьяным никто не был… от плясок и спонтанно вспыхивавших ристалищ на деньги и хабар, от разгоряченных тел снег вытаял, образовавши просторную лагерную площадь… все, не исключая маркитанток, обнажились по пояс, а что касаемо манипулы амазонок-наемниц, так те и вовсе растелешились, оставивши на себе только сапоги и ожерелья из звериных зубов и ушей темного происхождения… выскочив из прокуренного густым черным табаком и пропитанного бражными парами генеральского шатра продышаться, Кратов пришел в себя где-то в двух сотнях ярдов за дозорными линиями, посреди нетоптаного снега, пьяный в дым, полуголый и босой, в окружении вражеского авангарда, настроенного самым решительным образом… покуда заклятые недруги, повергнутые в глубочайший когнитивный диссонанс его обликом и состоянием, а также взрывами ничем не мотивированного веселья со стороны бивуака, трудно соображали, кумекали и мараковали, как обойтись с этим хмельным идиотом – взять ли в залог, прирезать ли на месте? – означенный идиот с громадным энтузиазмом исполнил два куплета про черного ворона в переводе на охазгейский, а затем произнес не менее прочувствованную речь в том смысле, что хрен ли вам тут мерзнуть в степи и снегу, таким доблестным витязям, когда рукой подать до огня, жратвы и бухла, а там и, чем демоны не шутят, до женского тела, что обжигает пуще огня, пресыщает паче мяса и пьянит сильнее самого пьяного вина… перемежая высокопарные периоды суровой солдатской бранью на всех известных языках этого мира… вокальный номер и речь его были выслушаны с подобающим вниманием и снискали внезапный отклик у нескольких головорезов, состоявших в дальнем, но чтимом родстве с такими же выморозками с противной стороны… выпить-закусить какой же дурень откажется, да ежели еще и амазонки… иными словами, никто той зимой ни с кем не воевал по целому ряду уважительных причин, среди которых пьянство, обжорство и любострастие делили первенство, а лень вытаскивать мечи из ножен проистекала из перечисленного как бы сама собою…
Церус I… Ночная, промороженная до хруста равнина. Пустота, одиночество, безысходность. Какие-то смутные призраки, что тащились за ним след в след со столь же неочевидными намерениями. И никаких плодотворных идей в отупевшей от усталости и страха башке. Темные болота, подернутые коркой льда с торчащими наружу, словно пучки стрел из колчана, сухими серыми стеблями. Внезапные выбросы скальных пород из ниоткуда, из ничего, на ровном месте, в форме каких-то несуразных гребней никогда не существовавших допотопных монстров либо стреловидных башен, из коих, верно, неплохо было бы править этим миром или хотя бы лелеять на сей счет коварные планы. Но чаще всего – сопки, просто сопки, другого названия для этих каменистых взбугрений ландшафта не подобрать. И белый туман, низкий, тяжелый, густой, как кисель, который на самом деле никаким туманом не был, а охранял подступы к Самой Большой Тайне и недурно со своим делом справлялся. А напоследок – огненная занавесь для тех, кому хватило безрассудства пройти свой путь к заветной Тайне до конца…
Нет, к дьяволу Церус I. Лучше вот что: Тартар. Имя, слух отнюдь не ласкающее, но за которым скрывался один из самых симпатичных и комфортных миров в человеческой сфере влияния. Возможно, кто-то из первопроходцев не сумел вовремя подавить спонтанный выхлоп черного юмора… Вместо зимы – сдержанная прибалтийская осень, сухая и солнечная, с ненавязчивым листопадом. Вместо всех прочих сезонов – флегматичное уральское лето, без жары, без тайфунов, безо всяких тропических истерик, но с частыми дождиками и редкими грозами. Аккуратные, словно бы специально подстриженные рощицы, основное население которых составляли ленивые и с большой неохотой поднимавшиеся на крыло птицы, а самый крупный наземный хищник размерами, обликом и повадкой походил на енота-полоскуна. Озера кристальной чистоты, в которых можно было плескаться без опаски быть съеденным заживо какой-нибудь большой и неприязненно настроенной рептилией. И плескались, помнится, все, кому не лень, невзирая на прохладные деньки и холодную воду. Нагишом, по заразительному примеру бесшабашных девиц-ксенологинь… А потом вдруг ни с того ни с сего выпал снег. Он лежал на мелкой бирюзовой траве, застигнутой врасплох таким обхождением, на перистых кронах коренастых деревьев, и незлобивое местное зверье оставляло на белой глади строчки следов, словно писало мелкими иероглифами на листе рисовой бумаги. Девицы с визгом кидались снежками, сам Кратов и еще несколько персон солидного возраста вылепили какого-то невероятно импозантного снеговика, всем было весело и немного неуютно, к полудню веселье наскучило и само собой сошло на нет, а на следующий день снег растаял и на время превратил доселе опрятный и уютный пейзаж в сущее болото…
