Читать книгу 📗 "Блудные братья - Филенко Евгений Иванович"
Кратов вдруг сообразил, что Озма до сих пор не появилась из бассейна.
– Кстати, – спросил он нарочито небрежно. – Как теперь поступать с этим вашим… дорадхом?
– Возьмите его за шкварник и суньте обратно в сосуд, – посоветовал Юзванд, укладывая свой багаж. – Плотно закройте крышку, чтобы ваши крики не потревожили его сон. Напуганный дорадх ни к чему не годится.
– С чего вы взяли, будто я стану кричать? – насторожился Кратов.
– Не обязательно вы. Это может быть и ваша самка.
– Не называйте эту женщину самкой! – потребовал Кратов.
– Я и вас не называю мужчиной! – удивился эхайн. – Но после дорадха ваша, спутница непременно пожелает продолжения.
– Непременно? – озабоченно спросил Кратов.
– И в изобилии, – кивнул Юзванд. В его лице и голосе не было и тени насмешки. – Дорадх сделал свое дело. Теперь ваш черед доказать, что вы способны удовлетворить… женщину не хуже мелкого домашнего животного.
11
– Когда я была маленькая, совсем девочка, у меня была бестиола… зверек. Я звала его – панулус… пушок… пуховик…
– Пушистик, – наудачу подсказал Кратов.
– Да, пожалуй… Помню, что он был пушистый, с большой головой, длинным хвостом и треугольными черными ушками.
– Кошка, – предположил Кратов.
– Вряд ли, на Магии кошки – большая редкость, это же не Эльдорадо, не Земля. Что я, по-вашему, не знаю, что такое кошка?.. Потом я выросла и забыла про пушистика. А потом вдруг вспомнила и стала всех спрашивать, но никто не понимал, о чем идет речь, ни мама, ни отец, ни сестры…
– У вас есть сестры?
– Да, и обе намного старше меня.
– Тоже певицы?
– Вы будете смеяться, но в нашей семье лишь я обладаю музыкальным слухом. Отец говорит, что это божий дар, который ангелы уронили по дороге не на ту голову… Но не сбивайте меня своими вопросами!
– Я обожаю задавать вопросы. Хотя иногда мне удается просто слушать.
– Вот и попытайтесь. Я хочу рассказать вам про своего пушистика, потому что это – самая большая загадка, что мучит меня все эти годы. Как может быть, что я помню его, а другие даже не понимают, о чем я говорю? Не могла же я выдумать себе друга! Он был вот такой, – Озма нешироко развела ладони, – и голова у него была, как у младенца, большая, круглая, покрытая мягкой светлой шерстью. Эту голову хотелось гладить между ушек и прижимать к себе в порыве нежности… Материнский инстинкт, не правда ли?
– Правда.
– Мне было лет пять-шесть, не больше. И друзей у меня было немного. Я еще не пела, а только слушала музыку и удивлялась, когда другие, подпевая или наигрывая, фальшивили. Для меня это было странно, а порой просто злило, и я вела себя как маленький чертенок. И тогда у меня появился пушистик. Он спал у меня в ногах, а если я хотя бы ненадолго устраивалась в кресле или на диване с книжкой, он вспрыгивал ко мне на колени, требуя внимания и ласки. Я гладила его по голове и переставала быть вредным чертенком. Я уже не злилась на тех артистов, что пели с экрана эту ужасную народную музыку…
– Популярную, – осторожно поправил Кратов.
– Ну да… И даже на оперных вокалистов, что пели мимо нот. Я просто хихикала над ними исподтишка, мои эмоции становились мягким и пушистыми, потому что пушистик лежал у меня на коленях и довольно урчал. А когда я уж очень усердно занималась своими делами, читала или рисовала, он требовательно клал свою лапку мне на руку и заглядывал в глаза. При этом его черный носик-кнопка шевелился, будто пушистик хотел что-то сказать, но не знал нужных слов. А если это не помогало, он начинал с урчанием лизать мне руку. У него был розовый влажный язычок, обычно очень нежный, а если пушистик сердился, то похожий на мелкую терку. Приходилось откладывать свои занятия и гладить его по голове. Но самое смешное происходило по ночам. Пушистик подбирался к моему лицу и начинал лизать мои лоб и щеки. Тогда я укрывалась с головой – а зверек залезал под одеяло, не оставляя попыток умыть меня, – и тихонько напевала ему какую-нибудь песенку. У меня была своя комната, и никто не слышал этих концертов. Потому что я пела порой самые ужасные вещи. Хорошо еще, если это была мамина колыбельная или ариетта принцессы из «Звездных войн»… Но ведь это могло быть, хоррибле когиту, нечто безобразное: «Возьми меня за обе щеки» или «Склеил я красотку, а она мужик»!
– Никогда не слыхал, – смущенно признался Кратов.
– У вас было правильное музыкальное воспитание. А ведь я росла в Сиринксе, а это маленький рыбацкий поселок, где нравы были не то чтобы просты, а упрощены до предела.
Отец спокойно сквернословил в присутствии детей и матери. Дядя Феликс был бибакс… злоупотреблял горячительным… я правильно говорю?
– Наверное, – сказал Кратов без особой уверенности.
– Мой отец был пискатор… рыбак. Все мужчины моей семьи были рыбаками. По вечерам отец приводил свой комбайн из моря…
– Подождите, – сказал Кратов. – Если не секрет… что вы называете морем?
– Море – это часть водной поверхности, почти со всех сторон ограниченная сушей, – ехидно изрекла Озма. – Сиринкс стоит на берегу моря Фурвус, но, полагаю, все остальные моря ничем не отличаются. Темно-зеленая органическая взвесь, а под ней – тугой покров из водорослей.
– А часто ли тонут в вашем море?
– В нашем море не тонут! – отчеканила Озма. – Вы шутите? Мы по нему с острова на остров ходили на лыжах! Не понимаю – как вообще можно утонуть, если умеешь плавать?!
– Да запросто! – засмеялся Кратов. – Нахлебался соленой воды, и лапки кверху…
– Ну, не знаю, – сказала Озма с сомнением. – Соленой воды… где взять столько соли?
– Ладно, пропустим это. А что делал ваш батюшка со своим комбайном в море?
– Разумеется, ловил рыбу. Я уже говорила: все мужчины – рыбаки.
– Отлично, – сказал Кратов. – Что вы называете рыбой?
– Такое холоднокровное, покрытое чешуей животное, – не без раздражения промолвила Озма. – Оно дышит растворенным в воде кислородом. У него есть жабры и пенне… плавники… – Кратов согласно кивал в такт ее словам. – Когда они совершают миграции, движение на дорогах надолго замирает.
– Миграции! – простонал Кратов. – По суше!
– Не по суше, – поправила Озма, – а по воздуху. – Кратов всхлипнул. – Но очень низко. Это же рыбы!
– Превосходно, – сказал Кратов упавшим голосом. – Я был на Уэркаф, на Церусе, на Сарагонде и в прочих удивительных местах… как выяснилось недавно – даже на Юкзаане, но я никогда не был на Магии. Где ходят в море на комбайнах, предупредительно уступая дорогу мигрирующим стаям рыб. Прости меня, господи. На чем мы остановились?
– Я не помню, – чистосердечно призналась Озма. – Нугэ… неважно. В поселке не было даже школы, и мы, полтора десятка детей всех возрастов, на ярко раскрашенном роллобусе каждым утром отправлялись в Элуценс. А это был уже совершенно иной мир, это был островок Земли, это была цивилизация!.. Так что я напевала пушистику все, что слышала вокруг себя. И он успокаивался и засыпал у меня под боком, но я не всегда прекращала петь. Потому что эти жуткие мелодии продолжали звучать в моей голове, и я отчетливо видела все разрывы и неточности в композиции – тот, кто сочинял их, понятия не имел о мелосе и гармонии. А я не только видела эти провалы, я понимала, как их заполнить или исправить! И я делала это по ночам, в обнимку с пушистиком.
– Это был кролик, – сказал Кратов.
– Кролик? – озадаченно переспросила Озма.
– Такой грызун с длинными ушами.
– Лепускулус… э-э… зайчик?
– Нет, – Кратов страдальчески напряг память и во внезапном просветлении воскликнул: – Купикулус! Сударыня, вы действуете на меня благотворно. Я начинаю вспоминать студенческую латынь.
– Это не мог быть купикулус, – возразила Озма. – У него был длинный хвост…
– Вы не говорили про хвост! – возмутился Кратов.
– И кролики не урчат… впрочем, не знаю. Но слушайте дальше. Однажды вечером, кажется – под Рождество, – мы всей семьей собрались в гостиной, и дядя Феликс был, и дядя Лукас, которого я почти не знала, и тетушка Эрна… Происходило обычное, незамысловатое рыбацкое веселье. Дядя Феликс быстренько злоупотребил и уснул на диванчике. А все остальные запели «Вириде велум»… «Зеленый парус»… это такая старая рыбацкая баллада, очень длинная, очень заунывная и очень красивая. Я не могла слышать, как они уродуют своим несуразными голосами очаровательную мелодию. Я ушла к себе в комнату, забилась в угол и собралась зареветь. Но пришел пушистик, вспрыгнул ко мне на колени и ткнулся влажным своим носом в мою разбухшую от едва сдерживаемых слез носяру. Это было так смешно и мило, что я сразу расхотела реветь. Больше того, я вдруг обрела невероятную смелость. Как будто это не дядя Феликс, а я перепила какой-нибудь дрянной спиртовой смеси, и мне все море сделалось по колено! «Пойдем покажем им!» – сказала я пушистику. Но он не захотел идти со мной. Спрыгнул с колен и вскарабкался на шкаф, куда всегда прятался, если хотел стать недосягаемым.
