Читать книгу 📗 "Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович"
– Да-да, – сказал Кратов немного раздраженно. – Я знаю, что скоро у меня родится дочь. Меня предупредили…
– И не только дочь, – сказала Надежда, со значением воздев указательный пальчик.
– Это я тоже знаю.
– И мы с грустью замечаем, что ни фига ты к переменам не готов.
Официантка, которую когда-то звали Джинни, а сейчас наверняка Жанетт, с застывшей улыбкой на веснушчатом личике подкатила сервировочный столик, в три этажа уставленный судками, тарелками и бокалами. Над архитектурной композицией витали невозможно аппетитные запахи.
– Это мне, – сказала Надежда, забирая высокий бокал с темно-красным вязким содержимым. – Остальное твое.
– Надеюсь, хотя бы мясо и овощи реальны, – проворчал Кратов, разбираясь с приборами.
– Ты невыносим, – сказала Надежда.
– А детишкам такое можно? – подколол девицу Кратов, показывая на бокал в ее руке.
– Это брусничный кисель, папочка! – незамедлительно парировала та.
За стойкой франтоватый бармен меланхолично жонглировал пустыми хрустальными стаканами. Надежда сосала свой кисель, аккуратно слизывая розовые усы. Кратов живенько убирал бифштекс с гарниром из молодого картофеля, спаржи, артишоков и мелких луковиц непонятного происхождения, запивая ледяным темным пивом из громадной кружки с вензелями. Одним глазом он следил за барменом с его манипуляциями, а основное внимание уделял происходившему за окном. Собственно, именно за окном ничего и не происходило. Цветочный магазин так и не открылся, ни один экипаж не протрюхал по мостовой, никаких иных жизненных проявлений не наблюдалось. «А было бы стильно, – подумал Кратов, – если бы вдруг распахнулась дверь и вошел тектон с тросточкой, в крылатке и цилиндре, спарашютировал бы за соседний столик и гаркнул что-нибудь вроде: гарсон! мозельского!..» Он живо представил себе картинку и, отвернувшись от греха подальше, утопил непрошеные эмоции в кружке.
По ту сторону барной стойки раздался грохот и звон бьющегося стекла.
– Nom d'une pipe! [46] – с сердцем произнес бармен.
В его руках, как по волшебству, появились веник и совок. Смущенно приговаривая: «Je suis desole… Toutes mes excuses…», [47] он принялся сгребать осколки посуды. На него никто не обращал внимания.
– Казалось бы, простая вещь, – заметила Надежда, облизываясь. – А многие не понимают. Чем более развита цивилизация, чем большей энергией она способна распоряжаться, тем с меньшей серьезностью она относится к жизни. Взгляни на виавов. Чем они заняты? Всем на свете и ничем всерьез. Они развлекаются. Играют в жизнь. Очертя голову лезут в самое пекло. Потому что им не страшно. Это их заводит, дарит им остроту ощущений. При этом они сами порой забывают, что это игра… что вовсе не делает их менее веселыми. И не они одни такие! Кто там еще у тебя на слуху – ркарра? Что, казалось бы, они потеряли на всеми позабытой станции посреди глухой галактической периферии? Не поверишь – новизну впечатлений. Уж какую есть. Иовуаарп, с их непрестанными шпионскими играми, с покерфейсами, фальшивыми личинами и придуманными биографиями? Да то же самое.
– Ты забыла про тахамауков, – ввернул Кратов, переходя к десерту, слоеному пирожному размером с детскую голову.
– О тахамауках мы скромно промолчим, – сказала Надежда. – Но, быть может, они еще не вступили в пору зрелости по собственным меркам, хотя всем кажутся невозможно древними и могущественными. Кто знает, вдруг через какую-то тысячу лет они станут главными затейниками и авантюристами в Галактике! Ведь чем мощнее цивилизация, тем проще ей отвечать на вызовы мироздания. Эстетика героизма становится нелепым архаизмом. Понятие подвига девальвируется. Надсадные порывы, запредельные усилия – все это делается ненужным и даже потешным. Вся эта седая древность сменяется бесконечной игрой, только с другой стороны игровой доски находится вселенная со всей своей физикой и механикой… А теперь представь, что существует кто-то, кто начал игру еще до Большого Взрыва.
– Так вы и есть космиурги? – недоверчиво спросил Кратов.
– Ах, если бы, – вздохнула Надежда. – Стали бы мы тогда отвлекаться на всякие мелочи, как то: собрать вместе одного своенравного неоантропа и нескольких чрезвычайно тяжких на подъем гиперсуществ. Если угодно, можешь думать, будто Агьяхаттагль-Адарвакха – это наследие космиургов. Что не совсем соответствует истине, но весьма повышает нашу самооценку…
Она с сожалением отстранила пустой бокал и, привстав со своего стула, выглянула в окно.
– Цветочник поменял горшки местами? – с усмешкой полюбопытствовал Кратов.
– Нет там никакого цветочника, – сказала Надежда. – Ах да, это какая-то аллюзия на шпионскую литературу… Тектоны уже здесь. Ты готов?
– Не готов, – честно ответил Кратов. – Но это не имеет значения.
– Призрачный Мир гордится тобой, – серьезно заявила девица.
6
Двери кафе широко распахнулись.
Глаза Кратова распахнулись еще шире.
Выступая величаво и неспешно, озирая внутреннее убранство помещения темным критическим оком, вошел громадный, под притолоку, пингвин. Из соображений приличия он был облачен в черный, как ночь, фрак, безукоризненно-белый жилет и белую же манишку, тугую, как броня, схваченную под горлом массивной драгоценной брошью. Торчавшие из рукавов слегка нарастопырку крылья-ласты нервически подрагивали, а крючковатый клюв издавал отчетливое удивленное щелканье.
Бармен истолковал замешательство визитера по-своему. Он с гимнастической удалью перемахнул стойку и, бормоча французские извинения пополам с ругательствами, принялся сдвигать столы к центру. Кратов, окончательно утративши всякое представление о реальности, наблюдал за тем, как овальные столешницы, едва соприкоснувшись, вопреки всякой логике и физике слипались воедино и образовывали этакое равноудаляющее подобие переговорной зоны, как ее изображали в рыцарских романах и дипломатических наставлениях старины глубокой. Размеренным шагом пингвин прошел к обширному столу, выждал, пока бармен со всевозможным почтением подпихнет ему под зад один из простецких стульев, и сел, предусмотрительно разметав под собою фалды.
«Если он сейчас спросит мозельского, – в панике подумал Кратов, – я не сдержусь и буду истерически ржать».
Между тем на пороге уже дожидался своей порции внимания новый гость, и это был столь же немыслимых размеров филин. Круглая голова с тревожно распушенными перьевыми ушками и проницательными янтарными очами медленно вращалась над глухим воротником просторного френча болотных тонов, а из мешковатых галифе вместо ожидаемых сапог торчали серые лапы. Цокая когтями по дощатому полу, филин прошествовал к уже приготовленному для него месту. Приветственно ухнул и угнездился с максимальным комфортом, вскинув лапу на лапу. Затем с удивительной ловкостью, при помощи крыла, извлек из нагрудного кармана френча монокль размером с доброе блюдце и пристроил на правый глаз, что лишь добавило и без того ни с чем не сообразному облику совершенно уже запредельной гротескности.
Кратов перевел взгляд на свою спутницу. Надежда откровенно наслаждалась произведенным эффектом. Ее маленькое личико буквально лучилось светлой радостью.
Головы чудовищных пернатых обратились к дверям, и бестиарий тотчас же получил очередное пополнение.
На сей раз то был могучих статей черный кот, короткошерстный и желтоглазый. На его морде застыло недоуменное выражение, как если бы обладатель его пытался изречь нечто сакраментальное вроде: «А что вы тут делаете, добрые люди… и птицы?» Кот был наряжен в бурый клетчатый пиджачок, несколько куцеватый и по этой причине топорщившийся сзади и по бокам, а на сытом пузце, затянутом в синюю атласную жилетку, и вовсе не смыкавшийся, в полосатые тесные панталоны со штрипками и, как водится, был босиком. Пушистая башка его увенчана была желтой жокейской кепочкой. Кот задержался в проходе, словно борясь с желанием озадаченно пожать плечами и удалиться, но вместо этого, аккуратно переступая мягкими лапами, достиг стола и уселся там. Кепочку он, спохватившись, сдернул и положил перед собой и теперь с напускным равнодушием изучал ассортимент спиртного на полках по ту сторону барной стойки.
