Читать книгу 📗 "Блудные братья - Филенко Евгений Иванович"
И вот я, со своими банальными амебьими реакциями на внешние раздражители, являюсь на Землю. И не перестаю поражаться, что эти раздражители уж слишком сильно меня раздражают. Можно сказать, бьют и колотят по самым больным и уязвимым местам. И я ни черта не понимаю в происходящем… Не сделав и шагу, я запутался в собственных женщинах, и их запутал, так что любо-дорого! Не удосужился разобраться с собственной матерью: хорошо ли ей, плохо ли, и есть ли у нее плечо, в которое можно при желании уткнуться и выплакаться, потому что мое плечо, как выяснилось, на эту роль мало годится. Ни разу не собрал вместе всех друзей, не поговорил с ними по душам, не выпил с ними хорошего вина… Грант – удивительное исключение, и он был лишь один из нескольких десятков тех, кого я числю в близких друзьях, и кто вне всякого сомнения постоянно пребывает на этой ужасной, словно нарочно выдуманной для того, чтобы сбить с толку и загнать в тупик бедного звездохода, планете… а вот Татор так и вовсе вынужден был явиться в мой дом своими ногами и предложить руку помощи… а тот же Аксютин, поди, и знать не знает, что я вот уже несколько месяцев болтаюсь неподалеку, а тот же Митяй Лавриненков, с которым мы гоняли по степи верхом на полудиких монгольских лошадках, падали и обдирались в кровь о сухую колючку… а тот же Хатанбаатар, которого мы в насмешку звали „хулгана“ за его росточек и черные бегающие глазенки-бусины, и мама все удивлялась, почему это такой славный паренек – и вдруг „хулиган“! – а прозвище на местном наречии означало всего-навсего „мышка“, и когда мы с ним встретились лет восемь-десять назад, он все еще был шустрый черный мышонок, и жена у него была такая же веселая и юркая мышка, а мышат у них уже было, не соврать бы, четверо… и уж вовсе не стоит вспоминать о девчонках, теперь уже взрослых сорокалетних женщинах, о той же нескладной и шалопутной „страшной девушке“ Еве-Лилит, о той же Инге с ее бешеным темпераментом и неистребимым, чистым познавательным интересом к мужикам… ей-богу, не стоит, чтобы не запутать все на свете еще сильнее (а эти милые дамы ничего так не любят и ничего не умеют лучше, нежели создавать вокруг себя хаос, бедлам и дом Эшеров)…
Обидно и отвратительно это сознавать, но наглый сопляк Уго Торрент снова оказался прав. Мы возвращаемся со звезд в родные дома и не находим старых стен. Мы пытаемся решить дифференциальные уравнения взрослого земного бытия при помощи четырех арифметических действий, которым научились в детстве. И не хотим признаться, что звезды ничему новому нас не научили. Конечно, и таким способом тоже можно найти решение – но это будет очень долгий, мучительный и, самое мерзкое, нудный процесс… И мы начинаем искать виноватых. И мы не можем привыкнуть. И мы закатываем истерики, глушим тоску и одиночество алкоголем и наркотиком, грубо и безыскусно рвем тонкую нить, что соединяет реальность и потусторонность. И мы спасаемся бегством назад в Галактику… где все просто и ясно, как мы и любим. И мы в самом деле становимся другими.
Вот я сижу в китовьем брюхе и молю небеса, чтобы к моему возвращению во внешний мир все сложности и запутанности рассосались сами собой и ко всеобщему удовольствию. Чтобы меня встретили с распростертыми объятиями и просветленными лицами любимая мама, любимая женщина и лучший друг. Чтобы куда-нибудь сгинули эти болтуны Спирин и Торрент с их веселыми и страшными побасенками про „длинное сообщение“, про ЭМ-зверей и иную прочую дребедень, которой нет места в нормальной человеческой жизни. Чтобы никуда не нужно было лететь очертя голову. А если уж лететь, то чтобы никто не смотрел тебе вслед с разочарованием и укоризной.
Но этого не будет.
И я могу сколько угодно здесь прятаться, но ничего снаружи не изменится без моего вмешательства, без моего слова и дела. Так и будет разыгрываться сумбурная и бессвязная пьеска в стилистике чеховского „Платонова“: каждый говорит о своем и не слушает собеседника, а потом все хором удивляются тому, что висящее на стене ружье вдруг начинает в истерике и отчаянии палить очередями!
Так что сейчас я выйду на белый свет (как античный бог из античной же машины, любимый мой образ в классической трагедии) и начну раздавать всем сестрам по серьгам. И сам получать по делам своим… по возможности кротко и незлобиво. И будь что будет.
Вряд ли это окажется страшнее, чем болота Пангелоса, жующие туннели Хомбо или налет взбесившихся пантавров на Галактический маяк. Вряд ли даже это окажется так же смертельно опасно, как генетическая чума на Сарагонде, огненный смерч на Магме-10 или танковая атака на Гверн.
А значит, я все это переживу. И, яко феникс какой, выйду из этого пламени обновленным.
Все-таки жизнь, что бы о ней ни сочиняли, в сущности, простая штука. И состоит она из таких простых вещей, как глупости, нелепицы и потери. Подвиги и трагедии в ней – большая редкость.
О! Это надо запомнить».
– Кит, я хочу выйти.
«Сейчас. Только…»
– Что – «только»?
«Ты уверен, что вправду хочешь этого?»
– Нисколько не уверен. И даже точно знаю, что не хочу. Ты это чувствуешь?
«Да. Чувствую. И лучше тебя знаю, чего бы ты хотел на самом деле».
– Любопытно…
«Ты хочешь положить ладони на пульт и отдать мне приказ. Тот приказ, которого я дожидаюсь уже целую вечность».
– Ты устал от Земли… тоже?
«Да. Устал. Хочу туда, где простор и звезды».
– Но, кажется, совсем недавно я выгуливал тебя к Лунному Ткачу!
«Вот именно – выгуливал! Я хочу там жить. Я давно не купался в холоде ночи и жаре солнц, не покачивался на волнах гравитации. Мне страшно, что скоро я разучусь летать. Это – не мой мир. Я не умею жить в нем. Я здесь, словно в темной и душной клетке».
– Откуда ты знаешь, каково жить в клетке?!
«Не знаю. И не хочу знать. Знаю только, что это плохо и скучно. Это твои мысли, я лишь повторяю их. Это тебе плохо и скучно. И ты тоже хочешь сорваться с места и одним скачком очутиться за несколько световых лет отсюда».
– Увы, это правда…
«Чего же мы медлим? Только скажи одно слово, только подумай, шевельни пальцем, и…»
– Нет. Нет, Китенок мой милый…
Кратову почудился вздох разочарования. Разумеется, это была иллюзия, слабое эхо биотехновых печальных мыслей.
Люк открылся.
«Никогда бы не подумал, что бес-искуситель окажется таким уютным и любящим… изнутри!» – усмехнулся Кратов, спрыгивая на траву.
Часть седьмая
Блудные братья VII
1
Штурмовая башня, поскрипывая колесами и угрожающе раскачиваясь на них, страшно и неотвратимо надвигалась на похолодевших от самых жутких предчувствий обитателей осажденной крепости. Ничего хорошего никому в подлунном мире это зрелище не сулило…
Кратову понадобилось некоторое усилие, чтобы стряхнуть привычное оцепенение, что всегда охватывало его перед поединком. Усилие гораздо большее, нежели обычно. Потому что сегодня на него наступал не Черный Полифем, двухсоткилограммовый негр со свисавшими до пояса витыми косами, наползающими одна на другую складками рыхлой плоти и расплющенным в свиной пятачок и свернутым на бок носом (как выяснилось после, это был результат умышленной косметической операции для устрашения соперников, и вообще Полифем оказался добродушным малым, отцом многочисленного семейства и хозяином двухэтажного особняка с просторным бассейном, в котором он плавал, фыркая и отплевываясь, словно небольшой кит, вместе с двумя полнотелыми, – хотя и несравнимо с ним! – супругами и едва ли не десятком отпрысков обоего полу, и очень убивался, что его дорогой гость Константин так мало кушает и совсем не интересуется девушками, не Тираннозавр Кристофферсон, и вправду похожий на каноническое изображение тираннозавра своей серо-зеленой боевой раскраской и ящериной ломаной пластикой, шипевший самые изощренные нирритийские ругательства что в микрофон перед схваткой, что во время оной, что в тот момент, когда Кратов выворачивал ему руку из сустава и почти уж было вывернул, а в особенности после того, как все закончилось, и они спускали призовые энекты в баре какого-то третьеразрядного отеля в окружении болельщиков и разнопестрых девиц (Ти-Кри был недоволен тем повышенным вниманием, которое означенные девицы уделяли его сопернику, и готов был продолжить потасовку прямо здесь, но напился и уснул прежде, чем окончательно созрел для такого решения), ни даже миляга Серп Люцифера, у которого был самый твердый кулак из всех противников, самый жесткий захват и самое длинное дыхание, который обезоруживал еще до боя своей робкой белозубой улыбкой, так что всякий раз, когда ты намеревался въехать ему локтем в зубы, то невольно вспоминал эту улыбку и сознавал, что от твоей нечаянной грубости зубов – а значит, и очарования! – в ней поубавится (уже после боя Кратов узнал, что ни одного природного зуба там не было и в помине уже лет пять). Никто из этих страховидных типов и в мыслях не держал убить его либо даже серьезно искалечить. Никто не жаждал крови и не жрал сырое мясо. За пределами ринга они становились нормальными, симпатичными людьми, с простыми человеческими слабостями и черточками характера. Как и сам он, между прочим… Верно подметил Рихард Алеш, доктор социологии, а по совместительству – шпион Федерации на Эхайноре, кстати – провалившийся: «Ни разу не было, чтобы Зверь-Казак доковылял хотя бы до проспекта Буканеров. Он существует лишь в четырехугольной вселенной ринга и умирает с последним ударом гонга…» Долго же пришлось Ахонге наглядными примерами и черными словами вдалбливать в него искусство прикидываться подонком и убийцей, потому что зрителям нравится смотреть на подонков и убийц, какими они сами никогда не станут – да и вряд ли захотят стать.
