Читать книгу 📗 "Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей"

Утро началось с приходом Генриха Ягоды. Он положил на стол Сергея папку. Ягода стоял неподвижно, его пальцы теребили край пальто, как будто он боялся того, что должен был сказать.

— Иосиф Виссарионович, — начал Ягода. — Недовольство растёт. В Саратове, Самаре, в Харькове, в Ленинграде некоторые партийные деятели не стесняются. Они говорят, что вы виновны в голоде, что заводы строятся на костях крестьян, что ваши планы убивают народ. Они требуют вашего снятия, собирают сторонников для съезда. Листовки повсюду — на фонарных столбах, в цехах, на рынках, в подворотнях. Пишут: «Сталин убивает народ», «Долой тирана». Они готовят выступление, подстрекают рабочих, крестьян, разжигают бунты. У нас есть письма, свидетели, доказательства — записки, встречи, имена тех, кто разносит листовки. Мы можем арестовать их, но нужен приказ.

— Генрих, — сказал он, его голос был низким, хриплым, как будто слова резали горло. — Я не хотел этого. Я пытался сплотить партию, давал людям свободу говорить, не хотел, чтобы партию обуял страх. Но они не оставляют выбора. Арестуйте их. Тихо, без шума. Допросите, выясните, кто за ними стоит, кто их направляет. Я хочу знать правду. Но бери только виновных — никаких лишних жертв.

Ягода кивнул, он как будто он ждал этого приказа.

— Будет сделано, — сказал он.

Сергей посмотрел на него. — Генрих, — сказал он. Аресты — это необходимость, но я не хочу перегибов. Я хочу правду. Собирай доказательства, но без пыток. Докладывай каждую неделю, и не давай им повода раздуть эту историю и наделать много шума.

Ягода кивнул, его лицо было неподвижным. Он повернулся и ушёл, его шаги гулко звучали в коридоре, как эхо надвигающейся бури.

Сергей остался один. Он знал, что аресты — это крайняя мера, прольется кровь, но без них партия могла рухнуть, как песочный замок.

Днем Сергей собрался Политбюро.

— Товарищи, — начал он. — Индустриализация проходит успешно. Заводы работают, сталь идёт на танки, машины сходят с линий, но меня беспокоит голод, он не отступает. Села пустеют, люди умирают, амбары стоят пустыми. Недовольство растёт. И этим недовольством решили воспользоваться провокаторы, чтобы подорвать нашу страну изнутри. ОГПУ выявило заговоры в партийной среде, я приказал арестовать этих людей. Партия должна быть единой, иначе мы потеряем всё — заводы, страну, а главное, мы потеряем будущее. Что скажете?

Лазарь Каганович вскочил. Его глаза сверкнули, как у человека, готового драться до последнего.

— Иосиф Виссарионович, — сказал он, — ты все сделал правильно. Заговоры — это яд, который отравляет партию. Аресты — это наш единственный путь. Дай ОГПУ больше воли, и они вычистят всех врагов. Без этого заводы встанут, страна рухнет. Они обвиняют тебя, но это они виноваты — они сеют раскол, пока народ голодает. Надо выполоть все сорняки. Если мы не задавим их сейчас, они задавят нас.

Вячеслав Молотов взял слово следующим.

— Каганович прав, — сказал он. — Заговоры реальны и не отреагировать должным образом на них было нельзя. Партия не может быть слабой, Иосиф. Ты все сделал правильно.

Григорий Орджоникидзе поднял руку.

— Иосиф, — сказал он, — Мы доверяем твоему решению. Если сами коммунисты подают такой пример людям, то что ждать от крестьян далеких от политики. Ты правильно сделал, что приказал арестовать подстрекателей. В наше время только твердые решения смог спасти страну.

Дальше, по одному, выступили остальные члены Политбюро. Все единогласно поддерживали решения Сталина и говорили о неизбежном наказании врагов партии.

Ягода пришел через несколько дней. Он положил на стол новую папку, в ней были признания арестованных.

— Иосиф Виссарионович, — сказал Ягода, его пальцы теребили край папки, как будто он боялся её открыть. — Мы арестовали сорок пять человек. Секретари из Поволжья — Саратов, Самара, Казань, профсоюзные вожаки из Ленинграда, несколько человек из ЦК, даже пара инженеров. Они сознаются: говорят, что работали на врага. Пишут, что получали деньги, инструкции. У нас есть доказательства — письма от их кураторов, записки, свидетели, которые видели их встречи. Они называют имена. Вот их показания.

Сергей открыл папку, его глаза пробежали по строкам. Имена, подписи, слова: «саботаж», «связь с врагом», «заговор против партии».

— Генрих, — сказал он. — Это правда? Они действительно враги, или это твои известные методы? Я приказал арестовать, но я хотел правду, а не подписи, выбитые в подвалах. Что я читаю? Кто эти люди, которые называют меня врагом?

Ягода посмотрел на него, его глаза были холодными, но в них мелькнула тень сомнения, как будто он сам не был уверен в том, что говорит.

— Они говорят правду, — сказал он, его голос стал тише. — Мы нашли письма, листовки, свидетелей. Они винят вас в голоде, в смерти их детей. Они пишут, что получали деньги от Запада, что готовили бунты, что хотели свергнуть партию.

Сергей сжал папку, его пальцы дрожали, как будто он держал раскалённый уголь.

— Генрих, — сказал он. — Продолжай. Собирай доказательства, но без лишней шумихи. И если то что ты показал мне, ложь, я узнаю это. А если это правда, я приму её, какой бы горькой она не была.

Ягода кивнул, его лицо было неподвижным, но в глазах мелькнула тень облегчения, как будто он боялся, что Сергей остановит его.

Сергей вернулся домой поздно, дети уже спали, а Надежда сидела в гостиной. Комната была погружена в полумрак, свет от лампы падал на стол, где лежал рисунок Светланы. Надежда сидела неподвижно, её руки лежали на столе, как будто лишённые жизни, глаза смотрели в пустоту.

Сергей остановился в дверях. Он смотрел на Надежду, на её бледное лицо. Он сделал шаг вперёд.

— Надя, — сказал он. — Я приказал арестовать людей. Они критиковали меня, требовали снять с поста, распространяли лживые листовки.

Надежда подняла глаза, её лицо было бледным, как снег, глаза блестели от слёз, но в них пылала ярость.

— Иосиф, — сказала она. — Ты бесчеловечен. Ты сажаешь людей, пока дети умирают от голода. Я смотрю на тебя и вижу перед собой чужого человека. Я не могу так жить, Иосиф. Я не могу смотреть на тебя, не замечая крови на твоих руках.

Сергей почувствовал, как её слова бьют по нему, как молот. Его сердце сжалось, как будто его сжали рукой Он шагнул к ней, его рука потянулась к её плечу, но она отстранилась, её взгляд был как стена, холодная и непроницаемая.

— Надя, — сказал он, его голос дрогнул. — Я виноват, я знаю. Но я пытаюсь спасти страну. Я вижу твою боль, я чувствую её, как свою собственную. Я хочу быть с вами, с Василием, со Светланой.

— Нет, Иосиф, — сказала она. — Я устала. Ты выбрал власть любой ценой, а не нас. Я не могу больше. Я не хочу тебя видеть. Уходи.

Сергей замер, её слова были как приговор, как нож, вонзившийся в грудь. Его сердце рвалось, он хотел обнять её, но она смотрела на него с ненавистью. Боль была невыносимой, как будто его разрывали на части. Он повернулся и ушёл в кабинет.

Он закрыл глаза, его дыхание было тяжёлым, как будто он нёс весь мир на своих плечах. Он думал о признаниях, о том, как ОГПУ выбивает показания, и спрашивал себя: правда ли это? Или он сам становится тем, кем боялся стать?

Глава 29

Москва, январь 1932 года

Утро началось с доклада Ягоды.

Генрих Ягода вошёл в кабинет, его лицо было бледным, глаза избегали взгляда Сергея, как будто он что-то скрывал от него. Он держал две папки, толстые, перевязанные верёвкой, их страницы топорщились, как будто не могли вместить содержимое. Он положил их на стол, его пальцы дрожали, выдавая напряжение.

— Иосиф Виссарионович, — начал Ягода. — У нас есть сведения о новом заговоре. И в этот раз в заговоре участвовали не только партийные работники. У нас здесь список интеллигенции — писатели, учёные, инженеры — они не просто шепчутся, они уже действуют. Мы перехватили их переписку, Иосиф Виссарионович, они посылали письма за границу, где описывали пустые сёла, мертвых детей, недовольства рабочих.