Читать книгу 📗 "Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей"
Сергей почувствовал, как ему становится плохо.
— Яков, — сказал он, его голос дрогнул. — Не теряй Зою, держись за нее. У вас общее горе и вам надо быть вместе, так легче пережить эту трагедию.
Зоя вернулась к телефону.
— Поздно, — сказала она. — Галины больше нет, а нас уже ничего не связывает.Мы больше не семья.
Сергей повесил трубку, его рука дрожала, слезы жгли глаза. Смерть Галины, распад брака Якова и Зои, голод в стране — все сливалось в одну боль, разрывая его сердце. Он не знал, как все исправить, а партия и крестьяне ждали от него невозможного.
Глава 26
Москва, октябрь 1930 года
В зале Политбюро проходил съезд, созванный Сергеем, где он собирался исключить Рыкова и Томского из Политбюро, отправив их на второстепенные должности.
Он встал.
— Товарищи, — сказал он, — мы знаем о перегибах на местах во время коллективизации. Я всегда был противником резких действий, потому что ретивые исполнители наших указаний на свой лад, действуют во вред, они льют воду на мельницу классовых врагов. Моя статья «Головокружение от успехов» призвала очеловечить коллективизацию, но выступления Рыкова и Томского сеют раскол. Они обвиняют нас в голоде, тем самым подогревают бунты.
Я думаю, что наших товарищей надо изолировать от принятия основных решений и занять их другим делом: товарищ Рыков пойдет в Совнарком, я предлагаю рекомендовать его на должность наркома почт и телеграфов. Думаю, его опыт поможет наладить работу в этой сфере. Товарищ Томский применит свои знания и навыки в химической промышленности. Партия должна быть единой, чтобы спасти народ. Предлагаю проголосовать за вывод товарищей Рыкова и Томского из состава Политбюро и за назначение их на предложенные мною посты.
Голосование прошло как по маслу. Политбюро единогласно проголосовало за исключение Рыкова и Томского и назначение их на посты предложенные Сергеем. Вместо них он включил в Политбюро Микояна, Орджоникидзе, Шверника и Куйбышева.
Позже Сергей вызвал Вячеслава Молотова в кабинет. Каганович был слишком горяч, его ярость мешала тонким решениям, но Молотов был холоден, расчетлив, как шахматист перед решающим ходом.
— Иосиф Виссарионович, — сказал Молотов, — изоляция Рыкова и Томского — правильный шаг, но их сторонники остались на местах. Они есть в ЦК, в профсоюзах, на многих постах в Сибири и Поволжье. Нам придется вычищать их всех, а тут не обойтись без работы органов. Дай ОГПУ приказ, и они зачистят вражеские элементы. Без этого они развратят всю партию своими идеями и паникерством.
Сергей почувствовал, что Молотов не остановится на небольших чистках, если он прислушается к его совету. А он знал, чем это может обернуться. Остановить маховик репрессий будет почти невозможно.
— Вячеслав, — сказал он, — моя внучка умерла, Яков и Зоя разошлись. Я сильно расстроен и меньше всего я сейчас хочу чьей-то крови. Мы выведем их сторонников из партии, постепенно. Отправим их на производства, стране нужны рабочие руки. НО мы не будем никого арестовывать, кроме тех, кто открыто занимается саботажем. Я не стану палачом.
Молотов слегка кивнул.
— Иосиф, — сказал он, — людям свойственно слушать тех, с кем они находятся рядом. Такие люди рассказывают про нас плохое на своих собраниях, в кругу друзей, родственников. Так и множатся слухи о том, что мы работаем против своей страны. Если люди увидят, что за такое можно сесть в тюрьму, то их страсти поутихнут и многие замолчат. А иначе мы так и не выкорчуем эти гнилые корни. Будут появляться все новые сторонники оппозиции, эти троцкисты, бухаринцы, зиновьевцы. ОГПУ может быстро решить проблему, но решение принимать тебе. Молотов встал и направился к выходу.
Сергей смотрел, как Молотов уходит. Он знал, что Молотов во многом прав: без страха, люди могут зайти слишком далеко. Но он не хотел становиться тем, кто топит страну в крови.
Сергей остался в кабинете, его взгляд упал на портрет Ленина, висевший над столом. Глаза Владимира Ильича смотрели строго, но в них была искра, которую Сергей помнил с юности — искра веры в революцию, в народ. Он подошел ближе, его пальцы коснулись края стола, как будто ища опору. В тишине кабинета он начал говорить, его голос был тихим, но полным боли.
— Владимир Ильич, — сказал он, — ты говорил, что партия — это неотъемлемая часть народа, а народ — это главная сила государства. Скажи мне, как сделать, чтобы народ поверил в нас? Как удержать страну, не потеряв себя? Как не стать тем, против кого мы боролись? Он замолчал, его взгляд блуждал по портрету, но ответа не было.
Глава 27
Москва, июль 1931 года
Сергей сидел в кремлевском кабинете, его глаза скользили по докладам, где были хорошие и плохие новости. Хорошие были в том, что цифры роста производства были впечатляющими, а плохие заключались в усиливающемся голоде.
Сергей откинулся в кресле, его взгляд упал на папку, принесенную Генрихом Ягодой. Он недавно назначил Ягоду руководителем ОГПУ, вместо болеющего Менжинского. Из будущего он знал много информации про Ягоду, читал про его характер, отзывы современников о нем. Но здесь, на месте Сталина он отличал его смекалку и исполнительность, и Ягода пока был ему нужен.
Ягода постучал в дверь и зашел к нему в кабинет.
— Иосиф Виссарионович, — сказал Ягода, его пальцы слегка дрожали, когда он указал на папку. — ОГПУ выявило заговоры. Сторонники оппозиции не унимаются. Расклеивают листовки повсюду, даже на фонарных столбах. Пишут, что вы виновны в голоде, что заводы строятся на костях крестьян. У меня есть имена тех, кто стоит за этим: это секретари в Поволжье, профсоюзные вожаки, несколько второстепенных человек в ЦК. Они собирают сторонников. Хотят использовать народное недовольство для того, чтобы узурпировать власть. Мы можем начать аресты сейчас же, но нужен ваш приказ.
Сергей взял папку, его пальцы медленно листали страницы. Имена мелькали перед глазами: некоторых он знал и видел на съездах. Люди, с которыми он когда-то спорил до хрипоты, рабочие, которые смотрели на него с надеждой, партийцы, чьи голоса звучали в этих стенах.
— Генрих, — сказал он, чувствуя, как в горле пересохло. — Следи за ними, собирай доказательства. Но только доказательства должны быть найдены до ареста, а не выбиты после задержания, под пытками. У нас сейчас много работы и партия не должна быть раздираема страхом. Докладывай каждую неделю, но держи своих людей на коротком поводке. За любые перегибы на местах, я спрошу лично с тебя.
Ягода посмотрел на него и кивнул. Он никогда не возражал Сергею и не спорил.
— Как прикажете, товарищ Сталин, — сказал он, его голос стал тише. — Будем следить и днем и ночью, все узнаем, добудем доказательства без пыток. Они слишком в себя поверили, совсем потеряли осторожность, так что сами себе приговор подписывают. Ягода ухмыльнулся.
Сергей махнул рукой, отпуская его. Дверь закрылась с тихим скрипом, и он остался один с папкой и чувством, что тени возможных арестов сгущаются вокруг него. Он вспомнил свою статью «Головокружение от успехов», написанную год назад, чтобы смягчить коллективизацию, спасти крестьян от перегибов. Но вместо спасения она разожгла споры, а голод все не отступал. Заговоры, о которых говорил Ягода, были не кстати, если он хотел избежать жесткости, но он не мог оставить все как есть. Если сейчас играть в демократию, то можно упустить власть, загубить индустриализацию, реформу армии. Как тогда страна вступит в противостояние с Западом? Как сможет ответить врагу? Он не должен совершать поступки, ведущие к ослаблению страны. Политика — это не только собственные принципы, надо быть выше этого.
Зал Политбюро был пропитан жарой, окна были приоткрыты, но воздух казался густым, как смола. Пахло дымом от папирос. Столы были завалены докладами. Одни рисовали графики роста производства стали, были отчеты о запуске новых цехов, а рядом — сообщения о пустых амбарах, голодных бунтах и валютном дефиците. Сергей сидел во главе стола разглядывая присутствующих. Он встал.
