Читать книгу 📗 "Другая жизнь. Назад в СССР-3 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич"

Полюбовавшись нашими развешенными и освещёнными картинами, которые смотрелись очень даже неплохо, мы пошли гулять по Токио, заходя в торговые центры и пробуя разную еду, например: гамбургеры, которые отцу, кстати, понравились ещё на лыжной базе, где имелась забегаловка типа «Макдональдс». Да и мне нравился, как говорила Тиэко, «фаст фуд». Картошка — «фри», куриные нагетсы, булочки с котлетами. Причём, я брал всегда двойные и поражался, как они, такие огромные, сминались и влазили в рот.

Мы с отцом дошли до императорского парка, но на территорию нас не впустили, объяснив, что осмотр садов и дворца возможно только в составе экскурсионных групп. Но мы это знали и нерасстроились, планируя порисовать сакуру и здесь, о чём должна договориться госпожа Накамура. Но это могло произойти только после полного клинического обследования отца в госпитале, куда он должен был лечь завтра.

Мы заранее договорились с Тиэко куда пойдём и где будем её ждать, и она вскоре за нами заехала на нашей же машине. День незаметно склонился к закату, поэтому мы сразу отправились вокруг залив к дому семьи Минобэ.

Отцу дом понравился, а ещё больше ему понравилось, что они в нём жили все вместе. Это, наверное, была тайная мечта моего отца, жить всем вместе и вести единое хозяйство. На что дядька Сашка обычно говорил, смеясь, что, де, «колхоз мы уже проходили»… Что это значило, он не разъяснял, но жил отдельно и вёл собственное хозяйство. Все Шелесты, как рассказывал «предок», знавший родичей лучше меня, были единоличниками. Только мой отец, стремился всем родичам помогать, не оглядываясь на наш личный, кхе-кхе, семейный достаток. Ему, почему-то, казалось, что его сестра и братья нуждались в его поддержке. Хотя, мне казалось, что из всего семейства наше было самым, хе-хе, нищим. Хотя отец вкалывал, иногда, на трёх работах.

Они с матерью порой конфликтовали из-за его финансовых пожертвований то в одну сторону, то в другую и однажды чуть не разошлись. Мать предъявила отцу претензию, на что он сказал, что я и мать у него на втором месте, после его братьев и сестры. Мама «прифигела», сделала выводы и стала деньги тайно от отца «экономить». Однако, как показывали все жизни, что прожил «предок», отец всего себя отдавал и нашей семье. Наверное, оттого и закончил жизнь достаточно рано. В этой жизни, зная всю его историю, я решил взять заботу о его родичах на себя. Чтобы он не испытывал стресс, вызванный «мнимым чувством вины». Видимо, потому, что и я был тоже источником его стресса, да-а-а…

Мы с Тиэко, услышав, о чём начали разговор её дедушка, папа и мой отец, быстренько ретировались в её комнату. Родственники говорили через переводчика, которого пригласил дедушка, и я облегчённо вздохнул. К тому же и я, и Тиэко желали близости, которая была нам недоступна во время переезда с юга на север, и мы быстренько-быстренько спрятались в её спальне и успели сделать «чики-чики» до того, как нас позвали на ужин.

На ужине отец больше молчал, видимо, обдумывая разговор.

— Они предлагают, — начал отец сразу, как только мы отъехали, — два варианта развития наших отношений. Вернее, ваших семейных отношений. Первый — это твой переезд сюда, второй — переезд Тиэко в Союз. Но, так как Владивосток — пограничная зона, они предлагают переезд в Москву. Туда они могут летать хоть каждый месяц. Хоть по партийной линии, хоть туристами. Пристроят они по партийной квоте Тиэко в Московский университет, ты поступишь в МГУ, и станете вы жить-поживать в столице нашей Родины.

Мне не нравился тон, с которым отец об этом рассказывал.

— какой из двух вариантов тебе не нравится? — спросил я.

— Никакой не нравится, — горделиво вскинув голову ответил отец. — Мне не нравится, когда за меня решают, что мне делать. Тем более решают какие-то японские капиталисты. И мне не нравится, что ты выбрал себе, мало того, что японку, так ещё и принцессу. Где ты и где она. Вернее, где мы, и где они. У нас неравные семьи.

— В смысле, неравные семьи? — удивился я. — Ты, вообще, о чём говоришь? Мы советские люди. У нас в СССР все равны.

Отец удивлённо посмотрел на меня.

— Ты это серьёзно? — спросил он, нахмурившись.

— Серьёзно.

— А первый секретарь крайкома? Его семья и наша? Равные?

— Слушай, отец, — вздохнул я, — а если я стану первым секретарём крайкома, что-то изменится в моём отношении к мои родичам?

Он посмотрел на меня и усмехнулся.

— Изменится. Уже сейчас твоё отношение к родичам изменилось. Ты стал важничать. Этому насос, этому культиватор, тётке дом…

— Не понял? — я чуть было не затормозил от неожиданности, но заставил себя успокоиться. — Я важничаю?

— Конечно. У тебя появилось много денег, и ты изменился. Ты стал вести себя высокомерно.

— Подожди… В чём выражается моя высокомерность? Как я должен себя вести с моими деньгами? Которые я, между прочим, заработал своим трудом, а не украл.

— Слишком лёгким трудом ты их заработал, — буркнул отец.

— Не понял… А чем ты мерял мой труд? Твой труд, когда ты рисовал картины, был тяжёлым или лёгким? А труд писателя? Который тоже, между прочим, не переносит тяжести, как грузчик. Мне что, свой труд в грузчиках измерять? Ты это о чём, отец? И вообще… Что значит, я распределяю: этому то, а этому это? Это, между прочим, подарки. Мои подарки. Дары, оторванные от семьи, между прочим. От моей семьи! Можно было бы эти вещи и для нашей дачи оставить, а не раздаривать. В чём тут высокомерие?

— Это твои дядьки и мои братья, а не семья Федосеевых, которым мы вещи отдаём, из которых ты вырос. Это родные люди и с ними можно было бы и посоветоваться. Что им нужно, то и купить на эти деньги.

— Посоветоваться? Не понял… Почему я должен с ними советоваться, как потратить мои деньги? Заработанные мной деньги?

— Вот я и говорю, что ты ведёшь себя, как…

Отец замолчал.

Наверное, раньше бы я бы «взорвался» и нахамил бы ему, но я сильно изменился. Я понял бренность бытия, так сказать. Тленность этого мира. Его одномоментность… Поэтому я продолжил спокойно и подыскивая те слова, которые бы не сильно обидели отца. Совсем не обидеть его уже было нельзя. Он уже был обижен.

— Странно, папа. С тобой дядя Иван советовался, когда у него появлялись деньги?

— Он помогал нам, когда мы жили в Комсомольске, — буркнул отец.

— Так и мы сейчас помогаем. В чём разница?

— Ты важничаешь много, — снова буркнул отец. — Картины, хоккей, губернатор Токио. Ты бы слышал, каким тоном ты об этом говоришь. Как ты с ребятами говоришь, с которыми ты играешь в хоккей? Как ты рассказываешь, как ты победил на чемпионате мира…

— Хм, — я даже улыбнулся. — С ребятами я так разговариваю, потому что я тренер и хочу, чтобы они играли лучше. Играли так, как я хочу! Понимаешь? Поэтому я командую. Я у них командир! Понимаешь? И под моей командой они выигрывают! Если бы я с ними так себя не вёл, они все бы были, как Санька и Славка, которых я выгнал из команды, потому что они не слушались и подбивали не слушаться и других. Ты служил на корабле… Как там слушаются командира?

— Ты не командир, — буркнул отец. — Ты малолетний пацан, возомнивший, что он имеет право командовать!

— О, как, значит! — усмехнулся я. — Нет, значит, пророка в отечестве своём? Ну-ну…

Помолчав, отец, судя по всему, уже не хотел говорить на эту тему, я сказал:

— Ты, папа, просто не можешь понять и поверить, что я повзрослел и пытаешься, как и раньше, в детстве, меня поломать, подчинить. А я повзрослел вдруг и неожиданно. Представь себе! Может быть, потому, что я долго пролежал бездвижимым и многое осознал. А, может быть, просто потому, что у меня мозги сдвинулись. Но это факт. Я повзрослел и сам зарабатываю деньги. Приличные деньги. Так получилось. И прими это как данность. Ты, кстати, всегда этого хотел, но, судя по всему, не был к этому готов. Именно поэтому я не буду сейчас спорить с тобой, а буду делать так, как сам посчитаю нужным. Извини, папа, но прошу понять меня. Что бы ты обо мне не думал, я тебя люблю, как отца. А твоих родичей люблю, не потому, что они твои родичи, а потому, что они меня не обижали. И поэтому я буду продолжать дарить им подарки. Мне не жалко. Но это будут именно подарки, а не раздаривание имущества, нажитого, между прочим, непосильным трудом. И не тебе меня укорять, что эти деньги дались мне лёгким трудом. Или ты не видел, сколько я работал? Не отвечай. Это вопрос риторический. И я, между прочим, нарисовал тринадцать картин за неделю, которые госпожа Накамура сразу оценила в два миллиона каждую. И твои тоже, кстати. Тебе легко дались эти картины? Во сколько ты их сам оценишь? Ту душу, что ты вложил в них, как оценить? По какой ставке? По ставке токаря-фрезеровщика? Или сварщика шестого разряда?