Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

Сабитов опустил веки и не открывал глаз, пока вопли и хохот не покинули пределы слышимости.

— А я майор, а я майор! — взвыл Серега с триумфом.

Ему адски везло и в ножички. Обычно Серега выступал совершенно не мастерски в любом деле, да и паршивый ножик норовил упасть и после того, как острие глубоко вонзалось в землю. Но сегодня Сереге перло, как Петьке-картежнику из анекдота. Полураскрытый ножичек прочно вставал на мостик и неширокую спинку, а разок умудрился даже замереть вверх тормашками на незаточенной кромке короткого лезвия.

Удачливость Сереги и его вокал Димона веселили, Саню раздражали, а Андрюху бесили все сильнее. Серега, захваченный ликованием, ничего, конечно, не замечал. Когда его ножик после особенно ловкого кульбита чуть не воткнулся в кроссовку Андрюхи, тот рассвирепел.

— Ты офигел, на фиг? — рявкнул он и пнул ножик.

Подошва скользнула, и Андрюха чуть не плюхнулся наземь, смешно взмахнув руками. А ножик, подлетев на метр, воткнулся рукояткой параллельно земле, десятиочковым способом. Пацаны заржали, Серега громче и восторженнее всех.

— А я! Май!.. — прогоготал он, в изнеможении валясь на траву.

Андрюха взорвался и заорал:

— Майор ты, борзый самый, да, блин?

Он выдернул Серегин нож из земли и зашвырнул далеко в лес.

— И батя у тебя майор, да, блин? Герой-испытатель, да, блин?

Андрюха наскочил на Серегу, который никак не мог перестать смеяться, поднял его за шкирку и звучным пинком направил в сторону школы, продолжая орать:

— А где, блин, твой батя, и кого, блин, он испытывает?

Серега, отлетевший на несколько шагов, с трудом устоял на ногах. Он обернулся с испуганной улыбкой, надеясь, что Андрюха просто шутит.

— Андрюх, ты чего как припадочный? — спросил Димон.

Саня тоже смотрел без одобрения.

Серега, заметив это, нерешительно шагнул к пацанам.

— Вали отсюда! — рявкнул Андрюха. — Заманал, блин, Лайка Ваймуле!

Иди, блин, папочке-майору жалуйся!

— Андрюх, завязывай, — посоветовал Саня.

— Я тебе ща рыло завяжу, соваться будешь! — громко сказал Андрюха и ткнул пальцем в сторону Сереги: — Вали, понял? Еще сунешься — голову оторву на фиг, никакие мамкины врачи не пришьют.

— Андрюх, ну ты чего? — плаксиво протянул Серега.

— Что ты сказал? — спросил Саня Андрюху неприятным тоном, имея в виду явно не наезд на Серегу, а выпад в собственный адрес.

— Народ, вы чо загнались, ну? — снова влез Димон.

— Ты вообще заткнулся, — скомандовал Андрюха и бросил Сане, не поворачиваясь: — А ты невнятно понял, в уши долбишься?

— Так ты проведи по-взрослому, коли дерзкий такой, — сказал Саня, неторопливо снимая часы с запястья.

— Жди, поня́л? — велел Андрюха. — Ща с этим дюкóм разберусь, до тебя дойдет.

Серега не стал дожидаться, пока до него дойдет очередь, и пошел к поселку, сперва медленно, то и дело оборачиваясь, чтобы не пропустить, как старшеклассники расхохочутся и Андрюха скажет, что они просто прикалывались, и позовет играть дальше. Но никто не хохотал, Андрюха с Саней угрожающе сошлись, а Димон застыл рядом с ними, что-то пытаясь разъяснить, и Серега понял, что никто его играть не позовет, что они цапаются всерьез, и орал на Серегу Андрюха всерьез, псих недоразвитый, и обидеть хотел всерьез, потому и про маму говорил, и про папу почему-то, и, наверное, правда оторвет Сереге голову, если тот попробует приблизиться, так что все мечты о классных каникулах, которые Серега проведет вместе со старшеклассниками в играх, беседах, забавах и чем там еще старшеклассники занимаются, так что, когда Славян с Юросом вернутся из лагеря, не они будут хвастаться тамошними «Зарницами» и ночными набегами с зубной пастой на бабские палаты, а Серега им — вернее, ему даже хвастаться не придется, они сами увидят, что он закорефанился со старшеклассниками, и офигеют, — так вот, все эти мечты, сладко распиравшие Серегу, как вторая подряд бутылка лимонада, рухнули, сгорели синим пламенем и осели горьким дымком, беспощадно евшим глаза.

Сереге было двенадцать, и он был абсолютно несчастен.

Он всхлипнул, попробовал удержаться и заревел в голос, отчего перешел с быстрого шага на бег вслепую по пустой, к счастью, улице. Никто его вроде плачущим не видел. Во всяком случае, сам Серега не видел никого — особенно Райку.

Та устало вышла из школы, с мрачным сочувствием проводила взглядом спотыкающийся забег Сереги и села на крыльце ждать Людмилу Юрьевну, которая обещала грандиозные неприятности каждому, кто уйдет домой без отчета о проделанной за день работе.

Сабитов вышел из уазика сразу за КПП, захлопнул за собой дверь и молча козырнул. В кабине ответили тем же.

Выждав, пока машина с хмурыми офицерами отъедет подальше, он огляделся и направился в чипок.

Гарнизонный магазин навевал грусть. Чипок был небольшим, прилавок со стеклянной витриной метра на три и полдесятка полок за спиной, заставить их чем-нибудь было несложно. Их и заставили — не чем-то даже, а чем попало.

Попало немного. Даже вечной кильки в томате, кабачковой икры и трехлитровых банок с березовым соком не было — только еще более вечные морская капуста и выстроенные в пирамиды пачки соли. Ну и хлеб аж четырех видов: белый и серый кирпичи, черный каравай и нарезной батон. У задней стены выстроились початые мешки с крупами разных оттенков серого и несколько высоких алюминиевых бидонов — один, очевидно, с подсолнечным маслом, с чем остальные, непонятно. Молоко и сметана на такой жаре скисли бы в пять минут. Впрочем, в витрине-холодильнике молóчка была представлена не хуже, чем в московском гастрономе. Точно, тут же ферма рядом, вспомнил Сабитов.

Мясозаготовками и птицеводством по соседству увлекались явно меньше: в соответствующем отсеке охлаждаемой витрины скучали несколько заветренных костей трудноустановимого происхождения и возраста, а также вызывающе неприятная ливерная колбаса. Сабитов, как и его родители, гастрономические заветы предков не считал чем-то значимым. Некоторые приятели весело цитировали по этому поводу Хайяма. Сабитов же предпочитал не многочисленные рубаи про винопитие, а стишок про два правила жизни: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало». И строго соблюдал с юных лет. Было непросто, зато не разочаровался ни разу. В отличие от упомянутых приятелей.

И о решении не укушиваться в обнимочку с принимающей стороной Сабитов не жалел. Ну, почти.

Отогнав виденья столов с мерцающими в полутьме мясными нарезками, он заверил себя, что денек спокойно посидит на творожной или кефирной диете, а отладкой нормальной цепочки пищевых поставок займется завтра.

— Девушка, творог и сметана у вас свежие? — спросил он, впервые посмотрев на продавщицу.

Та была вопиюще стереотипной героиней карикатуры в «Крокодиле»: под сорок, крупная, одутловатая, в несвежем белом халате и такой же наколке, криво сидящей на крашеном перманенте. Она навалилась массивной грудью на откидную крышку прилавка и не очень ловко, поскольку локтей от скатерки старалась не отрывать то ли из лени, то ли по иной таинственной причине, наливала воду из графина в стакан.

Сабитов терпеливо дождался, пока продавщица гулко опростает стакан и вернет его на блюдо, и спросил:

— Вы не в бидонах молочку храните, в холодильнике? Не траванусь я с них?

Продавщица принялась наполнять стакан заново, сосредоточенно уставившись на струю.

Ей начальство, что ли, успело позвонить с просьбой подинамить наглого командированного, с веселой злостью подумал Сабитов, снова дождался, пока дама так же звучно опорожнит второй стакан, и очень доброжелательно сказал:

— Девушка, дайте, пожалуйста, мыла хозяйственного, каравай, грамм по двести масла, творога и сметаны, ну и кефира, если свежие все. Если нет, то…

Продавщица, медленно моргнув, принялась наливать третий стакан. Почти пустой графин гулял в пухлой руке, как диковинный сельскохозяйственный инструмент. Лучи высокого еще солнца выхватывали известковые вихри, устремившиеся в горлышко. Сабитова они загадочным образом взбесили больше, чем тупое молчание продавщицы.