Читать книгу 📗 "Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep""
И тем не менее, она не могла изменить его убеждений силой своего упрямства.
Но она всё равно пыталась.
Они всё ещё не были друзьями.
Тем декабрём Гермиона пригласила его в оперу со своей семьёй в качестве особого рождественского сюрприза. Она принесла ему новое пальто во время теперь уже ежегодного благотворительного визита Дамского Сообщества им. Святого Иоанна.
— Я никогда раньше не была в опере, — сказала Гермиона, заходя в читальный зал, подпрыгивая вверх-вниз на мысочках. — Я была слишком маленькой, а они идут часами, пока не начнётся антракт. Но мои родители уверены, что теперь у меня есть друг, а раз мы не ходим в одну школу, они хотят встретиться с человеком, которому я пишу целыми днями.
«Это проверка», — подумал Том:
— А они чего-нибудь от меня ждут?
Пересчитать таблицу умножения? Поделиться моими любимыми кандидатами от Тори{?}[Партия Консерваторов Великобритании]? Приносить палочку и лаять по команде?
— Они могут задать несколько вопросов, — созналась Гермиона. — Но тебе десять лет, никто не будет сажать тебя с сигарой и бренди и просить рассказать о твоих намерениях.
— Как захватывающе, — сказал Том. — Полагаю, на одну ночь я могу запомнить, что не стоит сморкаться без платка.
— Это того стоит, — сказала Гермиона. — Они забронировали ложу на нас четверых. Мама и папа хотят устроить тебе приятный сюрприз, а вовсе не допрос. И я знала, что не придёшь, если тебе придётся тереться плечами о батраков в амфитеатре.
В своих письмах Том был слишком откровенен о подгруппе человечества, которую он не считал достойными даже перевоспитания. Она думала, что он использует слово «батраки» с иронией. Они спорили об этом, Том был уверен, что она была слишком зашоренной и закрытой в этом вопросе, ей же не приходилось жить в районе, который он делил с типами людей, которых он презирал, тех, кто скитался по улицам в темноте и говорил на зашифрованном английском, который никогда не был королевским английским{?}[Он же «оксфордский английский» — эталон британского произношения. Зашифрованный английский указывает на акцент кокни, беднейшнего класса, знаменитый характерными неочевидными и малоизвестными фразеологизмами, а так же труднопонятным произношением]. Мальчишки-хулиганы, девчонки-потаскушки, разбойники с большой дороги и сведущие воришки, карманники, пьянчуги, бомжи и насильники.
Не то чтобы Ист-Энд{?}[Восточная часть Лондона, район расселения бедняков во время индустриализации Лондона, а также порта, куда прибывали мигранты.] был рубежом беззакония, где никто не мог ступить и шага с крыльца. Он читал, что в прошлом веке было гораздо хуже. Он был благодарен, что не был рождён в то время. (Насколько он вообще мог быть благодарен своему рождению, для него было сложно познать чувство благодарности по отношению к матери, которую он считал бесполезной в любом другом контексте.)
— Хорошо, — вздохнул Том, будто покоряясь своей судьбе. Нельзя было показать Гермионе, что ему было приятно её общество. Читать её бредни по почте — не то же самое, что казаться внимательным и заинтересованным при личной встрече. — Если твои родители готовы сыграть роль сопровождающего и шофёра, то я буду твоим Хорошим Мальчиком на вечер.
Через неделю — за неделю до его одиннадцатого дня рождения — Грейнджеры вывезли Тома за ворота приюта на своём автомобиле, что дало ему в первый раз почувствовать грандиозность. Конечно, он видел величественные здания центрального Лондона и раньше, он ходил на школьные экскурсии в Уайтхолл и Вест-Энд{?}[Наиболее фешенебельная часть Лондона, где располагаются театры, правительство, дворец, самые дорогие универмаги и т.д.], где гид рассказывал историю города и важных людей, которые управляли страной, кормя их ложными надеждами, что однажды они тоже могут оказаться там, несмотря на то, что туда не брали людей из государственных школ и без родословных, начинающихся от нормандского завоевания{?}[Вторжение Вильгельма Завоевателя в Англию в 1066г.].
Это была такая же разница, как смотреть в окно и на самом деле быть пущенным внутрь. Вот швейцар снимает свою кепку, вот отодвигается бархатный канат, чтобы пропустить его внутрь. Во мгновение, когда Том был ослеплён светом хрустальных люстр, отражавшимся от орнамента золотых завитков на стенах и белокожих мраморных нимф, расположившихся в альковах, на него снизошло озарение.
Вот почему принцы хотели быть королями, а короли мечтали стать императорами. Поэтому король подписал Великую хартию вольностей{?}[документ, помимо прочего, частично ограничивающий королевскую власть (1215г)], по чуть-чуть отдавая свою власть и сферы влияния, лишь бы он мог сохранить короны и дворцы.
Это было физическое проявление успеха. Красивые вещи, уважение от нижестоящих персон, восхищение и зависть тех, кто стремился к большему. Том впитывал всё. Он с вожделением погружался в это чувство. Он запомнил его, от паркетных полов до потолков, расписанных фресками, и отправил всё это в угол своего сознания, который он подписал: «Мотивирующие мысли».
Оглядываясь назад, он обнаружил, что гвоздь вечера — «Мадам Баттерфляй» — стоял на уровень ниже того благоговения, которое он почувствовал, впервые ступив в фойе театра. Частная ложа была приятной, сиденья были богато обиты, хоть и немного высоковаты, и в антракте официанты приносили взрослым шампанское, а детям — вишнёвый нектар, поданный в бокалах на длинных ножках. Но сама опера была просто фонящей мелодрамой, британские актёры были завёрнуты в азиатские шелка и пели на итальянском. Он посчитал её недалёкой, абсурдной фантазией, замаскированной под горькую трагедию.
Гермиона с мамой в конце расплакались.
По дороге в приют Вула Гермиона спросила его:
— Что ты думаешь?
— Это было… интересно, — дипломатично ответил Том. Её родители всё слышали, поэтому он тщательно выдерживал имидж вежливого, уважительного Хорошего Мальчика.
— Тебе не понравилось?
— Я был не согласен с поступками персонажей, — сказал Том и двусмысленно пожал плечами. — Ты знаешь, почему я предпочитаю учебники романам. Их мотивы мне непонятны, а их герои вызывают презрение.
Что он не сказал, так это: «Я считаю, что Баттерфляй поступила ничтожно и жалко, убив себя, ведь у неё был ребёнок, которого надо растить».
Но это бы выставило его возмущённым нытиком, который плакал в подушку, пока не уснёт, потому что никто не подтыкал ему одеяло и не пел колыбельных. Ему были неинтересны якобы непревзойдённые радости материнских уз, ни свои, ни чьи-либо ещё. Он не размышлял об этой утрате уже много лет. Он отказывался из-за этого уступать кому бы то ни было, потому что в этой области, как ни крути, он навсегда останется невежественным. Том Риддл не уступал никому.
— Как думаешь, они вообще могли бы быть счастливы вместе? — внезапно спросила Гермиона.
Том знал, что она имеет в виду героиню оперы и её ничтожного любовника. Он подавил своё довольное фырканье:
— Конечно, нет. Это трагедия, она не должна быть счастливой. Кроме того, по контракту драматург обязан убить к последнему акту столько людей, сколько ему сойдёт с рук. Если бы они были настоящими людьми, они бы были абсолютно несовместимы. Им бы следовало оставаться среди людей своего круга.
Том говорил в полной уверенности своего одиннадцатилетнего жизненного опыта. Справедливости ради, он не хотел, чтобы его слова отражали тот язвительный тон, которым некоторые люди посылали в местную газету письма о подданных короля на его колониальных территориях. Те люди, которые называли себя социал-дарвинистами, но на самом деле были обычными ксенофобами.
(Эти люди часто пересекались с той частью населения, которая не терпела никого, чей доход был меньше £250 в год{?}[Около 17 тыс. фунтов стерлинга в настоящее время. Зарплата работника завода в 1937 г. составляла £100-150], и кто ничего не будет иметь против того, чтобы утопить сироту при рождении, а не обрекать их на восемнадцать лет в приюте Вула. Что с точки зрения Тома было актом милосердия — он был вполне утилитарен в своих мечтах о мировом господстве, — если только это не касалось его самого напрямую.)
