Читать книгу 📗 "Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep""
Как бы ни была соблазнительна мысль о том, чтобы начать собирать свою собственную библиотеку, личную коллекцию, Том знал, что хорошие вещи не приходят бесплатно.
— А тебе какое дело? — допытывался он. — Чем я тебе интересен?
Он позволил своему голосу принести отзвук его силы, чтобы Вселенная наделила его лёгкие мощью и резонансом оратора в амфитеатре, чтобы все, кто мог бы его услышать, последовали за ним с естественным желанием не только слушать его, но и подчиняться ему. Съёжиться перед ним.
Скажи правду.
Он почувствовал, как кровь бежит по его венам, как его барабанные перепонки дрожат от напряжения, как всё его тело покалывает от силы.
Гермиона не съёжилась. На мгновение она покачнулась на ногах, моргнув, когда эхо его воли рассеялось, а затем твёрдо встала на землю и уставилась на него.
— Что это? — спросила она, внезапно её лицо стало задумчивым. — Это было так странно. Ты работал над своим голосом? Я слышала, что оперные певцы могут разбивать винные бокалы, если возьмут нужную ноту, какой-то трюк со звуковыми частотами. Но уходят годы, чтобы этому научиться, а тебе всего лишь лет девять-десять, твои лёгкие ещё не полностью… Ой! Кажется, я сбилась с мысли, — её глаза вернулись в фокус, и она посмотрела на него. — Я видела твоё имя в газете. Ты ходишь в школу Святой Марии в Найн-Элмсе{?}[Индустриальный район на юго-западе Лондона. Южный берег Темзы в то время был очень загрязнён и, как следствие, нищ], не так ли? Они напечатали твои отметки в разделе школьных объявлений, и ты был лучшим учеником года в округе Большого Лондона за 1935-1936 учебный год. «Т. М. Риддл», это же ты, да?
Том скривился. Неужто эта девочка пришла, чтобы поболтать о его школьных оценках?
— А ты здесь, потому что не можешь поверить, что какому-то сироте удалось получить хорошую отметку, и тебе хочется узнать, как у него это вышло?
— Нет! — воскликнула Гермиона. — Я никогда не встречала никого с отметками лучше моих. Мои родители протестировали меня несколько месяцев назад, и я нахожусь в верхнем перцентиле для своего возраста. Значит, и ты там тоже будешь! — она одарила его неуверенной улыбкой. — Я думала, мы можем подружиться.
— И твои родители не станут волноваться, что ты заводишь друзей в таком месте? — спросил Том, окрашивая свой голос сомнением.
Он не знал, как устроены родители, особенно то социальное подмножество, которое покровительствовало (во всех смыслах этого слова) сиротам. Он считал, что они заинтересованы в том, чтобы уберечь своих отпрысков от неблагоприятного влияния, которого в приюте Вула было в изобилии.
Миссис Коул была алкоголичкой-растратчицей. Большинство детей под её присмотром были бастардами и воришками, и каждый из них, кто умел писать, мог испещрить целый лист бумаги с двух сторон мелким почерком всеми грубыми ругательствами и грязными уличными словечками, которые они знали. И регулярно употребляли.
— Мои родители волнуются, что у меня нет друзей вообще, — сказала Гермиона. — Они говорят, что я трачу всё своё время на чтение вместо того, чтобы заводить друзей, и они не станут мне покупать новые книги, пока я не докажу, что могу общаться с ровесниками. Я знаю, что у нас нет ничего общего, но мы оба любим книги, поэтому я подумала, что мы могли бы их читать и обсуждать. Думаю, это и делают друзья. Ну, это то, что я бы делала, будь у меня друзья.
— Откуда мне знать? — Том пожал плечами. — Я стараюсь сокращать контакт со всеми здесь. Но полагаю, мы могли бы быть друзьями, если…
— Да?
— Сколько у тебя денег?
— Мне надо платить, чтобы быть друзьями? — сказала Гермиона, побледнев от потрясения.
— Ты сказала, что тебе нужны доказательства дружбы, — быстро подметил Том. — Мне надо будет покупать почтовые марки и конверты, чтобы ты могла показать родителям письма от друга. Обещаю, что буду в них писать только хорошие вещи. А ты будешь мне иногда присылать посылки. Я предпочитаю шоколад карамелькам, апельсиновые шоколадные батончики, если ты сможешь их достать. Не покупай мне ничего с орехами.
— Это всё? — спросила Гермиона, отходя от шока. Том видел, что она прокручивала в голове его требования.
— Мы можем договориться о соотношении числа писем к подаркам, — предложил Том. — И расписании посланий. Одно письмо в две недели, одна посылка за каждые четыре письма? Я буду писать тебе по крайней мере два листа, исписанные с двух сторон, но о приюте Вула особо и нечего рассказывать, так что, скорее всего, это будет про школу и книги.
— Полагаю, это подойдёт, — размышляла Гермиона, уже оживившись от упоминания книг. — Но это всё равно довольно корыстно, как ты продаёшь свою дружбу.
— Не думай об этом как о продаже. Конечно, нельзя назначить цену за человеческое существо, — сказал Том, одаривая её обаятельной улыбкой Хорошего Мальчика. — Считай, это плата за обслуживание или инвестиция.
«К тому же, — думал он, — не то чтобы ты вообще могла бы себе позволить купить меня».
— Что ж, хорошо, — согласилась Гермиона. Она запустила руку в свой карман и выудила маленький бархатный кошелёк для монет. — Давай посмотрим, сколько у меня здесь есть…
В конце концов Гермиона отдала ему всё, что было у неё в кошелёчке. Шестнадцать шиллингов и шестипенсовую монетку{?}[В 1930-е Великобритания ещё не перешла на десятичную монетную систему. В сумме у Тома и Гермионы получалось 16,5 шиллингов, а один фунт стерлингов тогда равнялся 20 шиллингам. По современным меркам, 16,5 шиллингов — это чуть больше 50 фунтов] — самую большую сумму денег, которая была у неё в жизни. Но по меркам приюта это было небольшое состояние, где каждый пенни ревниво охранялся его владельцем. Одна почтовая марка для тех, кто жил так близко к Лондону, как Гермиона, стоила три полупенни{?}[Ещё одна старая, уже вышедшая из обихода монета. Нетрудно догадаться, что 2 полупенни составляли 1 пенни ]. Пять или шесть пенсов стоили горсть конфет на развес или плитка шоколада. За шиллинг можно было купить новую книгу или два-три подержанных романа в лавке на субботнем овощном рынке.
Том изо всех сил старался скрыть вспышку алчности в своих глазах.
Гермиона подвинула маленькую горстку монет к Тому:
— Не рассказывай моим родителям про это. И не упоминай в письмах, они могут попытаться прочесть первые несколько штук, чтобы убедиться, что нет никакого подвоха.
— Разумеется, нет, — сказал Том, закатывая глаза. — Я умею хранить секреты. Надеюсь, тебе не составит труда сохранить их самой.
Гермиона нахмурилась:
— Я не люблю держать секреты от своих родителей. Я никогда не скрывала от них ничего.
— Ты сказала ранее, что у нас нет ничего общего, а теперь есть, — сказал Том. — У нас теперь есть секретная «дружба». Ничто не сближает людей больше, чем общие тайны. И не сказать, что у тебя нет от этого выгоды. Ты сама хотела, чтобы родители думали, что ты нормальная.
— Мы будем друзьями, пока ты будешь держать своё слово, — сказала Гермиона. Она протянула руку.
Том посмотрел на её ладонь и на кучку монет на столе. Он пожал ей руку, которая, к его облегчению, не была липкой. Её кожа была тёплой и сухой, её ногти были аккуратно подстрижены, и на внутренней стороне большого пальца оставалось синее пятнышко чернил, а мозоль от ручки — на третьей костяшке среднего пальца.
— Согласен, — сказал Том, отпуская её руку и сгребая монеты из поля зрения в карман своих брюк. Он властно продолжил: — А теперь покажи, какие ещё книги ты принесла сегодня. И если я там увижу что-то из Диккенса, я очень, очень разочаруюсь в тебе.
====== Глава 3. Бабочки ======
1937
Гермиона Грейнджер оказалась книжным червём, и это было нечто большее, чем простая метафора.
У неё был непомерный аппетит к литературе. Она была тонкокожей (хотя каждый ребёнок, кто не прошёл через Школу Жизненных Уроков приюта Вула, попадал под эту категорию) и хрупкой (качество, которое Том причислил к слабостям), и она чувствовала себя гораздо лучше в затхлых, тёмных помещениях, чем снаружи под солнечными лучами. И она залезла к нему под кожу, как болезнь, инфицируя его своими заразительными Мнениями. У неё был свой взгляд на всё, она, не колеблясь, им делилась и, к отвращению Тома, время от времени приводила обоснованные доводы.
