Читать книгу 📗 "Одного поля ягоды (ЛП) - "babylonsheep""

Долгое время она думала, что сходит с ума.

Она до сих пор не знала, сходит она с ума или нет. Она углубилась в книги, чтобы найти ответы — ведь там были ответы, это был лишь вопрос времени, сколько ей понадобится просмотреть книг, прежде чем она их найдёт, — она нашла несколько объяснений, но ни одно из них не было достаточным. После того как она встретила Тома Риддла второй раз, она поискала информацию о феномене экстрасенсорного восприятия, и её просто ошеломило, как глупо это всё выглядело. Спиритические медиумы и предсказание будущего? Ну и чушь!

Она скорее поверит, что Том Риддл был многообещающим виртуозом оперы (вдобавок к его остальным академическим талантам), чем в какого-то… Какого-то телепата.

В полном разочаровании в архивах библиотеки она наткнулась на ещё одно объяснение: Legerdemain, ловкость рук.

Другие люди могли раздавать и подмешивать карты одним взмахом запястья. Гермиона могла перевернуть страницу книги, не прикасаясь к ней и пальцем. Эту способность она обнаружила, когда в библиотеке объявили о закрытии. Она запаниковала от количества книг, которые даже не успела открыть, и страница, которую она читала по диагонали, затрепетала, как крылья бабочки, и вот под её дрожащими пальцами и испуганным взглядом одна страница переворачивалась на другую и на следующую, пока она не добралась до конца и не захлопнулась с грохотом.

Она смогла это повторить, раз в пять попыток. Стоило ей смешать концентрацию (она представляла лопасти ветряка, схему вращения шкивов в колесе лодки, спицы, установленные по оси велосипедной шины) и воспоминания о срочности, отчаянии, нужде.

В конце концов Гермиона решила, что она не сумасшедшая. Это были всего лишь фокусы, как те, которые она видела на сцене. Наверняка было ещё одно, более рациональное объяснение — просто она пока не нашла его. Как магнитное притяжение. Или статические разряды и биоэлектрические токи.

Она почти задавалась вопросом, не был ли Том Риддл сумасшедшим.

«…Ты утверждаешь, что автократическая система подвержена цареубийствам и вакууму власти. Я утверждаю, что проблема ошибочной системы была бы решена, если бы сам автократ был непогрешим. Александр и Наполеон, несмотря на все их победы и достижения, были неудачниками: с изъянами не только в их характерах, но и в их суждениях.

Однако я отлично разбираюсь в характерах. Видишь ли, Гермиона, я всегда могу увидеть, что мне лгут или, по крайней мере, что их отношение ко мне бесчестно и что они что-то прячут, предпочитая, чтобы я оставался в неведении. Это была исключительно полезная способность: именно благодаря ей я убедился, что мне стоило завязать с тобой знакомство, о чём я нисколько не жалею. Я часто раздумывал, пригодилась ли бы мне эта природная интуиция, окажись я на их месте…»

У Тома была очень… сильная личность.

О, он мог быть очаровательным, когда хотел (её мама отметила его изысканные манеры наутро после оперы), но среди тех немногих раз, когда они с Гермионой виделись вживую, он всегда производил впечатление какой-то дикой, животной силы. Как будто его кожа — его жизнь — была слишком маленькой, слишком тесной, и он беспокойно предвкушал день, когда он сможет вырваться из неё, как из линяющего панциря.

Она старалась не судить его слишком строго. Не было вины Тома в том, где он родился. Если бы она жила в приюте, скорее всего, она бы выросла таким же хорошим приспособленцем, каким казался Том.

(Иногда, когда их споры становились особенно жаркими, это провоцировало редкие моменты его откровенности, и в них он, казалось, бредил.)

Но он не делал ничего, что могло бы ей навредить. Все темы их дебатов были накрепко определены в область гипотетического. И даже если Том и принимал некую форму обиды, друзья смирялись с недостатками друг друга.

В этом и заключалась вся их дружба.

Его письма приходили каждый второй вторник, что означало, что Том отправлял их в выходные.

Гермиона запихивала свежедоставленный конверт в свой школьный ранец и добрую половину утренних уроков размышляла о том, что же Том написал ей, прочитал ли он книгу, которую она ему послала… Во время обеда она шла в тенистый угол школьного двора, попадающий в обзор окна учительской, и открывала письмо.

Это было похоже на разворачивание подарка.

(Это было похоже на обед в компании настоящего друга.)

Она смаковала его слова. Она представляла, что он тоже сейчас был в школе, Святой Марии в Найн-Элмс, на своём обеденном перерыве. Она представляла, что он сидит под деревом и читает её книги, его тёмные глаза впитывают слова, которые она подчеркнула и прокомментировала, его пальцы пробегают по краям страниц, страниц, которые были перевёрнуты её поднятыми руками — без необходимости в её руках вообще, — как поворотный циферблат роторного телефона.

Дни Гермионы проносились без происшествий, а течение времени отмечалось потоком писем, которые падали в семейный почтовый ящик.

Где-то в середине года — вскоре после того, как Гермиона поздравила Тома с его оценками за пятый класс, опубликованными в газете, — пришло письмо, которое попало туда не «Королевской почтой»{?}[государственная почтовая служба Великобритании]. Что совершенно удивительно, его доставил лично в руки в субботний день позднего июля хорошо одетый мужчина с цепкими, проницательными глазами и добросердечной улыбкой, приподнимавшей уголки его тёмно-рыжей бороды.

Он был одет в хорошо скроенный костюм из яркого бирюзово-зелёного бархата, дополненный жилеткой из дамасского шёлка с вышитым рисунком из золотых перьев и языков пламени. Он представился профессором и волшебником, и шестерёнки в хорошо смазанной машине разума Гермионы остановились с пронзительным грохотом.

Волшебник.

Ведьма.

Шестерёнки ждали тяги, точки опоры. Колёсики и зубчики в её черепе погружались в факты, которые она только что узнала, в наблюдения, которые она давно знала, они искали общие черты и взаимосвязи, которые должны были быть там, всегда там и были.

Они были там всегда, просто наконец-то кто-то решил, что уже можно ей рассказать.

Магия.

Она была одновременно очарована и раздосадована: получить ответы на вопросы, которые она задавала себе годами, было наслаждением, но в равной мере её жгло недовольство тем, что ей не дали шанса найти ответы самостоятельно. Ведь неважно, как упорно она искала, ответов никогда не было: ни в местной библиотеке, ни в книжных магазинах в центре Лондона, ни в академических архивах университета, которые она всегда посещала с отцом, когда собирались его встречи выпускников — не для людей их происхождения, тех, кто не мог разглядеть скрытую от посторонних глаз дверь на центральной улице Чаринг-Кросс, кто не мог пересечь шестую от ворот кирпичную колонну вокзала Кингс-Кросс.

Восторг, разочарование и финальное, долгожданное тепло подтверждения. Она не сходила с ума.

Отец Гермионы разглядывал волшебника, профессора Дамблдора, поверх его газеты, цветная фигура выделялась на фоне спокойных кремовых и коричневых оттенков их семейной парадной залы. Мама Гермионы принесла поднос с чаем и начинёнными джемом печеньями, прежде чем сесть на маленький диван и открыть записную книжку, удерживая её на колене, чтобы стенографировать информацию от профессора.

Им было не по себе с тех пор, как профессор взмахнул своей палочкой, и их кофейный столик выпустил из своих ножек корни и ветки и превратился в симпатичный, покрытый листьями, трельяж — с маленькой полочкой посередине, чтобы на неё можно было поставить поднос с чаем и фарфоровый сервиз. К признательности Гермионы, тревога родителей, казалось, была больше связана со странным мужчиной в их доме, а не из-за открытия, что она вполне может совершить то же самое.

Мама с папой, казалось, почувствовали за неё облегчение и отразили эхом её чувства об отсутствии ответов до текущего времени, всего лишь за пару месяцев до того, как Гермиона должна была пойти в престижную школу для девочек, ту, куда ей пришлось сдавать экзамены много лет назад, чтобы попасть в лист ожидания. Они уже купили ей школьную форму и учебники, потому что Гермиона была из тех учениц, кто любит прийти в первый учебный день с планом обучения, расписанным на год вперёд по всей программе года.