Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"
Но я не могу ничего сделать, только бродить вокруг.
Они слишком быстрые.
– Где же ты? – я слышу позади напевный голос сирены, оглядываюсь и вижу ее перед Сэмюэлом, поднявшим щит. Она что, его не видит? Эгида что же, защищает от них?
– Я слышу тебя, – подает голос Зэй, и сирена оборачивается к нему.
Когда она движется к Зэю, мой топор уже наготове, и я бросаю его. Он попадает твари в руку, и сирена кричит. Но тут же спускаются еще две, забирают ее и Зэя и пропадают.
Мой топор с лязгом падает на землю. Я бегу поднять его, и тут же возле меня снова раздается тот же самый хлопающий звук.
Когда я смотрю в ту сторону, Амир уже пропал.
По воздуху пролетает золотая вспышка в сторону сирены, которая летит к Риме. Видимо, Сэмюэл швырнул Эгиду в тварь, которая пришла за ней. Но он промахивается, и буквально секунду спустя сирены забирают и его.
Потом Риму. Потом Дэ.
А потом… я остаюсь одна.
То есть совершенно одна. Покинутая посреди пустыни с растрескавшейся, сухой землей под ногами. Вокруг меня воцаряется тишина. Даже кракен и минотавр, запертые за стенами позади меня, стихли. И тьма как будто давит на меня все сильнее и сильнее.
Я не могу дышать.
Все поборники пропали.
Я сглатываю.
Потом подпрыгиваю, когда сверху чувствуется вспышка движения, и тут вдруг сирена оказывается прямо передо мной.
Даже сквозь слезы Эос, которые наделяют ее лицо и фигуру уникальным светом и чертами, я вижу красоту и смертельную опасность этого существа. Это женщина, только вместо рук у нее крылья, и перья достигают земли. На ней своего рода юбка, обернутая вокруг бедер, с разрезами по бокам, открывающими длинные ноги. Грудь ее прикрывают цветы. Вместо волос у нее перья, облегающие лицо, как боевой наголовник, напоминая мне броню Афины.
И мне кажется, что кожа у нее не человеческая. Она белая, с прихотливым узором, напоминающим одновременно перья и слезы. А черты ее лица могут поспорить с Афродитой идеальной симметричностью изгибов.
Сирена поднимает подбородок, медленно поводит головой из стороны в сторону. Она осматривается, но взгляд ее скользит мимо меня.
– Я чувствую тебя, смертная. Почему я тебя не вижу? – Боги, что за голос. Как мед, и музыка, и нежное журчание воды. – Иди ко мне и позволь заботиться о тебе.
Я стою не двигаясь, задержав дыхание, чтобы даже грудь не поднималась.
Сирена склоняет голову набок, как хищная птица.
– Я буду заботиться о тебе лучше, чем кто-либо в твоей жизни, – зовет она.
На одно краткое мгновение в моем разуме возникает лицо Аида. Потом взгляд сирены обращается ко мне, и я зажимаю рот ладонью, чтобы скрыть дыхание.
Но она все еще не видит меня.
Как будто я невидимка.
И теперь я понимаю наверняка.
То, о чем не знал Гомер, когда писал свою «Одиссею», то, чему не учат в школе. Сирены не просто заманивают людей своими песнями – они жаждут человеческой любви почти до боли и потому крадут их на свой остров, где нет еды и воды, чтобы поддерживать смертную жизнь.
В животе скручиваются тысячи узлов, грудь сдавливает так, что я не могу дышать от боли в сердце.
Аид выбрал меня не потому, что увидел нечто особенное, когда мы встретились. На самом деле совершенно наоборот.
Я конвульсивно вздыхаю. Потом еще раз. Аид выбрал меня за то, чего во мне нет.
Возможности любить меня.

Аид знал. Он наверняка как-то узнал о Подвиге Зевса и понял, что я могу победить. Из-за моего проклятья.
Потому что меня нельзя любить.
И поэтому я невидима для сирен.
Внезапно сирена, стоящая передо мной, расправляет крылья и взмывает в небо. Так быстро. Они невероятно быстро движутся. Я даже не могу проследить, куда она полетела.
Я ищу в небесах любой признак того, что она рядом. А что, если я шевельнусь, а она увидит и напрыгнет? Я делаю один осторожный шаг вперед.
Ничего не происходит.
И еще один шаг, и еще.
По-прежнему ничего не происходит.
А потом я моргаю, и врата оказываются прямо передо мной. Не близко, но если повезет, то я смогу добраться так, чтобы сирена меня не нашла. Не понимаю, из какого металла сделаны врата, из-за искаженного зрения, но, я клянусь, на завитках орнамента изображены ангельские крылья, как будто это врата на небеса другого бога.
Для меня они спасение. Финишная черта. Я могу победить.
Я могу закончить Подвиг и для остальных.
«Покончим с этим».
Медленно, шаг за осторожным шагом, я пробираюсь к клубящимся вратам. Финишная черта манит меня. Соблазн, подобный соблазну сирен. И я дохожу туда. Мне достаточно сделать всего один шаг. Один-единственный шаг.
Но я не могу заставить себя его сделать. Все внутри меня просто кричит, что это неправильно.
Сжав кулаки, я закрываю глаза и пытаюсь думать.
Оставят ли боги своих поборников – которые проиграют им Тигель – умирать с сиренами? Даже если я закончу Подвиг, богам не обязательно их возвращать. Тигель закончится. После этого дня смертные поборники им будут не нужны. А боги известны своей мелочностью.
Ну, почти все.
Но сможет ли Аид спасти их, даже если захочет, когда я закончу испытание? Что-то мне подсказывает, что Зевс устроил этот финальный Подвиг, чтобы никто из поборников из него не вышел, кроме его собственного. Он просто не ожидал меня.
Но если я остановлюсь сейчас, я могу все потерять. Для Аида. Для Буна. Для Персефоны.
У меня трясется рука, когда я просовываю пальцы в карман на молнии, вынимаю одну из жемчужин и рассматриваю ее. Просто… я не могу позволить остальным умереть. И не думаю, что Аид бы тоже этого хотел.
Понимание на миг останавливает мою руку, а последняя мысль внезапно соединяет для меня все точки.
Аид не хотел бы, чтобы я их бросала. Даже учитывая, в какой я буду опасности. Даже учитывая, что я проиграю. Он знает, что я не смогу их покинуть. Что я бы никогда так не решила.
У меня расширяются глаза, когда я внезапно понимаю, почему Аид отталкивал меня. Он знал, чего мне это будет стоить, и предоставлял мне выбор.
Он всегда видел меня лучше всех прочих, иногда даже лучше меня самой. Память мигом устремляется к моменту нашей первой встречи, когда он сказал, что моя способность ставить себя на первое место хорошо мне послужит. Я подумала, что он называет меня эгоисткой, но, возможно, он ясно видел меня еще тогда. Что, возможно отчасти из-за проклятья и моей жажды быть любимой, я ставлю всех остальных превыше себя. Но иногда нужно ставить себя на первое место. Вот как сейчас.
Мне нужно сделать лучший выбор для себя. Не из-за Аида. Или Персефоны. Или даже Буна. Мне нужно выбрать, с чем я смогу жить, – а это означает спасти моих друзей.
И он знал.
Я вспоминаю, как Аид обнимал меня после смерти Исабель. Как не отходил от меня оба раза, когда меня ранили. Каким он был, когда мы сошлись. Эти моменты были настоящими. Он не двигал фигурки по шахматной доске. Это все настоящее.
Он бы не хотел, чтобы я победила сейчас, если это означает жить с болью, что я не смогла спасти всех. Или хотя бы не пыталась.
Я знаю, что это тоже по-настоящему.
Потому что если Аид уже знал, что я смогу победить в этом испытании, то он также знал, что я бы одержала победу в нем ради него. Если бы не стала его ненавидеть, то могла бы предпочесть победу ради него спасению всех остальных. А он заставил меня его ненавидеть, чтобы я сделала выбор ради себя.
По-своему, своим упоротым способом он сказал мне, что именно сейчас у него на сердце.
Потому что он был готов пожертвовать моими чувствами к нему, даже собственными нуждами, чтобы дать мне выбор. И я без колебаний воспользуюсь его подарком.
Я глотаю жемчужину, точно представляя, куда хочу попасть.
Использование жемчужин шокирует каждый раз. Та же сила набрасывает невидимое лассо мне на талию и тащит, пока я не оказываюсь на камне, который выдается из кристально чистых голубых волн, бьющихся о него, обдавая меня водяной дымкой. Когда волны отходят, я вижу в деталях все на дне океана.