Читать книгу 📗 "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел"

Мне удаётся слабенько улыбнуться. Он целует меня ещё раз.

— Вот она, — шепчет. — Твоя улыбка. — Фраза как будто расслабляет его, и он снова атакует меня поцелуями — шумно, глупо, лишая меня дыхания и заставляя хохотать, как ребёнка.

Я умоляю его оставить меня в покое, и он поддаётся, но не отступает далеко. — Что случилось? — спрашивает он.

У меня одна мысль, крутящаяся в голове: Она — твоя Персефона. Голос срывается на половине слова. — Она — твоя Персефона, — выдавливаю я, уже больше злюсь, чем плачу.

Хайдес смотрит на меня, и я не могу прочесть его выражение. Он заправляет прядь волос за ухо, отбрасывает остальное на спину, оставляя мою грудь оголённой. Слежу за его руками. Когда он заканчивает, осмеливаюсь посмотреть ему в глаза.

В них — и гнев, и желание.

Хайдес поднимает меня, держит за бёдра. Обвиваю ногами его талию и не задаю вопросов — губы сами бросаются на его, языки сталкиваются, поцелуй выходит неуклюжим от возбуждения.

Балконная дверь распахивается, и в лицо дует тёплый декабрьский ветер — слишком тёплый для этого времени года. Хайдес ставит меня на перила, проверяет, надёжно ли я сижу, опускается на колени и поднимает длинную юбку моего платья; скидывает мои туфли и бросает их себе за плечи. Когда его руки заползают под юбку и поднимаются по ногам, я рефлексивно сжимаю бедра.

— Что ты делаешь? — уже задыхаюсь.

Он смотрит на меня с демонским оскалом, хватается за край моих трусиков и одним плавным движением стягивает их вниз. Я выдыхаю удивлённо.

Потом он вновь идёт вверх, его пальцы ищут молнию платья — находят её — и в мгновение ока я стою полностью обнажённая. Хайдес бросает белое платье на перила, предлагая мне на него усесться.

Немного надавив на мои колени, он просит: — Ты помнишь мой урок греческого? Boreís na mou anoíxeis ta pódia sou?

Я киваю.

Он наклоняет голову и оценивающе смотрит, его левая рука ползёт к бедру и упирается в талию. — Ты можешь? — шепчет он соблазнительно. — Раздвинуть ноги для меня?

— Зачем? — спрашиваю я. — Мы на балконе. Тут спальни всех. Услышат всё.

Он пожимает плечами и ныряет лицом мне в шею, оставляя влажную дорожку по коже. Медленно мои ноги расходятся — во власти Хайдеса Малакая Лайвли. — У нас тут ещё и комната Персефоны, — шепчет он. — Которая не моя Персефона. Как не была и не будет никогда. Так что пусть все слышат. Она, мои братья, кузены, даже отец с матерью. Пусть слышат, что ты — моя. Что я — твой. Без стыда. Пусть насладятся твоими стонами и развеют сомнения в том, кого я хочу и кого люблю по-настоящему.

— Но она… — начинаю я. Хайдес ждёт, пока я выложу свои страхи. Глубоко вдыхаю, собираю мысли. — Ты смотрел на неё так, что мне было больно.

Он гладит моё лицо, и я закрываю глаза, упиваясь прикосновением. — Я смотрел на неё, как смотришь на подругу, которую знаешь из тяжёлого времени, которая пропала — просто как на друга. Ничего больше, Хейвен, клянусь.

Я улыбаюсь, но сама вижу: улыбка совсем не искренняя. Это не ускользнуло от Хайдеса. — Однажды ты можешь проснуться и понять, что она — самый простой и логичный выбор. Ты знал её с детства, ждал её на дереве, нашел её снова. Она прекрасна, и родители её одобряют. Зачем мучиться со мной? — вываливаю я.

Он пронзительно смотрит мне в глаза, так что у меня почти кружится голова. Берёт лицо в ладони и тянет ближе. На губах у него сдерживаемая улыбка. Пытается удержать её. — Хейвен, — говорит он, — ты всегда была для меня пыткой с первого момента, как мы познакомились. И ты продолжала меня мучить: когда ты бросила мне тот леденец, когда дразнила меня «господином яблок», когда задавала бесконечные вопросы, когда умудрялась оскорблять меня остроумием, когда записалась в мой театральный кружок… — он вздыхает. — Больше всего ты меня мучила, когда отказывалась говорить. Когда я видел тебя в кафетерии и ждал, что ты придёшь, а ты не шла, и мне приходилось посылать брата за тем, чтобы он принес мне яблоко. Ты мучила меня, когда держалась в стороне. Ты шла мимо, волосы у тебя играли на солнце, голос звучал так близко, а я не мог подойти. Ты моё величайшее мучение, да.

— Я… — начинаю я.

Его большой палец коснулся моих губ, заставляя замолчать. — Ты ошибаешься.

Хмурю лоб, ошарашенная переменой темы. — Во чём?

— Ты ошибаешься, думая, что я хоть на секунду подумаю о другой. Это — твоя самая большая ошибка, — упрекает он.

Его рука скользит с моей щеки к основанию шеи. Приближает губы к моему уху и проступает дрожь. — Игнорируй остальной мир. Сосредоточься на мне. Позволь мне боготворить тебя всю ночь.

У меня в животе узел от предвкушения, а сердце опьяняют сказанные им слова. Он кладёт указательный палец мне на губы: — Игнорируй. Остальной. Мир. Пожалуйста.

У меня не хватает сил устоять. Я расслабляюсь, словно сбросив тяжесть, и Хайдес чувствует это. Улыбается довольный и начинает расстёгивать джинсы. — Kaló korítsi.

— Что значит? — спрашиваю, лишь чтобы заполнить томительное ожидание, пока он снимает брюки и развёртывает презерватив, вынутый из кармашка.

Он обхватывает мои голени и тянет меня к себе, оставляя меня балансировать на тумбочке, прижавшись к прохладной ткани платья, которым я сидела. Наклоняет меня вверх и теряет членом мою промежность. — Это значит, что ты хорошая девочка, моя Persefóni mou, — шепчет он.

Я сглатываю, осязаю каждое движение его тела, требующего ещё. Когда пытаюсь податься сильнее, Хайдес отстраняется, только чтобы позлить.

Я выхватываю презерватив у него из рук и беру член правой рукой. Натягиваю защиту медленно, не отрывая взгляда от его лица; он ошарашен моей резвостью. Именно я веду его: пальцы крепко сжаты вокруг него, я сама ввожу его решительной толчком.

Хайдес наклоняется ко мне, прерывисто стонет. Целую его в губы, поднимаюсь к уху, крепко прижимаюсь телом и трусь о него. — Ты ошибаешься, — говорю шёпотом. — Я вовсе не «хорошая девочка». Я сожгу весь мир ради тебя. Я не ограничусь игнорированием: никто не встанет, между нами.

Глава 9. КАРТОЧНЫЙ ДОМ

«Philia» — братская любовь или дружба.

Любовь, основанная на взаимном уважении, доверии и общих интересах.

Многие философы, например Аристотель, считали philia одним из самых важных видов любви.

Утро на следующий день ещё хуже.

Ночь с Хайдесом отвлекла меня от мыслей и это действительно помогло — ненадолго. Потом я поняла, что никакое отвлечение не способно заглушить всё до конца. Я всё ещё застряла на «Олимпе» Лайвли: мужчина, который хочет меня «усыновить» и зовёт «Артемидой», девушка, назначенная Персефоной Хайдеса.

Ах да. И меня усыновили. Мои родители — не биологические. А мой брат…

— С Рождеством, крошка! — влетает Гермес на террасу у кухни и орёт так, что от этого вздрагивает весь стол.

Аполлон подпрыгивает в кресле и проливает на себя часть кофе. Ругается себе под нос и бросает брату наигранно недовольный взгляд, который быстро превращается в искреннее отвращение.

Когда я оборачиваюсь, всё становится ясно: Гермес в жёлтом атласном халате, и он его не застегнул — всё нагота напоказ. В наше время это уже не новость.

Хайдес, прислонившись к парапету с видом на море, корчит гримасу и качает головой, как будто хочет прогнать образ Гермеса. Складывает руки на груди и встречает мой взгляд. Пытается улыбнуться — у меня не выходит ответить искренне. Он вроде бы и не замечает, а если замечает — молчит.

По правде говоря, я была с ним очень холодна последние часы. Притворилась, что уснула, чтобы не разговаривать; утром, когда он предложил принять душ вместе, я соврала, что умираю от голода и лучше сразу спущусь на завтрак. Он последовал за мной молча. Думает, наверное, что я в шоке из-за усыновления — отчасти так и есть. Но реальность сложнее: после всех признаний и красивых моментов тёмное всплыло с новой силой.