Читать книгу 📗 "Горячие руки для Ледяного принца (СИ) - Морозова Рита"

Я ловила себя на мысли, что жду этих сеансов. Не как долга или испытания. Как возможности. Увидеть его. Услышать его голос. Уловить тот проблеск тепла в его глазах, который становился все ярче, все увереннее. Боялась ли я? Конечно. Боялась этой силы чувства, нараставшего во мне вопреки всему — вопреки его проклятию, вопреки моей затерянности в чужом мире, вопреки королевскому приказу и тени будущих бурь. Боялась, что он — или я — отступит. Что лед сомкнется снова. Но страх уже не мог заглушить эту тихую, настойчивую радость от его присутствия.

Я видела, как он борется с тем же. Как его привычная маска отстраненности давала трещины все чаще. Как его сарказм скудел, теряя яд. Как в его взгляде, когда он думал, что я не вижу, появлялась нежность. И растерянность. Человек, проживший в ледяной пустыне столько лет, он просто не знал, что делать с этим теплом, с этой близостью. Он тянулся к ней и пугался ее одновременно.

Кульминация наступила неожиданно. И абсолютно закономерно.

Это был день особенно сильной вьюги за окном. Ветер выл в башнях замка, как голодный зверь, забрасывая стекла снежной крупой. Холод в его покоях был зловещим, давящим. Проклятие бушевало, отзываясь тупой, глубокой болью в его теле, которую я чувствовала с первых секунд прикосновения. Сеанс был тяжелым. Тепло моего дара с трудом пробивалось сквозь ледяную броню, которую сегодня воздвигло проклятие. Мы почти не говорили. Только я сосредоточенно направляла поток энергии, а он, стиснув зубы терпел, его лицо было искажено гримасой боли и усилия. Его пальцы сжимали мою руку почти до хруста костей.

И вдруг… прорыв. Как будто внутренняя плотина проклятия не выдержала. Холод отступил резкой волной. Он ахнул — не от боли, а от шквала облегчения, нахлынувшего после долгого напряжения. Его тело дрогнуло, он резко наклонился вперед, чуть не потеряв равновесие. Инстинктивно, не думая, я бросилась вперед, подхватывая его под локоть, чтобы удержать.

— Кайлен! Держись! — вырвалось у меня.

В этот момент он поднял голову. Его лицо было бледным, изможденным, но глаза… глаза горели. Не болью. Не гневом. Чистым, неконтролируемым облегчением. И благодарностью. И чем-то еще. Тем, что копилось неделями. Тем, что не находило выхода. Тем, что было сильнее страха, сильнее проклятия.

Он не отстранился. Не оттолкнул мою руку, поддерживающую его локоть. Наоборот. Его свободная рука (та, что не была в моей) поднялась. Медленно. Неуверенно. Как будто движимая собственной волей, помимо его разума. Его пальцы, все еще холодные, но уже не ледяные, коснулись моей щеки.

Я замерла. Мир сузился до точки прикосновения. До его пальцев на моей коже. До его глаз, смотрящих в мои с такой интенсивностью, что захватывало дух. В них не было вопроса. Было… признание. Чистое и беззащитное.

— Твое тепло… — прошептал он, его голос был хриплым, срывающимся. — Оно… не жжет. Не разрушает. Оно… — Он не нашел слов. Его пальцы дрогнули на моей щеке.

Я не отстранилась. Не могла. Что-то внутри меня распахнулось навстречу этому прикосновению, этому взгляду. Я наклонила голову, чуть прижавшись щекой к его ладони. Закрыв глаза. Его холодная кожа на моей горячей щеке была парадоксом, совершенством. Границей между нашими мирами, которая вдруг перестала быть стеной.

Я не знала, что сказать и просто пристально посмотрела в его лицо.

Он втянул воздух. Его глаза расширились. Потом сузились, наполнившись такой нежностью, что у меня перехватило дыхание. Его рука на моей щеке перестала дрожать. Укрепилась. Он медленно, невероятно медленно, потянул меня к себе. Не приказом. Не силой. Предложением. Мольбой. Возможностью.

Я не сопротивлялась. Шагнула навстречу. И оказалась в его объятиях.

Он обнял меня. Сначала осторожно, неуверенно, как будто боялся раздавить или обжечься. Его руки — сильные, но все еще несущие ледяной отзвук проклятия — легли мне на спину. Я прижалась к нему, ощущая под щекой грубую ткань его камзола, его запах — холодный, как зимний лес, но с едва уловимыми нотами чего-то человеческого, пряного. Его сердце билось под моей щекой — учащенно, гулко. Не ледяное. Живое.

И случилось чудо.

В точке, где наши тела соприкоснулись, где моя щека прижималась к его груди, а его руки обнимали меня, лед… начал таять. Не метафорически. Физически. Я почувствовала, как холод, исходивший от него, не просто отступил. Он растворился . Уступил место волне настоящего, глубокого тепла, которое потекло из самого его центра. Оно обволакивало нас обоих, как мягкое покрывало. Я услышала его сдавленный стон — не боли, а невероятного, забытого облегчения, почти блаженства. Его руки сжали меня крепче, прижимая к себе, как будто я была якорем в этом потоке незнакомого ощущения. Его дыхание стало горячим у моего виска.

Вокруг нас замерцало. Золотистое сияние моего дара и голубоватый отблеск его холода слились в одно сияющее, переливающееся облако тепла. Лед на ближайшей стене не треснул. Он… запотел. На его гладкой поверхности выступили мельчайшие капельки воды, засияли в мягком свете, стекая вниз. Воздух в комнате перестал резать легкие. Он стал… просто прохладным. Чистым. Живым.

Мы стояли так, слившись в объятии, пока волна тепла медленно не схлынула, оставив после себя ощущение глубокого покоя и… абсолютной, немыслимой близости. Он не отпускал меня. Я не пыталась вырваться. Мы просто дышали в унисон, слушая, как бьются наши сердца — его, уже не скованное льдом, а мое, готовое выпрыгнуть из груди.

Он наконец отодвинулся, ровно настолько, чтобы посмотреть мне в лицо. Его руки остались на моей спине. Его серебристые глаза были влажными. Не от слез. От той самой влаги, что выступила на льду стен. От таяния. В них не было ни тени прежней пустоты или гнева. Только смятение. Только нежность. Только страх перед силой того, что он чувствовал. И надежда. Огромная, хрупкая, как первый весенний ледок.

— Аннализа… — мое имя на его устах звучало как молитва. Как открытие. — Я… — Он запнулся. Губы его дрожали. — Я не хочу терять это тепло.

Прошептал он, его пальцы сжали ткань моего платья на спине.

— Твое тепло. Твое присутствие. Даже если это… безумие. Даже если это… конец. Я боюсь. Боже, как я боюсь. Но… я больше боюсь вернуться туда. В ту пустоту. Без тебя.

Слезы наконец выступили у меня на глазах. Горячие, соленые. Они катились по щекам, не замерзая. Потому что вокруг нас было тепло. Наше тепло.

— Я тоже боюсь, Кайлен, — призналась я, мои пальцы сами нашли его руку, сжатую на моей спине, и сомкнулись вокруг нее. — Боюсь раствориться здесь. Боюсь этого проклятия. Боюсь будущего. Но… — Я подняла на него глаза, сквозь слезы. — … я больше боюсь потерять этот островок. Этот свет. Тебя.

Он не сказал ничего. Он просто притянул меня снова к себе, крепко, почти до боли, прижал мою голову к своей груди. Его сердце билось учащенно, но уже не в панике. В ритме жизни. Нашей жизни. Такой хрупкой. Такой невозможной. Такая реальной.

Мы стояли в объятиях посреди его ледяных покоев, в сиянии нашего странного, чудесного тепла, пока за окном бушевала вьюга. Лед на стенах плакал тихими каплями. Искра, промелькнувшая в сумерках откровения, разгорелась в пламя. Нежное. Опасное. Прекрасное. Мы не говорили о любви. Мы просто держались друг за друга, как за единственное спасение в тонущем мире, признавая без слов то, что было сильнее страха, сильнее льда, сильнее самой смерти. Мы признали нашу связь. Нашу необходимость друг в друге. Нашу первую, робкую надежду.

И в этой тишине, под вой ветра и тихий плач тающего льда, было больше правды и больше обещаний, чем в любых громких клятвах.

11 глава

Утро после объятия наступило не с ясностью, а с тревожной, липкой тишиной. Солнца не было — лишь сплошная серая пелена, из которой сыпался мелкий, назойливый снег, словно замок пытались засыпать пеплом. Я проснулась не от стука стражи, а от собственного сердцебиения, гулкого и неровного, как барабанная дробь перед казнью.