Читать книгу 📗 "Горячие руки для Ледяного принца (СИ) - Морозова Рита"
— Сеанс, — сказал он просто, протягивая руку. Жест был таким же, как всегда, но лишенным прежней механической отстраненности. Было в нем что-то… преднамеренное. Почти вызов.
Я подошла. Холод от его фигуры обволакивал, но уже не пугал так. Я знала, что под ним. Знакомую боль, знакомый страх. Я осторожно положила свои ладони поверх его ледяной руки. Контакт. Все тот же шок холода, волна эха его боли — сегодня тупой, ноющей, как после тяжелой битвы. Но не острой. Не неконтролируемой. Мой дар откликнулся мягче, чем вчера — не взрывом, а глубоким, ровным потоком тепла, который потек навстречу холоду, растворяя его изнутри. Мы оба вздохнули одновременно — он от облегчения, я от концентрации.
— Вчера… — начала я тише, чем планировала, глядя на наши руки. Золотистое свечение пульсировало на границе наших кож. — … ты спрашивал о моем мире. О тепле.
— Да, — его ответ был коротким, но не резким. Он не отводил взгляда от наших рук.
— Там… люди прикасаются друг к другу не только чтобы лечить, — продолжила я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Говорить об этом было неловко, почти опасно. Но после вчерашнего молчать казалось предательством той хрупкой связи. — Прикосновение… оно может быть просто… знаком внимания. Поддержки. Дружбы.
Он промолчал. Но его пальцы под моими ладонями чуть шевельнулись. Не для того, чтобы оттолкнуть. Скорее… как бы исследуя ощущение.
— Дружбы? — наконец произнес он. Голос был низким, задумчивым. — Между принцем-изгоем и южной целительницей, запертой в его ледяной клетке по воле короля? Звучит… как плохая баллада.
В его словах снова прозвучала знакомая горечь, но без прежней ядовитости. Было в них скорее сомнение. В себе? В возможности такого?
— А почему нет? — я рискнула поднять на него глаза. Его взгляд был прикован к моему лицу. Серебристые глаза казались еще глубже в полумраке комнаты. — Мы оба… не там, где должны быть. Оба застряли. Оба боимся. Разве это не повод… не быть врагами? Хотя бы?
Он снова замолчал. Долго. Тепло между нашими руками текло ровно, создавая островок спокойствия в ледяном море комнаты. Холод отступил значительно, эффект был заметнее и стабильнее, чем в предыдущие дни. Дар, подпитываемый не только состраданием, но и этой новой, странной надеждой, работал чище, глубже.
— Страх… — он наконец произнес слово, которое раньше никогда бы не признал. — Да. Он есть. Всегда. Как тень. — Он посмотрел на заиндевевшее окно, за которым кружил снег. — Но вчера… когда ты говорила о своем мире… о солнце… тени отступали. Ненадолго.
Сердце екнуло. Он признал это. Признал, что мои слова что-то для него значили. Я не удержалась, улыбнулась — чуть, робко.
— Значит, моя южная болтовня не так уж бесполезна? — рискнула я пошутить, вспомнив его прежние колкости.
Краешек его губ дрогнул. Почти неуловимо. Не улыбка. Но намек на нее. Эхо вчерашней тени в сумерках.
— Менее бесполезна, чем ожидалось, — парировал он с привычной сухостью, но без злобы. Взгляд его вернулся ко мне, и в нем промелькнуло что-то… теплое. Искра.
Этот взгляд лишил меня дара речи. Я просто смотрела на него, чувствуя, как тепло разливается не только в руках, но и внутри, согревая изморозь страха и неуверенности. Наши руки все еще были соединены, тепло и холод находились в хрупком, чудесном равновесии.
Дни, последовавшие за сумерками откровений, перестали быть чередой мучительных сеансов. Они стали… странным, новым ритуалом сближения. Кайлен больше не начинал с колкостей. Его «южная муха» и «лучик» исчезли, сменившись молчаливым ожиданием, когда я подходила к креслу. Он по-прежнему протягивал руку первым, но теперь в этом жесте было меньше вызова, больше… доверия? Потребности?
Мы говорили. Не только я — он тоже. Осторожно, скупо, как человек, отвыкший делиться мыслями. Он спрашивал о моем мире — не с недоверием, а с искренним, сдержанным любопытством. О машинах, которые «мчатся быстрее лошадей». О «домах выше замка». О «солнце, от которого кожа темнеет». Мои рассказы о простых вещах — о запахе кофе по утрам, о шуме дождя по крыше, о том, как дети смеются, бегая по лужам — завораживали его. Я видела это по его глазам, по чуть приоткрытым губам, по тому, как холод под моей ладонью отступал быстрее, когда я увлекалась рассказом.
Иногда он делился чем-то своим. Крупицами. О том, каким был замок до проклятия — шумным, полным жизни, с садами, где цвели розы, о которых теперь остались только воспоминания в старых книгах. О своей матери — нежной, вечно улыбающейся женщине, которая умерла через год после проклятия, не вынеся вида страданий сына и королевства. Его голос становился тише, жестче, когда он говорил о ней. Боль от этой потери была свежей, острой, даже спустя годы.
Мы не касались будущего. Не говорили о проклятии, о его усилении, о королевском приказе. Это висело между нами тяжелой, неозвученной тенью. Но в моменты этих разговоров, в тишине его покоев, озаренных только светом от наших соединенных рук, тень отступала. Мы были просто двумя потерянными душами, нашедшими невероятную точку опоры друг в друге посреди ледяного хаоса.
Перемены проявлялись в мелочах. Взглядах. Жестах. Том, как мы существовали в одном пространстве.
Однажды, после сеанса, я встала слишком резко. Голова закружилась от перепада температур и затрат энергии — дар, хоть и работал легче, все равно требовал платы. Я пошатнулась, сделав неверный шаг назад. Прежде чем я успела опомниться, его рука — та самая, ледяная, но сильная — схватила меня за локоть, удерживая от падения.
— Осторожно, — его голос прозвучал прямо у моего уха. Тихо. Без привычной сухости. С искренней тревогой.
Его прикосновение к моему локтю через ткань платья было кратким. Мгновенным. Он тут же отпустил, как будто обжегся. Но ощущение его пальцев — холодных, но твердых, уверенных — осталось. И невысказанная забота в его глазах, когда он убедился, что я стою твердо. Я промолчала, лишь кивнув в благодарность, чувствуя, как по щекам разливается жар. Он отвернулся к окну, но я видела, как его уши покраснели. Ледяной Принц краснел. От прикосновения. От заботы.
Другой раз я принесла ему книгу. Ту самую, купленную у старухи на рынке в первый день, со стихами о море и солнце. Я так горевала, что она осталась в комнате постоялого двора, что рассказала как-то об этом принцу. И через несколько дней нашла книгу на тумбочке возле кровати.
— Эта та книга, о которой я говорила раньше. Она чудесным образом оказалась в моих покоях. — я протянула книгу, чувствуя себя нелепо. Наверняка, он сам попросил стражу принести ее мне. Но ничем не подтвердил мои догадки, даже не усмехнулся. — Там есть стихи. О тепле. О море. Может… напомнит тебе о чем-то. Или просто отвлечет.
Он взял книгу осторожно, как хрупкую реликвию. Его пальцы скользнули по потертому кожаному переплету. Он не открыл ее сразу. Просто держал, глядя на обложку, где было вытеснено стилизованное солнце.
— Спасибо, — сказал он просто. Искренне. И в его глазах была благодарность, которая согрела меня сильнее любого дара.
Он начал читать ее во время сеансов. Молча. Держа книгу в одной руке, в то время как другая была в моих. Иногда я ловила его взгляд, скользящий по строчкам, и видела в нем то самое любопытство, ту жажду узнать мир, который был для него недоступен. Он никогда не комментировал стихи. Но однажды, когда я описала запах моря, которого он никогда не видел, он тихо процитировал строчку из книги: «…и соль на губах, как слезы небес…». И это было больше, чем любое признание в том, что он читает и впитывает.
Напряжение между нами росло. Но это было иное напряжение. Не враждебное. Электрическое. Полное невысказанных вопросов и трепетных надежд. Оно витало в воздухе, когда наши взгляды задерживались на секунду дольше необходимого. Когда наши пальцы случайно касались при передаче книги или когда я поправляла одеяло, накинутое на его колени во время сеанса (он перестал протестовать против этой «слабости»). Когда в тишине, прерываемой только потрескиванием льда на стенах и нашим дыханием, возникали паузы, наполненные всем, что мы боялись сказать вслух.
