Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"
Но теперь я сломала печать и не могу остановиться. Смех льется из меня, яростный и напряженный. Я умудряюсь сесть, но, серьезно, я не могу остановиться.
Я смеюсь так долго, что Аид, хмурясь, опускается передо мной на колени.
– Лайра?
Слезы текут по моим щекам, я качаю головой, лицо и живот начинают болеть от болезненного веселья, цепко держащего меня в своей хватке.
Раздражение проносится по чертам лица Аида, сжимая идеальные губы в тонкую линию.
– Лайра, прекрати.
Потом Аид хватает меня за плечи. И как только он касается меня, смех прекращается, внезапно обрываясь, и я пялюсь на него.
И на меня наваливается все.
Я обещала себе не плакать. Не плакать, проклятье. У меня уходят все силы на то, чтобы сдержать эмоции. Мне как будто приходится заставить себя онеметь, чтобы их не чувствовать. Я знаю, что пялюсь на Аида, но на деле его не вижу: я устремилась в себя. Если бы я сделала что-то подобное на глазах у Феликса, он бы велел мне подобрать сопли, а может, даже привел меня в чувство пощечиной.
Мне надо подняться на ноги. Пойти переодеться и прикинуть следующие шаги. Не выказывать такую слабость. Никому.
Особенно Аиду.
И когда он молча садится на пол рядом со мной, ногами в другую сторону, прямо напротив меня, настолько близко, что я чувствую его тепло сквозь мокрую одежду, я не знаю, как с этим справляться. Не с плечом, на котором можно поплакать, а с молчаливой поддержкой.
Я бы стерпела, если бы он наорал на меня, ушел, начал обвинять, даже швыряться чем-нибудь.
Но такое чувство, как будто самая кроха гребаного понимания, самая мелкая песчинка пробивает дыру в эмоциональной крепости, которую я выстроила вокруг себя за годы, и оттуда бегут слезы. Я сильно закусываю губу, пытаясь их остановить.
А Аид делает самое ужасное, что можно сделать, – смягчается.
Он накрывает мою щеку ладонью, большим пальцем нежно касается губы там, где я ее прокусила. Его глаза меняют цвет от острой стали до вихря ртути, и я вижу в них… понимание.
– Не надо так.
Я не могу говорить, потому что в горле застрял комок, так что просто качаю головой.
– С тобой все будет хорошо. Обещаю.
Не припомню, когда в последний раз кто-то говорил мне хоть что-то отдаленно похожее, и это бьет по моим чувствам. Но я качаю головой: ведь дело не в этом. Дело не во мне. Вовсе нет. Так не должно было случиться. Исабель не заслужила.
– Я… – Мне приходится тяжело сглотнуть. – Я держала ее за руку, пока… – Я едва ее знала, но, кажется, я не могу просто так это отпустить. – Ей было так больно.
Так больно.
– Я знаю, – бормочет Аид и стирает слезы, сбежавшие из-под подушечки его большого пальца. – Я знаю.
Я не могу выкинуть из головы выражение лица Исабель: панику, навязчивое знание, что она сейчас умрет, в полных ужаса глазах, пока она кричала и кричала.
– Я не отпускала. Даже… когда…
Я не могу сказать. Не вслух. Тогда это станет реальнее, хуже, зацементируется в моем мозгу.
– Я видел, – говорит Аид. Его низкий рокочущий голос окружает меня, и нечто утешительное в этом звуке наконец-то проникает в меня, и в моей груди что-то потихоньку разжимается.
Я обхватываю его запястье ладонью и сдаюсь, подаюсь навстречу его касанию, закрывая глаза, слушая его ровное дыхание, пытаясь подстроить свое под этот звук, под него. Это помогает.
Быть… с ним.
Его утешение. Его непоколебимость. Его касание.
Касание бога смерти.
«О чем я думаю, во имя Верхнего мира?»
Мои глаза мгновенно распахиваются, и я вижу, как Аид наблюдает за мной.
Он поддевает мой подбородок пальцем, заставляя посмотреть на него.
– Если я пообещаю позаботиться о ней в Нижнем мире – выделить ей милое местечко в Элизии, – это поможет?
Я таращусь в серо-стальные водовороты глаз, пока вслед за пониманием, где именно мы сидим и как именно касаемся друг друга, мной по капле не овладевает неловкость. От нее медленно коченеют все части моего тела, начиная от центра, пока я не становлюсь гиперчувствительной во всех местах, которыми мы касаемся друг друга. Меня кроет от того, как я хочу подвинуться еще ближе, прижаться к нему.
Мне двадцать три года, и мне как никогда очевидно, что еще ни разу мужские руки не обнимали меня так. Никогда. Надо выпутываться из этой ситуации, пока я не наделала глупостей. Например, не оседлала его колени, не положила голову на плечо и не попросила просто меня обнимать.
– Лайра? – Ему нужен ответ на его вопрос.
Мысль останавливается. Проводку у меня в мозгах замкнуло, и что странно, единственная тема, в сторону которой я могу думать, – это…
– А мое проклятье на тебя действует?
Он колеблется. А я получаю свой ответ. Он не может испытывать ко мне ничего настоящего или долговечного. Никто не может.
– Ты нужна мне, – наконец говорит он.
Я моргаю, пытаясь не дать себе ничего почувствовать, и сосредоточиваюсь на правде.
– Ясно. Тебе надо, чтобы я выиграла, а для этого я нужна тебе работоспособной.
Я как-то нашла мелкого пса возле входа в туннели логова. Заложникам нельзя заводить питомцев, так что я отнесла его в ближайший приют для животных. Взгляд, которым он провожал меня, когда я оставила его там… На секунду Аид напоминает мне его. Отчасти потерянный, как будто обиженный.
И все это исчезает под маской скуки через мгновение – так быстро, что я начинаю сомневаться в увиденном, когда он отнимает руку от моего лица.
– Если от веры в это тебе будет легче – вперед, – говорит он. – Так ты хочешь, чтобы я так сделал, или нет?
Помог Исабель.
О боги. А я думаю о том, чтобы залезть ему на колени, хотя должна думать только о том, что произошло. Со мной все очень сильно не в порядке. Пошла вразнос.
– Да. – Следующие слова вырываются хриплым, обличающим шепотом: – Никто не заслуживает такой смерти.
Он ловит мой взгляд.
– Нет.
– Эти Подвиги – полная лажа.
– Знаю.
– Мы не расходный материал, – говорю я ему, и злость сжигает остатки моего отчаяния. – Смертные. Вы, боги, играете с нами, как будто считаете нас ничем.
Аид испускает вздох, тяжелый, как мои чувства.
– Другие поступают так, потому что для них смертные приходят и уходят. Вмиг. Если ты подумаешь о сроке жизни бабочки с точки зрения смертного, он так же короток по сравнению с вашим… – Он пожимает плечами. – Вы считаете их красивыми, но обреченными созданиями, которые живут рядом с вами, но умирают слишком быстро, чтобы к ним привязываться.
– Но мы не наслаждаемся, давя эти красивые создания каблуком.
Аид не защищает себя или собратьев-богов, и я поднимаю взгляд, чтобы изучить его лицо и то, что кроется за его взглядом.
– Ты сказал, что другие поступают так, – медленно говорю я.
Он поднимает брови:
– Ну и?
– Ты не думаешь так о смертных?
– Нет.
– Почему нет?
К нему возвращается потерянное выражение лица.
– Потому что все они в итоге попадают ко мне. – В этих девяти словах столько тяжести, что я не понимаю, как они не ломают его на моих глазах.
До меня впервые доходит, что царь Нижнего мира именно таков. Он царь. Правитель для всех душ, верующих в греческих богов и попавших в его царство после смерти. Правитель, который должен карать и награждать за жизни, которые эти души прожили. Правитель, который должен понимать душевную боль тех, кто остается в мире смертных, когда уходят их близкие, потому что в конечном счете он встретит и эти души тоже.
– Мы для тебя не бабочки, – шепчу я. – Мы – вечность.
Его глаза коротко вспыхивают каким-то диким светом, но он ничего не говорит.
Я хмурю брови, обдумывая все это, потом качаю головой:
– Но ты засунул меня в Тигель, как будто тебе было наср…
– Я верил, что тебе хватит сил выжить в Тигле. Есть и другие причины, но я правда так подумал. – Он морщится. Аид и правда морщится. – Но я не подозревал, что под этой твердой броней у тебя такое мягкое сердце. Прости.
