Читать книгу 📗 "Тени столь жестокие (ЛП) - Зандер Лив"

Стражник, тот самый Гаврик, моргнул, глядя на меня пустыми от потрясения глазами. Потом резко кивнул и исчез за дверью в воротах, оставив её приоткрытой.

Служанка, в которой я теперь узнала Жану, сняла шаль со своих плеч и накинула мне на плечи — её тепло стало долгожданным противоядием от пронизывающего холода.

— Идите со мной, госпожа. Надо скорее посадить вас в горячую ванну, иначе схватите горячку.

Дрожь сотрясала всё моё тело, каждый шаг по узкой винтовой лестнице превращался в мучительный рывок, зубы стучали так, что я едва могла сдержать их. Боги, как же я замёрзла, как же устала… и всё же голова гудела сотней мыслей.

— Марен, — сказала Жана другой служанке, что попалась нам по пути. — Найди леди Брисден и приведи её в покои леди Галантии. Живо!

Я последовала за Жаной по наружной галерее к двери в свою комнату.

— М-мо… мой о-отец?

— Не думаю, что он сейчас в замке, госпожа, — Жана распахнула дверь. — Слышала, он с корабельщиками у залива. Садитесь, госпожа.

Мне не пришлось повторять дважды. Она помогла усадить меня в кресло у очага, сама опустилась на коврик и поспешно принялась раздувать огонь, подкладывая сухие щепки и дубовые поленья.

— Как только принесут воду, сразу в ванну.

Она вытащила мою старую деревянную кадку из угла и перетащила её за вышитую шёлком ширму. Дверь снова распахнулась — две молоденькие девицы внесли вёдра с парящей водой и одна за другой вылили их в кадку, щеки их горели от усилия.

— Живее, — приказала им Жана. Когда те ушли, она поманила меня. — Ах, как вы дрожите, госпожа. Надо снять это платье. — Её пальцы быстро распустили шнуровку, но с трудом отдирали с меня чёрную тень-ткань, пропитанную влагой и застывшую в ледяной корке. — Проклятые боги, что за странный шёлк… Будто… — Она осеклась, рвано присев в реверанс при скрипе двери. — Госпожа.

Холод в комнате сгустился мгновенно, даже молодой огонь у очага задрожал. Всё из-за матери, чья изогнутая бровь застыла, будто высеченная из льда.

— Это ты.

Голос её был лишён тепла, но у меня уже не оставалось сил чувствовать боль от этого осуждения. Сердце и так было изранено, разбито в кровь.

— Простите, что разочаровала… но да, м-мать, я в-вернулась домой.

— Это больше не твой дом. Ты должна быть в Дипмарше, готовиться к отъезду в Тайдстоун к свадьбе, которая должна спасти будущее всего нашего рода. — Бледно-зелёная, отороченная мехом ткань качнулась в такт её гневным шагам. Три — и она уже стояла вплотную передо мной. Серебро в её волосах было убрано изящной шпилькой — в резком контрасте к грубой складке верхней губы. — Что ты наделала?

Её обвинение впилось в грудь ледяным клинком, и даже пламя в очаге не могло согреть сердце, что с каждой новой болью расползалось трещинами в рёбра. Как же я устала от этого презрения, от вечного разочарования!

— Что я сделала? Я? — Я с трудом сдерживала стук зубов, рванула за ткань тени и обнажила шрам на груди. — Я проливала кровь и терпела боль ради будущего всего нашего рода, а ты бросила меня в руки самой ненавистной твари, что бродит по этой земле! Скажи мне, что сделал ему отец, чтобы взрастить в нём такую злобу? А заодно — что сделала ты?

Лицо матери напряглось, её холодный взгляд упал на мой шрам, а губы вытянулись в тонкую, беспощадную линию. Знала ли она? Знала ли она, кто я?

— Вон! — крик матери заставил Жану вздрогнуть и поспешить прочь, но её глаза продолжали цепляться за мой шрам — жёсткие, непреклонные. — Никого не впускай сюда. Никого, слышишь!? — Когда дверь тяжело захлопнулась на замок, мать подняла свои тонкие пальцы. Но вместо того чтобы коснуться моего шрама, они зацепились за что-то в платье. — Сними это с себя.

Я опустила взгляд на её пальцы — они вытянули из-под тени-ткани кремовое перо. Сердце моё провалилось, чем выше она его поднимала между нами. И лишь затем, отвернувшись, мать позволила перу упасть в огонь камина.

Пламя пожрало его с оглушающим шипением — таким же, как вспышка ярости, взметнувшаяся в моей груди.

— Ты знала, — прошептала я, ловя её взгляд, ощущая, как жар во мне сталкивается с холодом её синих глаз. — Ты всегда знала, кто я.

— Никто не должен находить твои перья, какими бы безобидными они ни казались, — она рвала ткань, позволяя ей упасть у моих ног. — Если кто-нибудь узнает — мы обе мертвы.

Глава 3



Галантия

Наши дни, Тайдстоун

— В воду, — сказала мать, подталкивая меня, обнажённую, к купели. — Ты расскажешь мне, что всё это значит. Что с помолвкой с принцем Малиром?

Я вошла в тёплую воду, прижимая одну руку к груди, другую к паху, и, зашипев от жара, изобразила самым напыщенным тоном, на какой была способна:

— Эт-то… потому что он… лоооорд.

— Не смей дерзить, — оборвала она, поднимая с пола моё платье. — Ты расскажешь мне всё, Галантия. Что с союзом?

Это было наименьшей из моих забот сейчас, даже несмотря на то, что солдаты Тарадура стояли почти у наших границ.

— Ты белая Ворона?

Жест обиды — ладонь к груди и возмущённый вздох — был ответом сам по себе.

— Что со свадьбой?

— Мне наплевать на свадьбу! — крикнула я. — Кто я?!

— Твоему упрямству нет предела, — прошипела мать. — Это тебя среди этих… животных научили забывать остатки благородства и отрекаться от верности?

— Ах да, конечно. Желание понять, почему у меня проросли перья, — верх дерзости. Где была твоя верность, когда ты бросила меня в той деревне? Когда оставила меня на растерзание мужчине, которого отец когда-то хлестал плетью и пытал в шаге от моей постели?

— Ты скажешь немедленно, если снова потерпела неудачу, поставив войну к нашему порогу.

— Потерпела неудачу? — Язвительный смех. Эта мысль оказалась для неё куда ближе, чем возможность предательства. — Я ничего не скажу, пока не узнаю, кто я.

— Не усложняй всё зря, — отрезала она. — Твоя жизнь так же на кону, как и наша.

— Ах, правда? Потому что если война придёт к нашему порогу, у меня есть крылья, чтобы унестись отсюда прочь. — Я ещё не знала, как превратиться, но это не могло быть слишком сложно — ведь однажды уже случилось. — А что насчёт тебя, мать? Как кареты обычно справляются со скоростью чёрного облака Ворон, преследующих их?

Она смотрела на меня долгие секунды, сжимая зубы так, что, казалось, вот-вот их сломает, а потом придвинула деревянную табуретку от перегородки и опустилась на неё, положив платье на колени.

— Я не знаю, кто ты.

Вот и ответы…

Я опустилась в воду глубже, и вместе со мной погружалась и надежда хоть что-то узнать.

— Ты должна знать, как я оказалась в колыбели дома Брисденов.

— Хорошо… — Она сложила руки на теневую ткань, пальцами нервно теребя чёрное переплетение, взгляд тонул в его глубине. — Той весной я проснулась, решив, что воды отошли ночью. Но то была кровь, — её голос едва заметно дрогнул. — Восемь часов длились роды. Сын. Мой красивый, крепкий, светловолосый сын. Совершенный. И… мёртвый. — Она часто заморгала. — Это было после того, как король Оманиэль похитил невесту короля Барата.

Ложь. Но мне была нужна моя правда.

— Продолжай.

— Когда меня выдали за моего господина-мужа, я думала, что удел знатной женщины — рожать ему детей, — сказала она. — Настоящий удел оказался в том, чтобы не рожать вовсе. Я знала: если он вернётся и увидит ещё одну маленькую свежую могилу на фоне надвигающейся войны между людьми и воронами, он отринет меня, а то и хуже. Но тогда я узнала о младенце, что двумя днями ранее родился у одной из кухонных помощниц, ухаживавших за садами. Здоровый, румяный, с кремово-светлыми волосами, как у матери.

Горло сжалось. Это означало, что моя настоящая мать была белой Вороной, прятавшейся — и работавшей — в доме Брисденов.