Читать книгу 📗 "Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел"

— Мне нужна рядом ты. Как и всем нам.

Хайдес кивает. Аполлон делает знак. И я встречаюсь взглядом с Афиной, ожидая от неё того же «добро».

— Останься с нами, Хейвен, — шепчет она, к моему большому удивлению. — С первой твоей фразы я тебя возненавидела, со второй — уже успела привязаться. Язвишь слишком много и самоуверенности в тебе почти столько же, сколько во мне, но ты — наша. Твоё место здесь. — Она показывает на пустое место между собой и Гермесом.

Жаль, что никто не снял это на видео: мне пригодится этот эпизод нежности Афины — уверена, будут дни, когда придётся себе о нём напоминать.

Я улыбаюсь. И Афина — первая, кто отвечает на улыбку тем же. Я оборачиваюсь к Аресу, чтобы поблагодарить за предложение. В конце концов, он просто хотел быть милым. И сердце подсказывает: показать этот свой слой ему стоило немалых усилий.

Но его уже нет. Я узнаю его фигуру у самой кромки пляжа — маленькую и недосягаемую. Он уже поднимается на виллу Кроноса.

Меня накрывает тяжесть, почти физическая. Я даже тяну руку, будто хочу окликнуть его. С трудом сглатываю:

— Спасибо, — шепчу так тихо, что меня не услышит никто.

Я протягиваю ладонь Лиаму — молча зову с собой. Он смотрит растерянно. Я шевелю пальцами, подбадривая:

— Если я остаюсь, остаёшься и ты. Пакет — семейный. Мы тебя любим, ты в курсе.

Такого выражения у Лиама я ещё не видела. Он прикусывает губу и сжимает мою руку:

— Правда? Можно с вами? Я бы очень хотел. Хотя эти зебровые штаны слишком велики, и у меня всё время полпопы наружу.

Слева слышится глухое «гр-р». Почти уверена — это Хайдес.

— Хейвен, приводи его уже, пока мы не передумали, — говорит именно он.

Мы встречаемся на полпути. Я с Лиамом переглядываюсь, когда четвёрка Лайвли садится прямо у кромки моря, на мокрый песок. Одежда моментально промокает от бегущих туда-сюда волн. И им всем — как будто всё равно.

Гермес дёргает меня за подол, потом тянется, берёт за запястье и опускает рядом с собой. Между ним и Хайдесом. Чувствую: это станет моим любимым местом на планете.

Вода добирается до моих вещей, песок липнет к коже. Я не понимаю, как им удаётся сидеть такими спокойными.

Лиам садится последним — и первым нарушает молчание:

— Простите за бестактность, но чем мы тут занимаемся?

Мне бы тоже хотелось знать. Объясняет Гермес:

— Ничем.

А.

Я ищу глазами Хайдеса, но он рисует пальцем круги на мокром песке — их тут же смывает волной.

— Ничем? — переспрашиваю.

Гермес пожимает плечами:

— Привыкаем существовать без Афродиты. Вот чем. Сидим у моря и ничего не делаем, кроме как начинаем нашу новую жизнь — на одну сестру меньше.

Боже, это так больно, что не верится.

— Афина, а ты как? — спрашивает Лиам. Впервые — без скрытой попытки её очаровать. Ему просто важно. И, кажется, впервые она это ценит.

Афина почти не меняется в лице. По-военному прямо держит спину, сидит, скрестив ноги:

— Я себе этого не прощу. И одновременно буду жить, зная, что она меня простила. Больше я ничего не могу.

Лиам осторожно тянется к ней. Берёт за руку — с ногтями, лакированными под изумруд. Сначала она не отвечает, но через пару секунд сжимает его ладонь в ответ.

Лиам кивает, изображая уверенность, которой нет, и наклоняется ко мне, шепчет на ухо:

— Эту руку я больше никогда не буду мыть. И никому её не дам.

— Знаете, что самое странное? — глухо произносит Аполлон своим хрипловатым голосом, отчётливо, слово за словом. Мне всегда нравилось, как он взвешивает каждую слог. — Больше нас не пятеро. Нас четверо.

И как будто жизнь решила посмеяться — мы все замечаем: именно между ним и Афиной больше всего пустого места. Там, где должна была сидеть Афродита.

— Мы больше не АХАГА, а АХАГ, — говорит Гермес.

— Это что за чушь? — не выдерживает Афина.

— Первые буквы наших имён — смех. АХАГА. Мы потеряли одну букву, — объясняет он.

Мне почти хочется улыбнуться. Только он способен выдать такое в самый трагичный момент.

Но он снова серьёзен:

— Когда она умерла у меня на руках, я подумал, что умерла и последняя крошка любви, что нас держала. Подумайте сами: это она всех гладила, спрашивала «как ты», усмиряла, когда нас клинило, и утешала, когда мы тонули. Я решил: нет больше любви. Но это не так. Она научила нас любить и любить друг друга. Научила, что если у Афины сносит крышу и она начинает швырять всё подряд, её надо усадить и велеть дышать глубже. Научила, что если на лице у Аполлона пустота, значит, что-то случилось, и ему надо сказать: «мы видим», чтобы он излился — сам он не попросит помощь. Научила, что, как бы мы ни называли Хайдеса Дивой, его ранит шрам, он чувствует себя испорченным чудовищем. Любовь всё ещё здесь, между нами. И мы обязаны держать её живой — чтобы ей было за нас не стыдно. Где бы она ни была.

Я подношу его руку к губам и целую тыльную сторону. Это заставляет его улыбнуться — пусть и коротко, это не радость, но свет. Меня утешает, как Гермес проживает горе. Прошло три дня — три дня, в которые я боялась, что Гермес исчезнет, как и Афродита. Но он здесь. И он держится.

Мы продолжаем «ничего не делать» — бесконечно долгие минуты. Солнце печёт, но зимний воздух не даёт ему развернуться. Ветер иногда треплет мне волосы — они лезут в лицо, но я не убираю прядь. Не хочу выпускать руку Гермеса.

И тут, когда чайка стрелой пролетает над головами, случается странное. Аполлон начинает плакать. Тихо, как только он и может. Широкие плечи крупно дрожат, он несколько раз громко втягивает воздух. Афина тянется, чтобы коснуться, но отдёргивает руку — он ёжится, слишком привык сражаться с болью в одиночку.

Две зелёные радужки врезаются в мои. В них — боль и… сожаление.

— Это то, что случилось бы с тобой, если бы Дионис не оказался в лабиринте и не помог Ньюту. Ньют, которого втащил туда я — обманом. Я воспользовался моментом, когда ты едва держалась на ногах и задыхалась, — перекрутил твои же слова. Из эгоизма. Прости меня, Хейвен.

— Аполлон… — пробую сказать, но как продолжить — не знаю. Я никогда не видела, чтобы он плакал. Никогда не видела, чтобы так открывал душу.

Он качает головой, по щекам катятся новые слёзы:

— Если бы можно было вернуться, я всё равно не пустил бы тебя туда. Но и твоего брата не принёс бы в жертву. Нашёл бы другой выход.

Я не думала, что смогу его простить. До этого мгновения. Я резко подаюсь вперёд и бросаюсь ему на шею — он замирает. Я обхватываю его, и через несколько секунд он тоже обнимает, крепко, вокруг талии. Я знаю: жест уже сам говорит то, что он хочет услышать. Но я научилась — слова имеют силу.

— Я прощаю тебя, — шепчу, едва сдерживая слёзы.

— Спасибо, Хейвен, — отвечает он. — Правда, спасибо.

Потом добавляет:

— Осталось сделать ещё одну вещь, чтобы отдать ей должное. — Прядь падает ему на лицо, закрывая половину. — Убить Кроноса.

Глава 28. МАСКИ

Минотавр родился из проклятия, наложенного на критского царя Миноса. Минос попросил Посейдона, бога моря, послать ему быка в знак благоволения и должен был принести животное в жертву. Но он решил оставить великолепного быка себе, чем навлёк гнев Посейдона. В наказание бог заставил жену Миноса, Пасифаю, влюбиться в быка — так и появился Минотавр.

Арес

— Эй, Арес, ты тут? — спрашивает Лиам, устроившись рядом. В руке — стеклянный бокал с розоватой жижей, бумажным зонтиком и жёлтой трубочкой.

Кривлюсь:

— Тут, но через две секунды сваливаю. Меня всё это достало.

Паршивая музыка в клубе сверлит мне уши, коктейли все приторные до тошноты, и, честно, Лиам — последнее лицо, с которым мне сейчас хочется торчать.

Зевс по правую руку неуместен, как монашка в стрип-клубе. В своём вечном чёрном пальто и с вечно каменной челюстью он прихлёбывает голубой коктейль, будто это виски. Бармен ставит передо мной ещё один бокал. Я осушаю его в два глотка и грохочу стеклом о стойку. Да, они отвратительны, зато жгут горло как надо.