Читать книгу 📗 "Моя идеальная ошибка (ЛП) - Хейл Оливия"

Оливия Хейл

Моя идеальная ошибка

1. Изабель

Я бесшумно шаркаю через танцевальный зал. Пуанты крепко затянуты, но не издают ни звука, касаясь потертого деревянного пола. Тысячи танцоров прошли по этим коридорам за сотню лет, и все они испытывали то же, что и я. Боль, усталость, соперничество, амбиции.

Травмы.

Прохожу мимо открытой двери, за которой группа танцоров разминается и болтает о своем. Ирина сидит в шпагате, стянув кудрявые каштановые волосы в строгий балетный пучок. Новая прима-балерина. Окружив ее, стоят улыбающиеся Мэтт, Бет и Симона, но я-то знаю, что последние двое наверняка сгорают от зависти. Ирина слишком молода для этой роли, только-только в нее вступила. Эта осень – ее первый сезон на вершине, где мечтают быть все.

В том числе и я. Теперь я знаю: до моей очереди как минимум полгода, если не год, и даже не из-за Ирины. Если вообще когда-нибудь, шепчет внутренний голос.

Я дохожу до неприметной деревянной двери в конце коридора. На ней нет ни имени, ни таблички – да это и не нужно. Все в Нью-Йоркской Академии Балета знают эту дверь. И уважают. И боятся.

Я стучусь.

— Да, — говорит она.

Я приоткрываю и вхожу в кабинет мисс Мур. Она сидит за столом, просматривая список танцоров, ее седые волосы убраны в строгий шиньон¹. Морщинки вокруг глаз мягкие – и это единственное мягкое в ней.

— А, Изабель. Входи.

Я закрываю за собой дверь.

— Вы хотели поговорить?

— Да, — она снимает очки и сцепляет пальцы на столе. — Я вчера говорила с врачом. О твоем бедре.

В животе образуется тугой узел.

— Да, он сказал, что...

— Тебе нужен покой, если вообще хочешь еще когда-либо танцевать.

Я киваю. Так безопаснее, чем пытаться отрицать, хотя внутри готова кричать.

— Я могу продолжать, как сейчас, — говорю я. — Уменьшу тренировки, чтобы хватало сил на выступления. Я справлюсь. Обещаю. Этого хватит, чтобы восстановиться.

Ее взгляд пронзителен.

— Мы каждую ночь создаем на сцене искусство. Ты можешь его создавать?

— Да, — отвечаю.

Ради этого тренировалась всю жизнь. Более двадцати лет – ранние подъемы и поздние репетиции, кровь на ступнях, ноющие мышцы. Это все, что когда-либо имело значение.

— Я не могу держать в труппе травмированную танцовщицу в надежде, что она когда-нибудь поправится. Ты это знаешь, Изабель. Мне нужно ввести в репетиции новую балерину, чтобы она набрала форму, — мисс Мур опускает взгляд на список, на аккуратный, четкий почерк.

Я знаю: уже есть короткий список тех, кто займет мое место. Возможно, сейчас она именно на него и смотрит.

— Я поправлюсь.

— Так все говорят, — она вздыхает, и уголки губ чуть смягчаются. Я впервые вижу такое выражение у мисс Мур. И оно пугает. — Изабель, ты выбываешь. Ради своего же блага. Травмы случаются, и, рано или поздно, карьера каждой балерины заканчивается. Моя же закончилась почти двадцать пять лет назад. Ты переживешь.

Переживу? У всех карьера заканчивается, но не у меня. Пока нет. Мне всего двадцать пять. Я собиралась танцевать хотя бы до тридцати, а может и до тридцати пяти, а бывает, что и до сорока. Это редкость, но не невозможно.

Двадцать пять?

— Нет, мне просто нужен отдых, — возражаю я. — Если возьму перерыв на неделю, то смогу вернуться...

Мур поднимает на меня взгляд.

— Изабель, — говорит она. — Решение уже принято. Антуан со мной согласен и уже начал исключать тебя из хореографии. Свяжусь с тобой насчет формальностей, выходного пособия... и послушай, если через шесть месяцев полностью восстановишься – приходи, мы устроим встречу с врачом. Если он даст зеленый свет, мы поговорим.

Я отступаю к двери. Все тело будто онемело. Ноги. Мозг. Сердце. Ее слова звучат глухо. Это не шанс, это прощальный подарок. Жалость.

— Хорошо, — отвечаю я.

Она возвращается к бумагам, готовясь к вечернему спектаклю, и на этом все. Я выбыла. Все кончено.

Теперь до меня дошел смертельный удар, который она наносила другим, и я больше не та, кто утешает, а та, кого вычеркивают.

Оцепенев, выхожу в коридор. Шаги звучат глухо. Здание, где находится Нью-Йоркская Академия Балета, старое – одно из лучших в городе – где верхние этажи предназначены только для нас. Для ведущих танцоров главной балетной труппы страны. Одних из лучших в стране.

Я вложила все, чтобы здесь танцевать. Годы работы, бесконечные тренировки и ступень за ступенью я поднималась, чтобы однажды стать примой. Это мой дом.

Я прохожу мимо группы танцоров, растягивающихся в зале. Не останавливаюсь, чтобы перекинуться парой фраз. Не удивлюсь, если им уже сообщили эту новость; если одна из них станет моей заменой.

Сколько бы ни говорили о том, что мы семья, мы слишком больная семья. Я видела, что случается, когда балерина уходит. Объятия на прощание, «мы на связи» и «всегда добро пожаловать обратно», но потом, что неудивительно, мы не видим, чтобы кто-то возвращался.

Они исчезают.

Могут даже остаться жить в этом же городе, но словно переезжают в другую страну.

И что больше всего раздражает – когда я просто шагаю, бедро совсем не болит. Но стоит только начать танцевать, потянуться, сделать выброс, и боль возвращается. Быть балериной – значит, жить с болью, и я уже не раз через это проходила. В этот раз, думала, получится так же. Я должна справиться, как справлялась раньше.

Поражение же ощущается как удар ножом в сердце.

Я по привычке шагаю по лестнице вместо того, чтобы поехать на лифте. Лень – враг совершенства, вбивали мне в голову с детства. Хотя теперь-то это ничего не значит. Могу быть ленивой сколько захочу. То, что Мур пообещала поговорить со мной через полгода, когда восстановлюсь, – это, скорее всего, просто из вежливости. Я не видела, чтобы кто-то из ведущих балерин возвращался в профессию после столь длительного перерыва. Этот спорт, это искусство – беспощадно конкурентное. Каждый раз, когда одна танцовщица ломается, на ее место уже выстраивается очередь из трех других.

Я останавливаюсь на четвертом этаже. Здесь занимаются дети, но занятия начинаются позже. Сейчас же коридоры пусты. Я прохожу мимо открытых дверей пустых студий. Гладкий клен паркета, зеркальные стены, хореографические станки.

Помню время, когда и я была одной из тех девочек, которые скоро заполнят эти залы.

Захожу в пыльную студию. Эту комнату легко узнать. Я провела здесь целый интенсив под руководством мадам Новик, первого педагога, который довел меня до слез. Мне было девять, и я вкладывалась всем сердцем.

В зеркале мелькает мое отражение. Ни высокая, ни низкая. Черные волосы собраны в хвост, спадающий по спине. Боди² оливкового оттенка, почти в тон коже, и короткий тюник³ из лайкры, созданный для изящества движений. Колготки. Пуанты.

Темные глаза и сжатые губы.

Не могу представить, что больше никогда не смогу здесь станцевать. Эта мысль просто не укладывается в голове, как кусочек пазла, который не подходит ни к одному из фрагментов. Я покачиваюсь, глядя в зеркало на собственные движения. Линии, думай о линиях. Держи голову выше. Вес на рабочей ноге. Поворот. Быстрее. Я вращаюсь и поднимаюсь на пуанты, наблюдая за отражением.

Это приятно. Правильно. Я знаю, как и что делать, несмотря на решение Мур и Антуана. Я рождена для этого.

Я танцую близ больших окон в глубине зала, где сквозь стекла льется солнце. Оно греет лицо. Я делаю пируэт⁴, и еще один – кручу быстрее, чем положено без разминки.

Подпрыгиваю, и в бедре вспыхивает боль. Я принимаю ее. Черт. Сломи меня. На этот раз я не отступаю. Если не суждено танцевать, не вижу смысла беречь суставы. Больше нет необходимости в осторожности, в том, чтобы экономить силы для вечернего спектакля.

Я не следую хореографии. Просто соединяю знакомые движения, которые знаю, как свои пять пальцев, и притупленная боль растворяется в отчаянии.