Читать книгу 📗 "Бывшие. Папина копия (СИ) - Ви Чарли"

Клиника оказалась стерильным, сияющим хромом и стеклом заведением, где пахло дорогими лекарствами и деньгами. Здесь лечились те, у кого не было времени болеть в обычных больницах. Я быстро оплатил тест, заполняя бумаги дрожащей рукой. В графе «отец» я поставил свою подпись, и каждый росчерк пера казался шагом в пропасть.

Сама процедура заняла меньше минуты. Добрая медсестра с лёгкостью уговорила Алёну открыть рот и провела стерильной палочкой по внутренней стороне её щёки. Девочка сидела смирно, сжав мою ладонь так, что кости хрустели, и смотрела в потолок, героически сдерживая дрожь.

– Умничка! – улыбнулась медсестра, вручая ей леденец на палочке. – Всё, свободна. Результаты будут через три рабочих дня.

Три дня. Они тянулись передо мной, как три года каторги.

– Теперь к маме? – спросила Алёна, с надеждой глядя на меня.

– Теперь к маме, – кивнул я.

Дорога до городской больницы пролетела в молчаливом оцепенении. Я не помнил, как вёл машину, как парковался. Мозг отказывался думать о том, что будет дальше.

У поста дежурной медсестры в отделении нас ждал первый барьер. Суровая женщина в возрасте даже слушать не захотела.

– Посещения категорически запрещены! У больной реанимационный режим! Вы что, правил не понимаете? – она смотрела на нас поверх очков, как на нарушителей спокойствия.

– Да вы посмотрите на неё! – я пытался говорить убедительно. – Это же её дочь! Они вместе из огня выбрались! Мать и дочь! Пять минут, я вас умоляю!

– Правила для всех одни! – медсестра была непреклонна, как скала. – Никаких исключений!

И тут неожиданно моя тихая, застенчивая Алёнка, которая всего боялась, вдруг разрыдалась. Но не тихо, а громко, на всё больничное отделение , с надрывом, которого я от неё никак не ожидал.

– Я маму давно не видела-а-а! Она наверно умерла-а-а! Раз вы меня не пускаете-е-е к ней-е-е!

Она рыдала так искренне и горько, что у меня у самого сжалось горло. Слёзы блестели в её глазах, она смотрела на медсестру глазами, полными настоящей детской трагедии. И эта игра, если это была игра, сработала безотказно. Медсестра дрогнула. Её строгое лицо смягчилось, она тяжело вздохнула, оглянулась по пустому коридору.

– Ладно, чёрт с вами... – проворчала она. – Только на пять минут! Тихо себя ведите! И чтобы я вас больше не видела!

Она отперла дверь с таким видом, будто совершала тяжкое преступление. Провела до палаты.

Мы вошли. Палата была полутёмной, пахло лекарствами. Вероника лежала бледная, под капельницей, но глаза её были открыты и полны тревоги. Увидев в дверях Алёнку, она даже приподнялась на кровати, мониторы рядом запищали тревожно.

– Доченька моя! Родная! – её хриплый, сиплый шёпот был наполнен таким безумным облегчением и любовью, что у мне стало неловко, что я пытаюсь, пусть хоть и скрытно, бороться за Алёну.

Алёнка бросилась к ней, обвила руками шею, прижалась всем телом. Вероника гладила её по волосам, целовала в макушку, прижимала к себе, будто боялась, что ребёнка снова вырвут из её рук. Это была картина такого искреннего, настоящего материнства, что мне стало стыдно за все свои сомнения.

А потом её взгляд, влажный от слёз, медленно пополз вверх, через моё плечо, и встретился с моим. И вся нежность, всё облегчение в её глазах мгновенно испарились, сменившись ледяной, беспощадной яростью. В них горел огонь, который был пострашнее вчерашнего пожара.

– Кто... – её голос прозвучал тихо, но с такой силой ненависти, что по коже побежали мурашки. – Кто тебе дал право похищать мою дочь?

Глава 13

Ночь была бесконечной. Каждый писк аппаратуры, каждый шаг за дверью заставлял меня вздрагивать. Я лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, как тревога разъедает меня изнутри, словно едкий дым. Голос матери в телефонной трубке всё ещё звучал в ушах, истеричный и надрывный: «Он украл её! Просто увёз! Этот ненормальный похитил Алёнку!»

Половина меня, отвечающая за рассудок, кричала: «Звони в полицию! Немедленно!» Но другая половина медлила. Где-то в глубине души теплилась слабая, упрямая надежда. Он не мог. Не мог так измениться. Не мог тот парень, который когда-то спас бездомного щенка, когда мы ещё встречались, мог похитить ребёнка. Может он и бессовестный и бабник, но никак не маньяк. Не верилось. Не хотелось верить в то, что он способен похитить ребёнка.

Я ждала. Ждала его звонка, ждала, что дверь откроется и он войдёт с Алёнкой на руках, найдя какое-нибудь разумное, пусть и безумное, объяснение своему поступку.

Ночь прошла в напряжении.

И когда утром дверь действительно открылась, и я увидела в проёме маленькую фигурку дочери, сначала не поверила своим глазам. А когда поверила, всё внутри оборвалось и затем рухнуло – камень тревоги с грохотом упал на дно. Облегчение было таким острым, что слёзы выступили на глазах. Она жива, она здесь, я могу её обнять. А за спиной дочери увидела и причину своей бессонной ночи. Артёма стоял, не опуская упрямого взгляда.

Я прижала к себе Алёнку, впитывая её тепло, целуя её волосы, и чувствовала, как по мне расползается ледяная дрожь ярости. Подняв глаза на него, я выплеснула её всю, всю свою ночную боль и страх.

– Кто тебе дал право похищать мою дочь? – прошипела я.

Он стоял, сжав кулаки, его лицо было напряжённой маской. – Я не похищал! Я... я забрал её оттуда! Хотел как лучше! Ты хоть знаешь, где твоя мать её поселила? В Доме молитвы! В церкви! Ты думаешь, для ребёнка после пожара это нормальные условия?

– Всё равно ты не имел права её красть! – голос мой сорвался, в горле встал ком. – Ты напугал её! Ты напугал меня!

И тут маленькие ладошки мягко прикоснулись к моим щекам, заставляя меня замолчать. Алёнка смотрела на меня своими огромными, серьёзными глазами.

– Мама, не ругайся, – тихо сказала она. – Артём хороший. Он тебя спас. И меня тоже спас. Из огня. Он ничего плохого не сделал. Бабушка сильно ругалась.

Её слова, по-детски чистые и искренние, прозвучали лучше любой защитной речи адвоката. Я смотрела на её чистое, доверчивое лицо, потом на его – уставшее, с повязкой на лбу, с тем самыми глазами, которые когда-то смотрели на меня с любовью.

Осознание накрыло меня волной, холодной и отрезвляющей. Он спас нас. Обеих. Вынес из ада. А я... я за всё это время не нашла в себе сил даже поблагодарить его.

Я закрыла глаза, чувствуя, как гнев уступает место горькому, сложному чувству стыда и какой-то невыносимой тяжести на душе. В палате воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным писком аппаратуры.

Тишина в палате стала густой, тяжёлой, как одеяло. Я всё ещё чувствовала на своих щеках прикосновение маленьких ладошек Алёнки. Её слова эхом отдавались в моих ушах: «Он тебя спас. И меня тоже».

Я открыла глаза. Артём стоял всё так же, но напряжение в его плечах немного спало.

Алёнка, почувствовав, что гроза миновала, уткнулась носом мне в плечо и прошептала: – Мама, а можно он с нами побудет? А то бабуля опять будет ворчать.

«Бабуля». Мысль о матери снова заставила меня сжаться внутри. Она звонила мне полночи, рыдая в трубку, называя Артёма маньяком, угрожая полицией. А теперь дочь просит, чтобы он остался.

Я медленно выдохнула, провела пальцами по мягким волосам дочери. – Ты... – мой голос всё ещё звучал хрипло. – Зачем ты забрал её?

– Мы съездили в больницу. Я заказал тест ДНК.

– Тест? – повторила шёпотом.

Ну вот и пришёл конец всему спектаклю и всей моей лжи. Теперь он узнает. И в какой-то степени я даже была этому рада.

Он кивнул, коротко и чётко. – Сделал. В частной клинике. Результат через три дня.

Три дня. Всего три дня, и он узнает правду, которую я скрывала пять лет.

– Мама там... в церкви... ей действительно плохо? – тихо спросила я, глядя в сторону окна.

Артём усмехнулся, но беззлобно. – Твоя мать? С ней всё в порядке. Она могла бы и медведя загнать на дерево. Просто... – он запнулся, подбирая слова. – Просто там не место для ребёнка после такого шока. Чужие стены, чужие люди. Ей нужен покой. И свои игрушки.