Читать книгу 📗 "Генеральская дочь. Зареченские (СИ) - Соболева Мелания"

Когда я вывалилась на улицу, как из пекла в прорубь, воздух хлестал в лицо, ледяной, как водка из морозилки — обжег гортань, отрезвил, расставил все по местам, но не убрал дрожь в пальцах и пульс где-то между грудью и горлом. Я шла быстро, как будто могла уйти не только с участка, но и из памяти, и от шкафов, и от запаха пыли, и от собственного тела, которое все еще помнило, как вжималось в него, как дыхание шершаво щекотало макушку, как жар расползался по позвоночнику, как ток. И только я успела сделать еще пару шагов, как в меня кто-то врезался, не грубо, но достаточно, чтобы я чуть не потеряла равновесие — и выпрямилась, как будто по щеке дали. Повернулась резко, уже готовая сечь взглядом, а может, и словом покрепче, но передо мной стоял парень. Не бомж, не торчок, не один из этих, что в клубах «на охоте». Нормальный. Даже чересчур. Рост, лицо, ухмылка — все на месте, будто сошел с какого-то плаката конца восьмидесятых, где рекламировали зубную пасту и социализм с человеческим лицом. Он смотрел на меня с виноватым выражением, чуть прищурившись от солнца, и потом улыбнулся, легко, по-мужски, без нажима, как будто мы уже сто лет знакомы.

— Простите, не заметил вас, — сказал он, голос мягкий, но с хрипотцой, как у тех, кто давно курит, но не бросает. Я все еще стояла, оглушенная столкновением и собственной реакцией, сердце зачем-то рванулось, как будто учуяло угрозу или, наоборот, что-то странно знакомое, но чужое. Только потом я кивнула, коротко, сдержанно, как умеют те, кто привык не показывать слабость даже в случайных столкновениях.

— Все в порядке, — ответила тихо, и голос мой прозвучал ровно, без дрожи, хотя внутри все еще колотилось. Он не спешил уходить. Глянул на меня с любопытством, словно что-то пытался выцепить во мне, как уличный фокусник, вытаскивающий карту из воздуха.

— Я вас, кажется, знаю, — ухмыльнулся он, и в этой ухмылке не было пошлости, но была уверенность. В себе, в моменте, во мне, будто я — не просто прохожая, а персонаж, который должен появиться по сценарию. И вот тут я внутри скривилась — неужели дочь генерала теперь настолько на слуху, что меня узнают, как Шатунова на «Голубом огоньке»? Осталось только сесть за стол и раздавать автографы.

— Не суть, — продолжил он, спокойно, с какой-то почти ленивой уверенностью, — я кое-кого ищу. Может, вы могли бы мне помочь? Я вскинула бровь. Он продолжал улыбаться, как будто играл во что-то свое, в покер без ставок.

— И чем же я могу вам помочь? — холодно, чуть колюче спросила я. Он прочистил горло и сказал, все еще с той же доброжелательной, почти домашней улыбкой:

— Я ищу Шурку. Александр Зорин, он кажется работает здесь. Усмехнулся, как будто имя это было пропуском куда-то, где пахнет кровью, потом и табаком. Я сжала челюсти. Крепко. Вот оно. Прилетело.

— Найдете его в участке. Самый говорливый. — парировала я, коротко, резко, с тем металлическим лязгом в голосе, который обычно пускаю в ход, когда кто-то лезет не туда. Он рассмеялся — не в голос, тихо, но по-настоящему. Смех был не из тех, что раздражает. Он был теплый, почти детский, и от этого стало только раздражительнее. Протянул руку. Спокойно, без давления.

— Костян, — сказал он. Я не ответила сразу. Не потому, что не хотела — просто… не была готова. Но потом все же взяла. Рука крепкая, сухая, теплая.

— Алина, — сказала я просто. Просто имя. Как пароль. А он смотрел, как будто услышал не имя, а целую историю. Глаза у него светились — не от дури, а от чего-то внутреннего, как у тех, кто не по годам спокойный. Я не собиралась ни с кем знакомиться. Мне это все было не нужно. Я хотела в душ, в кровать, в одиночество. Но если он — друг Шурки… Тогда надо смотреть в оба. И быть начеку. Всегда.

Глава 14

Шурка

Она вылетела из участка, будто ее черти на заднице подожгли, шаги быстрые, как у школьницы, которая накосячила, но до конца не жалеет. Ушла, не обернулась, а я остался стоять, как дурак, в кабинете, полный запаха пыли, злости и того, чего лучше не называть. Мне надо было вернуться за этими чертовыми отчетами, которые я так и не взял, потому что мысли о шкафе, о ее спине, о дыхании — все это застлало мозги, как туман после взрыва. Документы валялись на столе, аккуратно сложенные, но мне было на них плевать, я даже смотреть на них не хотел, как на напоминание, что жизнь не кино а вот такая, со шкафа — и сразу обратно в бумажки. Когда я вернулся в коридор, все уже стихло — обед. Тишина такая, как на кладбище перед дождем, только автоматы не гремят. Я потащился к автомату за кофе, жуя внутри все, что не дал ей в лицо — ни слова, ни крика, ни правды. И тут, как нож в ухо, голос — знакомый до дрожи, до той самой юности, когда мы носили кеды без носков и думали, что нас ждет Москва, а не ментовка.

— Младший лейтенант, мальчик молодоооой, все хотят потанцевать с тобооой! — прозвучало с таким дурацким акцентом, что я, не думая, уже ухмылялся, как идиот. Оборачиваюсь — и, конечно, Костян. Стоит, лыбится, в куртке своей вечно мятой, с волосами вразлет и глазами, как у того, кто только что кого-то надурил, но сделал это красиво. Кажется вечность прошла. С тех пор, как он сорвался, нашел нормальную работу, уехал с сеструхой в тот их большой город или куда там, звонил раз в полгода, и все как-то не по-настоящему. А тут — живой, родной, как будто вылез из старого времени, где мы сидели в подвале и мечтали, кто куда вырвется. Я подхожу, и мы обнялись, как положено, крепко, без соплей — по-мужски: плечо в плечо, ладонь в спину, два хлопка, как будто не «привет», а «живой, сука?».

— Ты че, старина, не сдох еще? — говорю я, а у самого внутри потеплело, будто кто-то туда глоток самогона плеснул.

— Живу, как таракан в обувной коробке, — отвечает он, — перебегаю между шансами, чтоб тапком не прихлопнули. Гляжу на него — все тот же. А глаза… глаза не поменялись. Те же — уставшие, умные, но веселые, как будто в них живет парень, который верит, что завтра не хуже, чем сегодня.

— Ты че тут? — спрашиваю, — решили вспомнить старую кость или с целью? — Да так, — тянет, — сестру оставил у подруги, сам по людям хожу. Одного ищу, но вижу, ты, как обычно, в центре бури.

— Я всегда в эпицентре, брат, — ухмыляюсь. — Я как водка на поминках: и без меня нельзя, и с меня всех тошнит. Он ржет. Настояще. Громко. Схватил меня за плечо, будто снова пацаны, будто не было этих лет.

— Шурка, ты как был мразь обаятельная, так и остался.

— Ты, сука, сам — как нарыв на жопе: вышел, гной спустил, и вроде легче стало. Мы стоим, два осколка девяностых, и на пару минут все, даже шкафы, даже Алина, даже Толик с его фейсом для битья — все куда-то уходит. Осталась улица, Зареченка, кофе с пеной, воздух с дымком сигарет и он — Костя. Старый мой. Живой. Рядом. А значит, пока еще можно стоять. Пока не стрельнули.

Костян не спешил, как всегда — дождался, пока мы закроем все бумажные войны, пока я дослушаю пару занудных отчетов, распишусь за какое-то говно, которое все равно никто читать не будет, дождался молча, с видом человека, который знает, что лишние слова здесь стоят дороже сигарет в камере. А потом мы поехали ко мне — без дерьмовых разговоров в дороге, просто ехали, будто снова восемнадцать, будто не было этих лет, не было крови, не было тюрем, не было похорон. Он первым делом скинул обувь у порога, скинул с ноги, как сапог на плацу, плюхнулся на диван, развалился, как дома, закинув руки за голову и лениво оглядел комнату, будто искал, к чему придраться.

— Здесь все приличнее и приличнее, — хмыкнул он, и в голосе было что-то не то чтоб насмешливое, но как будто сказать «молодец» — западло. Я промолчал, только кивнул, пошел на кухню, достал две стопки, водку, тарелку с солеными огурцами, квашеные помидоры, хлеб черный, резаный толсто, как положено, и сел рядом, не особо церемонясь.

— Долго я эту хату приводил в нормальное состояние, — сказал я вполголоса, не глядя на него, потому что и без взгляда знал — он меня слушает. Не просто слушает, а считывает, как раньше, когда мы еще были пацанами и понимали друг друга по жесту, по взгляду, по затяжке.