Читать книгу 📗 "Бестселлер на троих (СИ) - Климова Маргарита Аркадьевна"
— Юра, доброе утро. Это Артём Верховин, поэт, — мямлю, не зная, как неразборчивые звуки историка перевести в нормальный разговор. — Мне помощь твоя нужна. С женщиной…
— Приезжай, — заплетаясь языком, диктует адрес и выключает телефон.
— Кажется, он более невменяем, чем были мы, — отодвигаю аппарат и тянусь к блинам. — Пригласил в гости.
— Что ж, поднимаем мелких говнюков, отвозим их к твоим родителям, закупаем подкрепление и едем налаживать мосты.
Юрий, то ли отмечает выход из-под печатного станка очередного шедевра, то ли пьёт с горя, переживая отказ Надежды переехать к нему после отдыха на море.
— Скорее всего, у неё есть другой, — жалуется Гузман, опрокидывая одну за одной стопки с коньяком. — Не успели вернуться, как она махнула хвостом и укатила по звонку. Я ей о совместной жизни, а она… «Позже поговорим». Ночевать не вернулась, сразу после любовника на работу поехала.
Ясно. Глаза заливает с горя, надумав себе бред и дорисовав ветвистые рога. Переглядываемся с Башаром, и тот подмигивает, беря спасение Юрика на себя.
— Знаю я, куда твоя зазноба полетела, — хитро прищуривается Марат, меняя стопку на стакан с томатным соком. Зверское сочетание после коньяка и всего разнообразия, что намешал несчастный историк. — Как раз в этом и нужна Артёму твоя помощь.
Вкратце рассказывает Гузману историю побега, опуская свою заинтересованность и добавляя нежелание девушки вешать свои проблемы и временную беспомощность на мужчину. Напел о моём истерзанном сердце, пока я с кислой мордой облизывал стопку, предложил создать тайный клуб влюблённых и измученных причудами женщин, уговорил помочь в поиске контактов и местоположения Аниты.
— Ты давай, Юр, проспись и приводи себя в порядок, — заканчивает речь Марат, собирая бутылки и выливая остатки. — Надюха вечером приедет, а ты бухой и воняешь как скунс. Сегодня окручивай нимфу, а завтра начнём Артёмке любимую возвращать.
Глава 35
Анита
По вечерам ощутимо холодает, но я не отказываюсь от своего любимого места под огромной старой яблоней, которую сажал дедушка, когда папа ещё бегал в смешных шортиках и в длинных гольфах. Не могу сдержать улыбку, рассматривая его малочисленные детские фотографии, выцветшие и покрывшиеся трещинками и пятнами от времени.
Так и мои воспоминания о той ночи постепенно затягивает поволокой прошлого. Мелкие нюансы подстёрлись, оставив в памяти лишь фантомные ощущения. Иногда мне кажется, что я придумала её, но просыпаясь среди ночи в возбуждённом состояние, долго выравниваю дыхание и успокаиваю взбесившееся сердце от слишком явных касаний. Не придумала. Не сон.
Знаете, это как жизнь, полностью лишённая сладкого. Неосознанно ты вспоминаешь тот божественный торт, съеденный на давно забытый праздник. Он тебе снится и, просыпаясь, ты всё ещё чувствуешь его вкус на языке. Так же и с качественным сексом, особенно в моменты голодовки.
Мне остаётся только идти по петляющей памяти и по крупинкам описывать произошедшее в книге, смешивая правду и фантазии. Незаметно моя история из любовного треугольника перетекает в более запретную и непонятную любовь. Эротические сцены слишком смелые даже для моего закалённого восприятия. Перечитывая их, ловлю себя на ужасающих мыслях. Хочу повторить всё, что произошло в темноте.
Мама просит дать ей ознакомиться с историей, а мне стыдно показать неотредактированный текст. Да и если вырезать для неё постельные сцены, то сюжет теряет весь смысл. Отговариваюсь, вру, что сырой материал с непрописанными нюансами, а сама надеюсь уехать раньше, чем допишу.
Неделя тишины и продуманного покоя. Возможность заново узнать себя, шокироваться и принять. Поражаюсь, как я прожила десять лет в мутном браке по расписанию. Секс раз в три дня в девять вечера, протяжённостью семь-восемь минут, потому что Серёже рано вставать на работу и ему до десяти надо лечь спать.
Минимум ласк, краткосрочная прелюдия, он на спине с любимой фразой: «Устал, сделай всё сама». После что-нибудь сладенького для восстановления энергии, сигарета, поцелуй в лоб и пожелание на ночь написать очередной шедевр.
И ведь я спокойно смотрела, как он в семейниках поедает пирожное, слизывая с губ шоколадный крем, вытирала со стола крошки, мыла посуду, сидела на кухне до рассвета, расписывая совсем другой секс, зевая, готовила завтрак, провожала и ложилась на несколько часов поспать, считая эти сухие отношения нормой.
Боже, да я же умирала полгода, когда муж лишил меня пресности и серости, когда выбросил в непривычный и в незнакомый мир. А он, оказывается, спас меня от унылой жизни, высасывающей соки из меня и умение радоваться. Страшно, но так живут многие, загнав себя в раковину, где стены жмут, потолок бьёт по голове, а счастье какое-то придуманное и, чаще, только во сне.
На десятый день моего добровольного заточения по дому прокатывается трель дверного звонка. Папа недовольно отрывается от еды, небрежно вытирает руки о домашние штаны и выходит выяснить, кто посмел отвлечь его от любимого пирога. Через пару минут возвращается, обнимая букет белых пионов и прижимая к груди коробку конфет.
— Курьер передал для Аниты Тумановой, — переводит на меня удивлённый взгляд. — У тебя кто-то появился?
Отрицательно мотаю головой, тянусь к цветам и осматриваю на предмет карточки или записки. Ничего не нахожу, и первое, что долбит в мозг — Сергей не успокоился. Только он мог вычислить мои координаты, не найдя в квартире, и только он в реале называл меня Тумановой.
— Если они от твоего бывшего ушлёпка, то я не поленюсь съездить в город и переломать ему кости, — стискивает кулаки и крутит шеей, демонстративно щёлкая суставами.
— Ян, ну чего ты ощетинился? — возмущается мама. — Может, цветы от тайного поклонника? Тем более Сергей давно сделал свой выбор и оставил нашу девочку.
Почему-то краснею и прячу глаза, утыкаясь в тарелку. Трясущимися руками пытаюсь добавить себе ещё кусок пирога и подлить в полную чашку чая. Ощущение, что мне пятнадцать лет и отец застукал меня с сигаретой во рту.
— Анита? — требовательно зовёт папа, не упустив мои дёрганные движения. — Он, ведь, не отстал?
— Мы встретились на фестивале, — сбивчиво произношу, невменяемо перекручивая пальцами вилку.
— И? — впивается похлеще клеща, не давая избежать допроса.
— Липатов каялся и уговаривал сойтись, — признаюсь, заливаясь румянцем ещё больше. Щёки горят, будто это я преследовала бывшего мужа и предложила вернуться.
— Ой, — вытягивается мама, прикрывая ладонью округлившийся рот.
— А ты? — сводит брови папа, багровея на глазах.
— Надавала ему по лицу розами и ушла. Так спешила, что попала под машину, — признаюсь, заодно объясняя наличие гипса.
Отец матерится, что происходит очень редко, сгребает букет и конфеты в мусорный пакет, притопывая от злости, и вылетает во двор, сбивая на ходу лопаты. Вернувшись, тщательно моет руки и садится за стол. Грудь раздувается от тяжёлого дыхания, тянет сигаретным дымом, на костяшках несколько ссадин.
— Ян, тебе же нельзя, — расстроенно шепчет мама.
— Чего? — жёстко рявкает папа, одновременно успокаивающе сжимая её кисть.
— И курить, и нервничать, — качает головой, с укором поглядывая на него. — Сердце…
— Всё, Тосенька, больше не буду, — обещает, притягивая к себе жену и чмокая её в щёку.
Но всё повторяется на следующий день. И на следующий, и на следующий… Цветы, конфеты, мусорный мешок, угрозы, шумное дыхание. Правда, обходится без сигарет и сбитых кулаков. Папа проклинает Сергея, тому, наверное, постоянно икается, мама втихаря капает себе успокоительные капли, а я каждый раз дёргаюсь от трели соловья, несущейся по дому.
На нервяке забываю о визите к врачу. Очередной звонок болезненно бьёт по вискам, отец на повышенных тонах захлопывает дверь, противно скрипит открывающаяся калитка, и что-то меняется в пространстве… Вибрация прошивает воздух, вызывая беспокойство в груди, с улицы доносится папин смех, следом знакомый, уверенный голос, с нотками самоуверенной наглости.
