Читать книгу 📗 "Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце (СИ) - Лесневская Вероника"

Невозмутимо достает платок из кармана, протягивает мне. Принимаю машинально, но не знаю, что мне с ним делать: с последствиями такого «взрыва на мукомольном заводе» он точно не справится. Хмурится и Воскресенский, наблюдая, как я тереблю пальцами мягкий, сложенный вчетверо хлопок.

- Извините, конечно, но я предупреждала, что никогда не работала няней, - не выдержав, говорю громче и смелее. Хочу вернуть платок, но Константин выставляет два пальца в знак протеста и отрицательно качает головой. - И что у меня ноль опыта общения с детьми, - смахиваю муку со щек. – Я буквально на мгновение отвернулась! Даже не уходила никуда. Всего лишь отвлеклась на продукты, - возмущенно зыркаю на девочек, а они виновато улыбаются.

- Мы помогали готовить, - лепечут в свое оправдание. – Извини, мама Вер-ра, - называют так, как им нравится. Скоро это войдет у них в привычку.

Открываю рот, но язык не поворачивается ругать избалованных рыжуль. Отмахиваюсь платком, устало упираюсь бедрами в край стола и складываю руки на груди. Исподлобья смотрю на Воскресенского, молча ожидая приговора. Готовлюсь к худшему.

Но происходит что-то странное. Он наклоняет голову, сжимает пальцами переносицу и покашливает, передергивая плечами. Ощущение, будто в смурного хозяина дома вдруг вселился дух. Злой или добрый – сложно определить. Зная Константина, склоняюсь к первому.

- Вера, я надеялся, что нанимаю няню, а не удочеряю третьего ребенка, - произносит он сквозь хриплый смех, который становится все отчетливее и громом разносится по кухне. – Но ты заставила меня почувствовать себя многодетным отцом, - не сдерживает хохота.

Некоторое время с опаской изучаю его, перевожу внимание на девочек, которые, хихикнув, обнимают папку за ноги. Они ни капли его не боятся, в отличие от меня.

- Что? – недоуменно переспрашиваю.

- Ну что, недосмотрела, старшенькая, - разводит руками. Поднимает ладонь к моему лицу, откидывает непослушные локоны назад, небрежно убирает муку с подбородка и щек, а напоследок машинально щелкает меня по носу. Так, словно я и правда его третья дочь.

- Да ну вас, - хлопаю его по плечу его же платком. И, улыбнувшись, провожу по лбу тыльной стороной ладони. Судя по укоризненному темному взгляду, я опять себя испачкала.

- Вера...

Секундный зрительный контакт – и мы оба будто приходим в себя. Быстро, резко. Замираем, как на краю пропасти, внезапно зависнув после стремительного, безудержного, сумасшедшего бега. Вовремя. За миг до того, как сорваться в бездну.

Отпрянув друг от друга, отводим глаза. Переключаем внимание на довольных малышек. Они ничего не заметили, дальше радуются жизни. Присев, пальчиками чертят на полу палочки и кружочки. Выводят схематичных человечков: двух маленьких и двух побольше. Будто рисуют семью. Нас. Всех. В том числе и меня, с кривыми спиральками на голове.

- Так, мы в ванную, - строго, серьезно, без улыбки чеканит Воскресенский.

Подает ладони дочкам, а, как только они встают, подхватывает обеих на руки. Косится на меня, но приказы отдавать не спешит.

- Я пока приберусь и займусь ужином, - рапортую, облегчая ему задачу.

Киваем друг другу. Синхронно.

Провожаю Воскресенских взглядом и хватаю ртом воздух, будто все это время не дышала. Кислорода катастрофически не хватает, легкие затягивает жгутом.

- Что ж, приступим, - привожу себя в чувства.

И меняю планы. Осознав, что уборка займет вечность, я решаю начать с запеканки. Шустро замешиваю все необходимое, складываю в форму – и ставлю в духовку на таймер. Лишь потом приступаю к неравной борьбе с мукой. Не слежу за временем, погружаясь в муторную работу.

Не замечаю, в какой момент рядом появляется Воскресенский. В обычной домашней одежде и с пылесосом в руках. Порываюсь забрать у него «орудие труда», но вновь спотыкаюсь об его уже привычный жест двумя пальцами.

- Вера, переоденься пока и приведи себя в порядок. Тут я сам. А завтра вызову уборщицу, чтобы начисто все отмыла. Не суетись, - отрывисто командует.

Делаю последнюю попытку возразить, но слова тонут в гуле пылесоса.

«Привести себя в порядок», как завещал мне Воскресенский, оказывается не так легко. С трудом вычесываю муку из спутанных кудрявых прядей, еще дольше вымываю волокна образовавшегося теста. А из одежды и вовсе можно готовить пирог, поэтому все свои вещи просто сворачиваю в большой снежный ком. Наспех высушив волосы, убираю их в хвост.

- Вер-ра, ужи-ин, - из коридора доносится радостный вопль малышек. – Мы на кухне! – топот ножек отдаляется.

- Запеканка! – спохватившись, срываюсь с места.

Чуть не вылетаю из комнаты прямо в полотенце, но, дернув за ручку двери, вовремя останавливаюсь. Убираю ладонь, перемещая ее на слабый узел на груди.

- Разгуливать в чужом доме полуголой – не лучшая идея, - тихо отчитываю себя, прислушиваясь к звукам снаружи. На этаже тихо. Шустрые крошки уже сбежали к отцу.

Мысленно похоронив выпечку, наверняка сгоревшую и покрытую угольной крошкой вместо песочной, я возвращаюсь к сумкам, которые привез Воскресенский из моей квартиры. Хватаю первые попавшиеся вещи.

В джинсах и салатово-белой полосатой футболке спускаюсь вниз. И застываю на пороге кухни, где хозяйничают Воскресенские.

От «снежного» беспорядка почти не осталось следов. Если присмотреться, то можно заметить светлые разводы на полу, но это такие мелочи о сравнению с тем, что было. Удивительно, каким чудом из килограммовой пачки получилось столько грязи. Но еще больше вопросов возникает при мысли о том, как быстро Константин отмыл обеих дочек, которые выглядели так, словно их с головой в мешок с мукой окунули. Он их переодел, причесал. Без раздражения и ругани. Я ни единого грубого слова не услышала, ни единого крика. Лишь детский смех и бархатный мужской голос, строгий, но не яростный. Воскресенский действовал спокойно, умело, размеренно, как будто все это в порядке вещей. Обычное дело для отца двух неугомонных солнышек.

- Девочки, помогайте, - тепло произносит Константин, и я невольно съеживаюсь. Не могу привыкнуть к такому его тону. Мягкому, обволакивающему, без намека на ехидство или грубость. Словно в нем уживаются две разные личности, абсолютно противоположные. «Говнюк» - для офиса и общества, а обычный семьянин – для дома и дочек.

Константин стоит ко мне спиной, у шкафчика с посудой, привычными движениями достает тарелки и стаканы, протирает – и передает дочкам. Маша и Ксюша послушно несут их к столу, очень аккуратно расставляют. Они внимательны, сосредоточены и подходят к заданию папочки с полной ответственностью. Эта троица действует слаженно, как команда. Словно все у них отработано, и такие семейные вечера давно стали традицией.

Острый, болезненный укол пронзает сердце. Я чувствую себя лишней здесь. Я как сторонний наблюдатель. Или бездомный, который случайно забрел в чужие владения и подглядывает через окно за хозяевами. При этом дико завидует им…

- Пап, дай нож, - командует Ксюша, протягивая ему ладошку. Воскресенский легко хлопает по ней рукой, давая «пять».

- Холодное оружие детям не игрушка, - поворачивается к дочери так, что я вижу его профиль. Мужчина подмигивает малышке и улыбается, искренне и с неподдельной любовью.

- Ватлушку лезать, - объясняет Маша непутевому отцу.

- Извините, я совсем про нее забыла, - обреченно выпаливаю, обращая на себя внимание сразу всех троих.

Перехватываю недоуменные взгляды, хмурюсь и вбираю носом воздух. Вместо ожидаемого запаха гари наслаждаюсь ванилью и творогом. Воскресенский молча кивает на стол, посередине которого самое главное место заняла «Королевская ватрушка» с золотистой крошкой.

- Я достал, как только таймер прозвенел, - невозмутимо объясняет хозяин дома. – Выглядит съедобно, - бросает сомнительный комплимент, но от него даже это можно считать похвалой.

- Отлично, - выдыхаю с облегчением.

Отойдя от шока, в который меня погрузило семейство Воскресенских, я забираю нож – и сама нарезаю запеканку. Хочется быть полезной хоть в чем-то. Ведь пока что я лишь прибавляю им проблем и забот. Скорее, мешаю, чем помогаю. Даже сейчас будто путаюсь под ногами.