Читать книгу 📗 "Отмель - Крейг Холли"
Три дня назад
Любовь высвечивает малейшие детали, на которые обычно не обращаешь внимания. Вышивка на полотенце, обернутом вокруг мокрых волос, – кто ее сделал? Кто сшил это полотенце? Гусиная кожа на бедрах – отчего она появляется? Подмечаешь трещину на потолке, сломанный ноготь, нежность омлета, тающего во рту, причудливую струйку пара от кофе, которая эротично извивается в воздухе, словно горячая испанская танцовщица.
Подмечаешь щетину у него над верхней губой, морщинку на мочке уха, чешуйки перхоти в волосах. Подмечаешь, каково это – спать всю ночь в неудобной позе, когда он обнимает тебя за плечи и мышцы немеют, но ты боишься шевельнуться, разомкнуть объятия, ведь иначе останешься одна. До чего нежный омлет. Лучший на свете. И Джек – тоже лучший на свете. Я точно знаю.
Он протягивает мне очередную порцию. Едва я успеваю ее проглотить, как вилка, поблескивая маслом, снова зависает перед губами. Я смеюсь и случайно роняю изо рта несколько кусочков, которые он подбирает и слизывает с пальца. Он кормит меня. Я ем. Глотаю.
Скоро нам придется расстаться, но я стараюсь об этом не думать. Мы договорились не встречаться до тех пор, пока на следующей неделе не переедем в наш новый дом. Джек не понимает, зачем скрываться, а я не хочу говорить ему, что это ради его же блага. Не хочу рассказывать о походе в стрип-клуб. О том, что Матео меня преследует, и о записках Ариэллы. Все зашло слишком далеко. Матео у меня на хвосте, Ариэлле запрещают со мной общаться, Трейси взяла отпуск, не является в студию и не отвечает на мои звонки. В таких условиях наши с Джеком отношения представляют слишком большую угрозу для нас обоих. Нельзя допустить, чтобы Чарльз узнал о романе прямо сейчас.
Поэтому я стараюсь наслаждаться моментом. Нашей последней встречей. Сижу на белой накрахмаленной простыне и гадаю, кто ее постирал и накрахмалил. Сколько парочек на ней трахались? Кто еще лежал на ней в обнимку и спал в неудобной позе, точь-в-точь как мы с Джеком?
Это наша последняя совместная ночь. А следующая станет первой. Первой совместной ночью, когда ничто и никто уже не смогут нас разлучить. Ни последнюю, ни первую ночи невозможно пережить заново. Поэтому я подмечаю все, каждую деталь. Его член и торс. Его движения. Как он стонет. Джек идеален во всем, и от этого только тяжелее.
Он кормит меня омлетом, а я ем и глотаю. Я люблю его. Люблю сильнее, чем когда мы впервые занялись сексом. Но в глубине души боюсь, что мне не удастся начать с ним новую жизнь.
Сейчас
Пятнадцатиметровая лодка жмется к нашей гигантской яхте, точно младшая сестренка. Едва ли ей под силу тягаться с такими могучими волнами. Впервые с тех пор, как мы отправились в наше «захватывающее приключение», Кики и Купер разочарованы. Они не скачут от радости, как раньше, когда Чарльз только сообщил им, что мы пересаживаемся. Глядя, как Кики прижимает рюкзачок к груди, я понимаю, что ее терзают те же чувства, что и меня. Страх, неуверенность, тревога о будущем. Как обычно, только я знаю, как поднять настроение моим детям. Шоколадом и зефиром во время бури, лимонадом после приступа гастрита, пластырем и поцелуем, если кто-то из них расцарапал коленку. Чарльз – холодный, равнодушный отец, который никогда их не целует и даже почти не замечает. Не строит с ними крепости, не играет в мяч. Разве что пробурчит: «Доброе утро, Купер» или «Как дела в школе, Кики?», пока листает смартфон.
Чарльз не в состоянии о них заботиться. У него нет родительского дара. Именно этим, как мне кажется, гордится большинство матерей. Дети связаны с нами незримой пуповиной, которая никогда не порвется, даже если нас разделяет полмира. Энергия, которую чувствуешь. Молчаливое понимание. Такие мужчины, такие отцы, как Чарльз, ревнуют к этой связи и вечно пытаются привязать детей к себе, заваливая их подарками, валяя дурака, откалывая шутки. Но Чарльз даже не попытался сформировать с ними связь, истинную связь, которая уже существует у Джека с моим будущим ребенком.
Дети со своими тревогами обращаются ко мне, не к отцу. Прижимаются. Задают вопросы. Прибегают посреди ночи, если приснился кошмар. Я смотрю на затылок мужа, на редеющую макушку, и презрительно усмехаюсь. И когда он поворачивается, чтобы взять наш багаж, выражение моего лица, похоже, повергает его в шок. Потому что я вижу, как он вздрагивает, совсем чуть-чуть. Но этого вполне достаточно, чтобы понять: он чувствует мою ненависть. Меня распирает от удовлетворения, и по телу черной кровью кружит долгожданная месть, всеохватная ненависть. Я представляю, как она просачивается в его тело, и могу поклясться, что так оно и есть. Поэтому муж отворачивается, несколько раз моргнув, а кожа у него между бровей собирается складками, как гофрированная бумага. Я ненавижу тебя, Чарльз. Ненавижу всем своим естеством. И дети тоже тебя возненавидят. Как только все это кончится, ты будешь предан забвению.
Какая мерзость. Мы все это чувствуем: звон в ушах, от которого кружится голова. Что дальше? Попытается ли Чарльз хоть как-то облегчить участь Купера? Тот и раньше страдал от морской болезни, а сейчас его почти беспрерывно рвет.
К нам присоединяется еще один мужчина. Они с Чарльзом пожимают друг другу руки, Скотт прощается с нами, и я провожаю взглядом «Леди Удачу», которая, сияя первозданной белизной на солнце, возвращается тем же путем, каким мы прибыли сюда. Меня охватывает необъяснимая грусть. Каждый следующий вид транспорта – автомобиль, «Леди Удача», а теперь это суденышко – все больше отдаляет нас от реального мира, от моей работы, записи к врачу на сегодня, утреннего занятия в оздоровительном центре, пятничных посиделок с подругами, ежедневных прогулок, махрового халата.
– Все хорошо, малыш, – говорю я Куперу, который в эту минуту, свесившись через борт, изрыгает завтрак. Потом вытираю ему рот салфеткой и готовлю новую. Его крошечное тельце дрожит, корчась в конвульсиях, а Кики, держа рюкзачок на коленях, сидит на одной из ступенек, ведущих в каюту, и смотрит на брата. В глазах сына блестят крошечные слезинки, и очередная порция рвоты хлещет у него изо рта, разлетаясь брызгами на соленом ветру. Я вытираю ему лицо.
– Все хорошо.
Два слова. Как часто я их повторяю? Мне от них легче? А детям? Напоминают ли они Чарльзу, что мы заслуживаем доброго отношения? Я произношу их снова и снова, но они не способны остановить очередной приступ рвоты, сотрясающий тельце моего сына.
Меня начинают раздражать собственные мысли, собственные слова. Сознание накрывает волна отчаяния, лишая меня последней надежды на то, что мы переживем этот кошмар. Я представляю, как убиваю Чарльза. Все чаще и чаще. Голос дрожит и срывается. Кажется, я схожу с ума, потому что мне начинает казаться, будто это я застрелила Ариэллу. Она смотрит на меня и спрашивает за что. А я пожимаю плечами и спускаю курок. Я сама во всем виновата.
– Все хорошо, – говорю я в воздух. Купер дрожит, я вытираю капли рвоты с его лица, выпускаю салфетку из руки, и она падает в пену за бортом. Лодка кренится влево, затем вправо. Пляшет на волнах, словно норовистая лошадь, которая вот-вот встанет на дыбы.
Ветер швыряет волосы мне в лицо. Глаза слезятся. Лодка качается, накреняется и остается в таком положении.
– Все будет хорошо.
Часть вторая
Сейчас
Вода безмятежна, и наше суденышко легко рассекает волны, прокладывая себе путь. На постели лежит скрюченное тельце Купера, истощенное нескончаемой рвотой. Сын почти заснул. Изо рта у него исходит кислый запах желчи. Надо попросить его почистить зубы, когда проснется, а пока пусть отдохнет. Больше всего на свете мне сейчас не хватает покоя, вот только продлится он недолго.
Кики сидит рядом с нами и читает книжку, а я пытаюсь вздремнуть. Но, разбуженная шелестом страниц, открываю глаза и тотчас вспоминаю все. Череп Ариэллы. Кровь. Грядки, потерявшие свою заботливую хозяйку. Трейси. Письмо.
