Читать книгу 📗 "Лучшие враги навсегда (ЛП) - Хейл Оливия"

— Скажи, что ты не думала о том дне, когда кончила мне на язык.

Я резко вдыхаю. Открываю рот, чтобы что-то ответить — но Габриэль уже целует меня. Губы горячие, нетерпеливые. Мне стоит оттолкнуть его.

Но в теле нет ни одной клетки, которая этого хочет. Он на вкус — как вино, как соль, как нечто знакомое и жгучее. И целует так, будто это лишь начало. Я отвечаю — жадно, отчаянно. И это слишком. Почти больно.

Габриэль отрывается.

— Скажи, — требует.

— Да, я думала об этом.

— Хорошая девочка, — шепчет он, кладя руку мне на талию. — Скажи, что снова хотела почувствовать мои губы.

Я смотрю вниз — между нашими телами нет ничего, кроме жара. Рука на моей коже. Его уверенность. Взгляд.

— Конечно, хотела, — признаюсь я.

Это правда. Это все, о чем я могла думать.

Габриэль целует меня в щеку, и от щетины по коже пробегает дрожь. Скользит губами вниз до шеи. Он знает, куда целовать.

— Ты намокла, думая об этом? — шепчет он.

Дыхание сбивается. Тело само движется — бедра тянутся к нему. Ответ замирает на губах. Да.

Он опускает взгляд туда, где я прижимаюсь к нему.

— Я вижу, — шепчет. — Хочешь, проверю?

После этих слов ничто другое не имеет значения. Его рука движется вдоль моей юбки, медленно поднимается вверх — по бедру, сантиметр за сантиметром. Габриэль находит кружево, отодвигает его — и касается меня.

Дыхание перехватывает. От прикосновений разбегаются молнии. Он изучает меня уверенными, сильными пальцами.

— Да, — хрипло говорит он, прижимаясь губами к моему уху. — Скажи, принцесса. Скажи, что хочешь меня. И я трахну тебя прямо здесь. В нашей спальне.

Я едва справляюсь с дыханием. Пальцы движутся — дразняще, медленно, один проникает внутрь.

Это не то. Не то, чего я хочу. Но даже это заставляет дрожать. Потому что я представляю все остальное. Его. Целиком. Его голос, искаженный от желания. Его руки. Его тело.

Которое до сих пор не трогала.

— Просто скажи, что хочешь меня.

Я чувствую, как дрожь пробегает по ногам, колени теряют устойчивость. Фиксирую их — жестко, намеренно, будто пытаюсь удержаться на краю. Потому что знаю: если признаюсь, все изменится. Игра, в которую мы играем, закончится. Начнется другая. Другая сцена, другие правила. Может, с той же страстью, но совсем не с теми последствиями.

Уже не будет похоти, которой можно поиграть. Появятся эмоции. Настоящие. Уязвимые. Разрушительные.

А если спать с Габриэлем Томпсоном — опасно, то влюбиться в него… смертельно.

— Нет, — выдыхаю я и наклоняюсь, чтобы схватить его за запястье.

Кожа теплая, живая, и уходит вся сила, чтобы просто удержать его руку, а не притянуть к себе, не прижать, как на самом деле хочется.

Он склоняется ближе. Шепот около уха врезается в меня, как нож.

— Лгунья.

Мурашки по коже. Потому что это правда. Потому что он знает. А я знаю, что он знает. Я не могу смотреть на Габриэля. Не могу видеть в его глазах победу, понимание, возможно, даже сожаление. Он убирает руку, и в ту же секунду я разворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь, в спальню. Закрываю дверь. Прислоняюсь к ней спиной, как будто могу остановить удары сердца, просто уперевшись в древесину. Но это не работает. Сердце стучит, как после пробежки. Может, таковым она и является. Паническим бегством от правды, от него, от самой себя.

Проходит пятнадцать минут. Я умыта. Зубы почищены. Лицо — как будто стерто. Но внутри все еще пульсирует желание. Которое, кажется, только растет. Я забираюсь в постель. Простыни холодные. Но между ног жар. Я знаю, зачем пришла сюда. Зачем взяла с собой вибратор. Он всегда был при мне. Защита, оружие, попытка контролировать. Я включаю его, низкое жужжание разрывает тишину, и я закрываю глаза. В темноте сознания позволяю себе слабость. Представляю, что произошло бы, если бы я сказала это. Если бы призналась. Если бы прошептала, сжав зубы, три слова, которых он так жаждал.

27. Габриэль

Конни резко ставит бокал на стеклянный столик, и звон становится почти угрожающим в тишине комнаты.

— Я больше подготовлена, чем когда-либо. Это моя идея, мой проект, моя команда. Я работала над этим месяцами, и вдруг — мне говорят, что я «эмоционально неустойчива», потому что вышла замуж? Потому что думают, что я потеряю концентрацию из-за тебя?

Я смотрю на девушку спокойно, но внутри начинает закипать. Потому что знаю, что виноват. Знаю, что притворство, игра — все было придумано ради сделки. И теперь последствия бьют по ней.

Но вместо того чтобы извиниться, делаю то, что умею лучше всего. Провоцирую.

— Может, ты действительно не можешь сосредоточиться. Учитывая, что я слышу, как ты принимаешь душ и тяжело дышишь сквозь закрытую дверь. Думаешь, я не знаю, что ты там делаешь?

Ее щеки вспыхивают. От гнева или стыда — не могу точно сказать. Но подбородок приподнимается, как у генерала перед атакой.

— А ты? Слышала, как ты стонешь под утренним душем. Думаешь, стены здесь толстые?

Между нами повисает молчание, натянутое, как струна на пределе разрыва.

— Это не имеет отношения к делу, — выдыхает она.

— Имеет. Потому что ты сама знаешь, почему не можешь сосредоточиться. Потому что хочешь меня так же сильно, как и я тебя.

Она вскакивает, босые ноги бесшумны на паркете, и идет мимо меня к окну, как будто ища в ночном городе спасение. Я поднимаюсь, ставлю стакан и иду за ней.

— Скажи, Конни. Скажи, что это ложь.

Она поворачивается, глаза полны напряжения, гнева… и желания. Такое же выражение я видел три года назад, когда она выиграла дело, и мы заперлись в пустом офисе факультета, целовались до синяков, а потом вели себя, как будто этого не было.

— Ложь, — произносит она.

Но ее голос предает.

Я подхожу ближе, пока между нами не остается всего несколько сантиметров. Я чувствую тепло ее тела, дыхание. Руки поднимаются, но я не прикасаюсь — просто смотрю.

— Повтори. Посмотри в глаза и скажи, что не хочешь меня.

Конни смотрит. Губы приоткрыты. Глаза темнеют. И я знаю — она не сможет.

— Ты разрушишь меня, — шепчет она.

— Тогда разрушим друг друга, — отвечаю я и целую ее.

Поцелуй яростный. Болезненный. Наполненный облегчением. Губы вгрызаются, зубы царапают, руки хватают — не для ласки, а для власти, для признания, что мы оба проиграли. Что оба невыносимо хотим того, чего не должны.

Она запрыгивает на меня, обхватывает ногами, и я несу девушку в спальню, даже не прерывая поцелуя. Мы срываем друг с друга одежду, как будто она горит. Как будто каждое прикосновение — кислород к огню.

И когда вхожу в нее, все принимает повешенное другой оборот. Без слов говорит о том, что никогда не могли произнести вслух. О тех поцелуях, которые были запретны. О тех словах, которые были опасны. О каждом «нет», которое было «да».

— Не знаю. В последнее время ты выглядишь… озабоченной. В конце концов, мы молодожены. Украшаем новый дом, даем интервью прессе.

— Я могла бы управлять двадцатью фондами и параллельно находиться в браке, — отвечает она. — Это не требует никаких усилий.

— Ой, — я потираю грудь свободной рукой. — То есть удовлетворение мужа не входит в список твоих приоритетов?

— Конечно, входит. Но куда выше — держать его неудовлетворенным, — она распрямляет ноги, вытягивает их вперед. — Я устала. Устала от того, что меня постоянно недооценивают.

Я наклоняюсь, упираясь локтями в колени.

— И ты им это сказала?

Ее взгляд возвращается к моему, но Конни молчит.

— Нет, не сказала.

— Не сказала? — уточняю я. — А стоило бы. Выскажи все, о чем на самом деле думаешь.

— Это не так просто.

— Конечно, просто. Ты же не испытываешь ни малейших трудностей, высказывая свое мнение мне. Никогда не испытывала.

— Это другое, — раздраженно взмахивает рукой она.