Читать книгу 📗 "Отмель - Крейг Холли"

Рюкзак прилипает к коже и тяжело давит на спину, пока я поднимаюсь по холму к папоротникам. Из кустов доносится пение сверчков и других неведомых насекомых. Над головой, точно веера, покачиваются, шелестя, пальмовые листья.

Добравшись до папоротников, я раздвигаю стебли и шагаю вперед, нечаянно угодив лицом в паутину. Осторожно ее сдуваю, стараясь не шуметь, и стряхиваю остатки с кожи и волос. Уж если паутина меня пугает, о побеге и думать не стоит. Мне нужна сила духа, отвага, которая раньше мне особо и не требовалась. Открыть собственную компанию, родить двоих детей и произнести клятву на свадьбе – все это тоже требовало мужества, но его и не сравнить с тем, в котором я нуждаюсь сейчас.

Преодолев заросли папоротников, я останавливаюсь на вершине холма и окидываю взглядом территорию. Поросший травой склон окутан тьмой, что мне на руку: никто не заметит, как я спускаюсь. Но хижину, где живет мать Акмаля, освещает тусклый свет мигающих флуоресцентных ламп. Слышатся голоса, говорящие на незнакомом мне языке, и громкий плач Акмаля. В ноздри ударяет запах имбиря и рыбного соуса. Из радиоприемника доносится поп-музыка. Я крепко сжимаю лямки рюкзака и гадаю, как отреагируют горничные на мое появление. Только бы не завопили. В дверном проеме виднеется силуэт женщины с татуировкой; она в лифчике от бикини и черной юбке, в руке сигарета. Говорит в основном она. Рядом ползает малыш Акмаль в подгузнике.

Мужчин не видно: ни рыжего, ни Уоллеса, ни Чарльза. Пожилой горничной тоже.

Я начинаю спускаться по склону, мысленно готовясь к знакомству.

Сейчас

У входа в сарай я останавливаюсь. Изнутри тянет табачным дымом и перцем чили; слышно, как шипит еда на сковородке. Должно быть, там готовят ужин. Даже отсюда я вижу, в каких условиях живут обитатели убогой лачуги, которую язык не поворачивается назвать домом. Наконец мать Акмаля замечает меня в дверном проеме. Отступив на полшага, она бросает вопросительный взгляд на татуированную, ожидая ее распоряжений. Та меня не видит. Подбоченившись, она стоит у плиты и помешивает какое-то мясное блюдо на сковородке. На видавшем виды белом пластиковом столе для пикника дымится в переполненной пепельнице сигарета.

Мать Акмаля качает головой, давая понять, что мне лучше уйти, но я не обращаю на нее внимания и стучу в жестяную дверь. Женщина у плиты поднимает глаза, бросает пластиковую лопатку в сковородку и принимается громко кричать и махать руками. Спереди у нее не хватает зуба, и она в ярости.

Я делаю шаг назад, открываю рюкзак и достаю из него подарки.

– Подождите. Я вам кое-что принесла.

Мать Акмаля что-то умоляюще говорит своей товарке, а та с ней спорит. Они ругаются, энергично показывают руками то на меня, то в сторону особняка, а малыш сидит на полу в подгузнике и наблюдает за перебранкой.

– Иди! – кричит мне его мать. – Иди!

– Все хорошо, – говорю я и подхожу ближе, держа в руках открытый рюкзак. – У меня для вас подарок. – Я поднимаю рюкзак и показываю им содержимое. – Возьмите. Это вам.

Женщина с татуировкой быстрым шагом подходит ко мне и вынимает из рюкзака пачку печенья. Затем, не улыбнувшись и не проронив ни слова, возвращается к столу.

Мать Акмаля поворачивается к подруге и что-то бормочет. Та стреляет в меня глазами и направляется к плите. Мое присутствие явно не радует татуированную, и я внезапно понимаю, что находиться рядом со мной опасно. Однако мне просто необходимо заслужить доверие этих женщин, даже если это потребует времени. Поэтому я сажусь на корточки и начинаю доставать лакомства и раскладывать их у порога. Обе работницы не спускают с меня глаз, а малыш, пуская пузыри, ползет к двери, намереваясь изучить, что я им принесла. Я застегиваю рюкзак, надеваю лямки на плечи и выпрямляюсь.

Улыбнувшись напоследок Акмалю, я разворачиваюсь и иду прочь по грязной, мокрой траве. Туфли мгновенно пропитываются влагой. Женщины живут в болотистой местности, наверняка кишащей морскими змеями. Сарай совсем крошечный. Пластиковый стол да несколько стульев – вот и весь уют. Готовить, спать и стоять им приходится на холодном потрескавшемся бетоне. Через дверь я также, как и предполагала, заприметила матрас, покрытый ветхой тканью, заменяющей простыню.

– Эй, – шепотом зовет меня мама Акмаля. Остановившись, я поворачиваюсь к ней, хлюпая водой в туфлях. Она стоит на пороге, невысокая и хрупкая. Ее сын, цепляясь за мать, поднимается на ножки. – Идем. – Она поднимает палец к губам.

Направляясь к ней, я слышу лишь тихий шелест травы, кваканье лягушки и свист жаркого, удушающего ветра, довлеющего над этим островом, который они называют своим домом.

Сейчас

Обстановка внутри еще хуже, чем я себе представляла. На кустарной плите, подключенной к газовому баллону, стоит сковородка, такая старая и обугленная, что к ней прилипает мясо. На стене висит гигантский радиоприемник времен восьмидесятых. Ни телевизора, ни компьютера, ни другой современной техники. Малыш Акмаль играет с расческой, засовывая ее в грязный ротик. На пластиковых стульях лежат потрепанные подушки, но только на двух. В углу примостился старый уродливый коричневый диван из семидесятых, какие попадаются разве что на свалках. Я на такой даже за деньги не сяду.

Чуть поодаль виднеется пристройка, в которой лежат три сваленных друг на друга матраса, образуя гигантскую кровать. Обитателям приходится спать тут всем вместе. Ни окон, ни вентиляции, ни кондиционера.

У меня язык прилипает к гортани. Как бедняжки попали на этот остров? Как, ну как их угораздило угодить в такую западню?

Мама Акмаля предлагает мне место за обеденным столом, и я сажусь на один из пластиковых стульев без подушки. Сегодня я здесь ненадолго: надо возвращаться к Кики и Куперу. Я говорю об этом женщинам, но добавляю, что еще вернусь и принесу им еды. После такого обещания суровый взгляд татуированной чуточку смягчается. Похоже, на ее долю выпало немало тяжелейших испытаний. Глядя, как она переворачивает мясо на сковородке, я замечаю, что руки у нее обветренные, покрытые мозолями и шрамами.

По-английски татуированная не говорит. Пока я разговариваю с матерью Акмаля, она не сводит с нас глаз и, вскинув брови, постоянно просит подругу перевести нашу беседу. Та подчиняется. По реакции татуированной, ее кивкам и жестам, я пытаюсь угадать, нравится ли ей то, что я говорю.

Отойдя от плиты, женщина начинает разбирать подарки, которые я принесла. Открывает флакон увлажняющего лосьона и нюхает, после чего выдавливает его в руку и втирает. Я молча смотрю на маму Акмаля, которая обмахивается старой газетой.

– Давно вы здесь? – спрашиваю я ее.

Она отвечает не сразу, как будто задумавшись над моим вопросом. Похоже, для нас обеих настал момент истины.

Открыв рот, она обнажает десны и отсутствующий клык.

– Год.

– Приехали в прошлом году?

Она кивает.

– Из Малайзии.

На сковородке шипят чеснок и подгоревшее мясо. Акмаль что-то лопочет, разговаривая сам с собой. Его мать переводит нашу беседу женщине с татуировкой, которая ненадолго отвлеклась от готовки, чтобы послушать. Я кладу руки на стол, сцепляю пальцы в замок и делаю глубокий вдох.

– Вы замужем? – спрашиваю я. Вряд ли такой вопрос снимет напряжение, но мне надо знать, кто отец ребенка. И если это рыжий, знали ли женщины, в каких условиях им придется здесь жить. Если знали, мне станет легче. Но если нет, зачем мой муж якшается с человеком, который творит такое зло?

Мать Акмаля качает головой и переводит взгляд на свою подругу.

– Она его жена? – уточняю я.

Малайка кивает.

– Акмаль – его сын?

Веки ее опускаются, а губы сжимаются. Вот и весь ответ. Нет никаких сомнений, что их жизнь на этом острове просто ужасна и отвратительна.

– А женщина, которая постарше?

Спокойное выражение лица моей собеседницы сменяется яростью, и она трясет головой, стиснув руки в кулаки.