Читать книгу 📗 "Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа"
Мне нужно накопить деньги на первое время декрета. Потом я смогу подыскать себе другое место.
Считаю в уме месяцы: сколько нужно отложить, чтобы пережить первые полгода без зарплаты. Вычитаю из зарплаты коммуналку, питание, детские вещи, и понимаю, что предстоит экономить жёстко. Значит, придётся подрабатывать по возможности, брать вечерние консультации, вести просвещение пациентов онлайн, если получится, чтобы было хоть какое-то подспорье.
Но сейчас, как только узнают о беременности, не захотят брать в штат. Кому это нужно, брать финансовую нагрузку на себя за сотрудника, который не отработал практически ничего?
Представляю разговоры в коридорах, шёпоты у кулера, взгляд начальства: «рискованно». И понимаю, что моя уязвимость теперь не только личная, она ещё и профессиональная. Поэтому работать до декрета в клинике — это не прихоть, а условие выживания.
Стисну зубы, и всё стойко переживу. Ради себя, ради нас.
Кладу руку на живот и мысленно обещаю:
“Мама сделает для тебя всё и даже больше, если понадобится.”
Глава 6 Карина
С утра просыпаюсь с ощущением, будто меня переехал каток. Голова гудит, тело ломит, даже пальцы на руках будто деревянные. Спать хочется просто ужасно. Полночи я проворочалась, не в силах заснуть, то задыхаясь от слёз, то злясь на себя за слабость. Под утро наконец провалилась в тревожный, поверхностный сон, в котором сбылся мой самый страшный кошмар.
Мне снилось, что я в роддоме. Только родила. Ко мне подошёл врач, лицо которого скрыто маской, и без тени эмоций сообщил:
— Карина Витальевна, вы выполнили свой долг. Теперь ваш ребёнок отправится в подходящую семью.
Я пыталась закричать, но горло перехватило. Не в силах идти, я буквально ползла по длинному больничному коридору за ними, цепляясь руками за холодный кафельный пол. Из дверей палат выглядывали женщины, прижимавшие к груди свои кулёчки, и равнодушно провожали меня глазами. Ни одна не помогла. Взгляды были полны чужого облегчения: “Меня это не касается.”
Я пережила такой ужас в эти минуты, что думала, сердце выскочит из груди. Проснулась в холодном поту, с комком в горле, будто всё произошло на самом деле.
Теперь же в голове туман, мысли вязнут, словно в густом киселе. Надо выпить кофе. Вчера я отказалась от него, больше демонстративно, чем по убеждению, будто это может навредить. Но сейчас… сейчас мне нужно срочно прийти в себя. Впереди три операции, и у меня не будет даже получаса, чтобы прилечь или вздремнуть.
Шлёпаю под глаза патчи, будто эти маленькие холодные капельки способны волшебным образом убрать мешки и синеву. Понимаю, что это самообман, но хотя бы создаю видимость контроля. Плетусь на кухню. Наливаю кофе, и как только делаю первый глоток обжигающе горячего напитка, в блаженстве закрываю глаза. Тело откликается мгновенно, словно в вену влили жизнь.
Выплываю в реальность спустя секунд тридцать. Чёрт! Не хватало заснуть прямо за столом, с чашкой в руках. Так и опоздать недолго.
Открываю морозилку, вытаскиваю заготовленные кубики льда с ромашковым отваром. Провожу одним по лицу, холод так щиплет кожу, что мгновенно сбивает остатки сна. Кровь приливает к щекам, дыхание становится свободнее. Наполовину опустошаю чашку быстрыми глотками.
Подхожу к окну, распахиваю его настежь и выглядываю наружу. Улица тиха, редкие машины проезжают по пустой дороге, редкие пешеходы вяло тащатся на работу. Кажется, весь город ещё только открывает глаза.
На мгновение становится легче. Свежесть утра встряхивает меня.
Завтрак решаю отложить, знаю свой организм. После еды меня непременно клонит в сон, а это сейчас последнее, что мне нужно.
Я хватаю сумку и понимаю: впереди не просто рабочий день. Впереди испытание, которое покажет, насколько я вообще в состоянии держаться на ногах.
В клинику я захожу за полчаса до начала операции, но ощущение такое, будто опоздала на час. На ресепшене царит привычная утренняя суета: пациенты тянутся с направлениями и жалобами, администраторы что-то одновременно печатают и отвечают в трубку, воздух звенит от чужих голосов.
Я киваю Маше, которая поднимает глаза и машет рукой, как будто хочет спросить, всё ли у меня в порядке, но тут же отворачивается, поток людей не оставляет ей времени. И слава богу: сейчас я не готова к лишним вопросам и жалости.
Меня ждёт три операции, и первая из них — самая сложная. Витрэктомия при отслойке сетчатки. Пациент пожилой мужчина, с целым букетом сопутствующих диагнозов. В коридоре возле операционной уже стоит его жена: худенькая, седая, с платочком в руках, сжатым так крепко, что костяшки пальцев побелели. Её взгляд пронзает насквозь — молчаливая просьба, почти мольба.
Я киваю ей, но пройти мимо нелегко. В такие моменты ответственность наваливается не просто камнем, целой горой.
Врач-анестезиолог здоровается со мной бодрым голосом, но в ответ я лишь улыбаюсь уголком губ. В голове пульсирует гул: недосып, стресс, голод. Сухость во рту такая, что язык будто прилипает к нёбу.
В операционной прохладно, яркий белый свет режет глаза. Знакомые стены, знакомый запах антисептика — всё будто усиливает контраст с тем хаосом, что творится внутри меня. Медсёстры быстро готовят инструменты: крошечные пинцеты, ножницы, микроиглы, витреотом. Металл поблёскивает.
Я надеваю стерильный халат, перчатки, маску. Руки дрожат едва заметно, но мне кажется, что об этом знает весь зал. Делаю глубокий вдох, ещё один — и стараюсь поймать ритм. Главное — не выдать слабости. Здесь нельзя.
Пациента укладывают, проверяют показатели, подключают капельницу. Всё идёт по отработанному протоколу. Но я чувствую, что голова ватная, а движения чуть запаздывают. Каждый шаг даётся усилием.
Сажусь за микроскоп, и поле зрения мгновенно уменьшается до нескольких миллиметров. Вот она — сетчатка, тонкая, словно паутинка, и под ней зияет отслоение. Здесь цена ошибки — зрение человека. И я должна быть максимально сосредоточенной.
Я начинаю работать. Движения знакомые, выученные до автоматизма. Захватываю тончайший край сетчатки, осторожно фиксирую его. Дальше — удалить стекловидное тело, убрать то, что мешает прилеганию.
Обычно в такие моменты я погружаюсь в работу, и всё постороннее исчезает. Но сегодня мысли носятся, как разъярённые пчёлы. Вадим. Его холодный голос, его глаза. «Аборт…» — эхом гремит внутри. Я будто всё ещё там, в кухне, где мы спорили, а не здесь, в операционной.
— Освещение чуть сильнее, — говорю медсестре. Голос хрипнет.
Свет бьёт ещё ярче, резче. Я щурюсь, и в этот миг пальцы дрожат. Всего секунда — и рука идёт чуть в сторону.
Тонкая ткань под инструментом вспыхивает белёсым бликом. Не там.
Сердце ухает в пятки. Я замираю, будто время остановилось.
— Карина Витальевна? — тихо спрашивает ассистент, уловив моё колебание.
— Всё нормально, — отвечаю механически, но сама понимаю — нет, ни черта не нормально.
Я вижу то, чего не должно быть. Лёгкий разрыв, крошечная ошибка — но именно та, что может стоить пациенту зрения.
Грудь сжимает так, что нечем дышать. Перчатки липнут к ладоням, я ощущаю, как пот стекает по спине под халатом.
Я стараюсь продолжить, минимизировать ущерб, делаю всё максимально точно, но внутри пустота. Я уже знаю: я подвела.
И в этот момент мне впервые становится по-настоящему страшно — не за себя. За него. За того, кто доверился мне без остатка.
Глава 7 Карина
Заканчиваю операцию, максимально сосредоточившись на том, чтобы минимизировать риски. Уже сейчас понятно, что та неточность может сказаться на результате. В случае чего, я останусь виноватой.
От врачебных ошибок никто не застрахован. Это данность. Проблема лишь в том, что понимать это и войти в ту самую статистику — не одно и то же. В карьере врача такое случается у довольно большого процента оперирующих рано или поздно.
