Читать книгу 📗 "Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа"

— Почему? — у меня почти истерика. — Что такого сделал тебе невинный малыш, что ты его ненавидишь? Неужели ты настолько чёрствый? Получается, я тебя вообще не знаю?

— Причём тут «ненавидишь»? — он морщится сильнее, словно я давлю на больное место. — Откуда такие громкие слова. У меня есть свои причины. Поверь, они очень веские.

— Так поделись ими со мной! — повышаю голос, чувствуя, как дрожат пальцы. — В чём проблема? Может, я пойму.

— Не могу.

Всё. Одно это «не могу» ставит точку. В груди холодом оседает понимание: он и не собирается мне ничего объяснять. Сколько лет вместе, а в самый важный момент я остаюсь один на один со своими мыслями.

— Уходи, Вадим. Я справлюсь без тебя. Может, ты просто хочешь детей от Жени?

— Что? — он даже отшатнулся, будто я его пощёчину отвесила. — Рина, как тебе вообще такое в голову пришло?

— А что мне думать? — шиплю я, срываясь. — Ты устраиваешь тайны мадридского двора. Ты имеешь секретаршу прямо в своём кабинете, а потом заявляешь, что своего собственного ребёнка готов отправить на аборт. Ты в своём уме, Воронцов? Это твои слова были, не мои.

— Я никого не имел в кабинете, — огрызается он.

Отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть этого театра. Ну да, святой человек. Ангел во плоти. Ещё нимб протри — и картинка сложится. Только вот от его оправданий мне легче не становится.

Я поворачиваюсь к нему, слова рвутся наружу с холодной решимостью.

— Скажу тебе кратко, ладно? Нет сил больше говорить с тобой. Я ни за что не пойду на аборт. Твоё мнение меня больше не интересует. Мы разведёмся через месяц. В свидетельстве я оставлю прочерк. Ты свободен, Вадим.

Его лицо темнеет, глаза сверкают так, что я даже на секунду теряюсь.

— Твою мать, Рина, ты не понимаешь, что творишь!

Глава 5 Карина

Я понимаю, прекрасно понимаю, что делаю. Так кристально ясно, как никогда в жизни. Понимаю, что вышла замуж за мужчину, который способен на страшные вещи. Он безжалостен, хладнокровен и плевать хотел на меня.

Он не может принудить меня сделать то, что я не хочу, это очевидно. Значит, мне просто нужно стоять на своём. Ногти впиваются в ладонь, но я держу лицо — ни единой слабости.

— Либо ты поясняешь мне хоть что-то, либо катись. Делать аборт просто по твоей прихоти я не буду.

— Не советую идти против меня. Ничего пояснять я не буду. Если ты хоть немного соображаешь, то не станешь сейчас показывать характер.

Его тон — ровный, ледяной. От этого спокойствия меня пробирает дрожь.

— Ты… ты просто чудовище, — поражённо смотрю в его ледяные глаза.

Осознаю, что всё это время пятилась назад, шаг за шагом, пока не упираюсь бёдрами в столешницу. Твёрдый мрамор холодит сквозь ткань платья. Дальше отступать некуда. Но я всё ещё не чувствую себя в безопасности. Кажется, что в этой комнате вдруг стало тесно, и выхода нет.

Хоть Вадим никогда и не поднимал на меня руку, иначе мы бы развелись раньше, сейчас я не уверена в том, что это по-прежнему тот самый мужчина, с которым я жила целых пять лет. Его лицо чужое, словно маска, за которой спрятан незнакомец.

Кладу руку на мраморную окантовку раковины и чувствую, что ладонь лежит на ноже. Лёд по коже. Сжимаю его до побелевших костяшек. Боже, я что, готова защищаться даже так? Волоски на руках встают дыбом.

Сама от себя в шоке. Впервые в жизни я ощущаю, что могу пустить в ход оружие, если он сделает шаг.

— Рина, я тебя пальцем не тронул, ты преувеличиваешь сейчас мою опасность, — Вадим даже отходит и садится на стул. Деревянные ножки с глухим скрипом царапают пол. — У меня нет цели сделать тебе больно. Видишь?

Поднимает руки вверх, а затем медленно кладёт на стол, будто сдаётся. Но даже в этом жесте слишком много показного — как будто он играет роль, чтобы успокоить меня, а сам считывает каждую мою реакцию.

Если бы боль была физической. Но нет, я буквально клетка за клеткой умираю внутри. Может, у него и не было такой цели, но получилось сделать мне так больно, что я не понимаю, как жить дальше, как верить людям?

Даже измена меркнет по сравнению с тем, что он сказал потом. В конце концов, что такого страшного в том, что муж не удержал в штанах свой орган, по сравнению с будущим ребёнка? Нет, я не согласна с тем, как он поступил, и это тоже непростительно, но отошло на второй план сейчас.

— Вадим, можно я задам тебе вопрос?

Я стараюсь хоть чуть-чуть вернуть контроль над собой. Голос выдаёт напряжение, но не слёзы — их я упрятала глубже, чтобы они не смогли стать последней слабостью.

— Да.

Его ответ короток. Взгляд внимательный, как у хирурга перед разрезом: он считывает мою позу, каждое движение, каждую колеблющуюся деталь. В его глазах нет сочувствия, только интерес к тому, как я теперь себя поведу.

Я нахожу в себе силы отпустить нож, который с глухим стуком падает в раковину, и подхожу к мужу.

Делаю шаг вперёд — не бегство, а проверка границ: выдержит ли он то, что произнесу?

— Ты готов с этим жить дальше?

Слова вырываются из глубины, где сидит страх и надежда одновременно. Мне нужно знать, есть ли место для нас в его будущем, или я одна.

Он опускает взгляд вниз и сжимает кулаки. Желваки на скулах ходят. Неудобный вопрос, понимаю. Но я хочу знать, понимает ли он, что делает? Отдаёт ли себе отчёт, что этот день разделил нашу жизнь на до и после? Как раньше уже не будет никогда. Но в его силах изменить будущее.

Он молчит слишком долго. Каждая секунда растягивается, и я ловлю себя на том, что считаю до пяти, чтобы не закричать, не броситься, не упасть на пол и не плакать так, чтобы не слышать больше его голоса.

Звонок раздаётся внезапно, и Вадим тут же отвечает. Я слышу только короткие вопросы.

Голос деловой и хладнокровный по телефону, и это контрастирует с тем, как нестабильно себя ощущаю я.

— Сколько? Когда? Могу. Выезжаю.

Он проглатывает последние слова. Работа, приоритеты, срочность. Всё то, чему он отдаёт себя без оглядки. Я ощущаю сейчас, что вторична в этом списке.

Когда кладёт трубку, быстро встаёт и направляется к выходу. Он не смотрит на меня, лишь бросает мимоходом:

— Срочная операция, прости, я должен ехать. Поговорим позже.

Секунда, и он исчезает за дверью, а я прямо там сползаю вниз и сижу, уставившись в стену. Я так и не услышала ответ на один из самых важных для меня вопросов. Кажется, Воронцов специально тянул, чтобы не отвечать на него.

Опираюсь лбом о холодный бетон, и слёзы, наконец, текут по щекам, тихо, предательски.

Какая, в сущности, разница? Готов он или нет. Я услышала и увидела сегодня столько, что никакие оправдания не способны спасти его репутацию в моих глазах.

В голове всплывает чёрная лента тех кадров — его равнодушное лицо, её нахальная улыбка, его слова про аборт — и ни одна из картинок не стирается. Как будто кто-то взял и стер из моей памяти всё то, что отвечало за доверие к нему.

Как мне дальше работать с ним? Пусть у нас и разные отделения, но как главврач он пересекается с каждым. Придётся минимизировать контакт, насколько могу.

Предвкушаю те маленькие столкновения, которые будут происходить: совещания, общие собрания, походы на презентации новых приборов. Каждый раз мне придётся держать дистанцию, играть роль профессионала, не выдавая внутреннего протеста. Буду заранее подстраиваться: сокращать личные разговоры, переводить вопросы к своим коллегам, записывать всё в почте, чтобы лишить его возможности манипулировать ситуацией лицом к лицу.

Здесь очень хорошее место с прекрасной зарплатой. Я не могу хлопнуть дверью и уйти вникуда.

Финансовые вопросы не исчезнут, если я встану и уйду. И ещё — профессиональная гордость: я столько лет шла к тому, чтобы быть врачом, к тому, чтобы иметь свою практику и уважение коллег. Не хочу разрушить это импульсивно.