Читать книгу 📗 "Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце (СИ) - Лесневская Вероника"

- Я не буду мешать, - очнувшись, подскакиваю со скамьи.

- Вера, я не хотел… - летит мне вслед, но я врываюсь в дом и захлопываю за собой дверь.

Глава 30

Некоторое время просто стою в коридоре, пытаясь перевести дух и упорядочить мысли. Смахиваю со лба непослушные локоны, которые не держатся под лентой. Я устала ее перевязывать – кудри все равно выбиваются из прически.

Шумно выдохнув, иду на кухню, чтобы занять себя уборкой и отвлечься. Развязываю пояс, внезапно почувствовав приступ жара, но кардиган не снимаю. Я лишь раздвигаю полы впереди, пуская к телу свежий воздух.

Закатав рукава, складываю посуду, небрежно брошенную Костей, в раковину. Легко улыбаюсь, вспоминая наш ужин, и принимаюсь мыть тарелки.

Странно, но это всегда меня успокаивает. Шум воды, запах моющих средств, однотипные действия, позвякивание фарфора…

Хлопок двери. И шаги в коридоре.

Не оглядываюсь, надеясь, что Воскресенский не заметит меня или намеренно пройдет мимо. Закроется в гостевой комнате, а рано утром уедет, не прощаясь. Это стало бы лучшим исходом, но…

Шаги затихают и обрываются. А потом так же резко меняют траекторию пути и направляются ко мне. Становятся все громче и ближе. Последний раздается позади меня, и спину окутывает приятным теплом.

- Вера, я не хотел хамить тебе, - жарко летит мне в макушку. – Прости.

Широкие ладони ложатся на мои плечи, ведут вниз к согнутым локтям, сжимают их аккуратно, но настойчиво. Намекают, что сопротивление бесполезно - и я не выберусь из капкана.

- Я привыкла, - произношу как можно небрежнее. – Все в порядке, - облизнув внезапно пересохшие губы, судорожно сглатываю.

Опускаю в раковину недомытую тарелку и выключаю кран. Мокрыми руками упираюсь в столешницу.

- Убираешь? Поздно уже, - на мои кисти опускаются его ладони. Такие горячие, что под ними будто испаряется влага. - Помочь? – звучит хрипло и негромко. У самого уха, а раковины касается рваное дыхание. Кудряшки у виска взметаются от порывистого ветерка.

- Если я приму вашу помощь, Константин Юрьевич, - нервно хмыкаю, пытаясь игнорировать волну мурашек, что проносится по телу. Девятый вал, накрывающий меня с головой и погружающий в темную пучину. - Тогда Ярославе Ивановне придется попрощаться с сервизом. Мы же в итоге разобьем всю посуду.

- Не исключено, - со смешком выдает Костя, зарываясь носом в мои волосы.

Подняв правую руку, подцепляет край белой ленты – и без особых усилий стягивает ее, освобождая пышные кудри, рассыпая их по плечам. Полной грудью вдыхает аромат шампуня и брендовых ванильных духов, а затем, словно под действием алкоголя, крепче прижимается ко мне сзади.

Пользуясь тем, что он не видит моего лица, я хватаю ртом воздух и прикрываю глаза.

Щеки горят. И я сама воспламеняюсь. Но не от стыда. Биение сердца ускоряется до смертельно опасного предела, как у загнанного кролика. Кровь закипает, бешено пульсирует по венам, концентрируется внизу живота, образуя там огненную сферу. В висках стучит, а мозг плавится, растекаясь бурлящей лавой.

О нет, это не смущение. Не растерянность. Не страх. Ничего подобного.

Это давно забытое состояние, потерянное в тяжелых буднях и супружеских дрязгах. Преданное единственным мужчиной, которому я доверяла. Растоптанное, униженное им. И похороненное мной.

То чувство, которое я точно не должна испытывать по отношению к своему адвокату и по совместительству временному работодателю.

Нечто искреннее, чем возбуждение. Глубже, чем влечение. Крепче, чем мимолетная связь.

То, чем болеют исключительно женщины, пока мужчины ими пользуются.

Черт, Вера, опять влипла!

- А ведь целая неделя была на поиски профессионалок, - разворачиваюсь к Косте. С вызовом смотрю в его глаза, адски-черные, бездонные, горящие. И тону в них.

Он бесцеремонно скользит взглядом от моего лица к груди. И вниз, вдоль развязанного кардигана.

Осознав, как призывно выгляжу, я толкаюсь назад. Бедрами опираюсь о столешницу и врезаюсь пальцами в ее край, тем самым лишь сильнее открываюсь перед Костей, предоставляя ему полный обзор.

Наклонив голову, он изучает показавшийся пеньюар. Сканирует каждый сантиметр шелка. Задержавшись на бедрах, наполовину прикрытых кружевной оборкой, возвращается вверх.

- Не хочу, - строго и серьезно бросает он, не сводя с меня потемневших глаз. Наклоняется к моему лицу, носом ведет по алой щеке. - Никого, кроме тебя, - выдает убедительно и хлестко, как приговор.

- Грубо и пошло, Константин Юрьевич, - укоризненно шепчу, обдавая дыханием его напряженно стиснутые губы. И они тут же изгибаются в полуулыбке.

- Зато честно, Вера Александровна, - мужские руки забираются под кардиган и ложатся на мою талию. Обжигают кожу сквозь шелковую ткань. Цепко впиваются в бока.

Я могу прикрыться, запахнув кардиган, оттолкнуть Воскресенского и просто уйти. Но это так по-детски – бежать от своих желаний. Мы неделю пытались делать вид, что между нами ничего не происходит. Операция с треском провалилась при первой же встрече.

- Не хотите уточнить, чего хочет вторая сторона? – немного кокетничаю, отдаляя неизбежное.

Костя хорошо знаком с женской психологией и правильно читает язык тела. Именно поэтому продолжает обнимать меня. Видит, как вздымается моя грудь под обрамленным кружевом вырезом. И ловит губами лихорадочное дыхание, соединяя со своим.

- Разумеется, - прижимается своим лбом к моему, на секунду прикрыв глаза. - Это единственная причина, по которой ответчик все еще одета, - заканчивает с хрипотцой. – Красный или зеленый, Вера? – обезоруживает меня коротким вопросом.

Потерявшись в его ласкающем взгляде, я не сразу понимаю, что он имеет в виду. Меня шокирует сам факт, что самовлюбленный, уверенный в себе Воскресенский задает вопросы. Пытается вести переговоры вместо того, чтобы надавить авторитетом и нагло взять то, что он хочет. Тем более, когда я не сильно и сопротивляюсь…

Отшатываюсь от столешницы и укладываю руки на его мощные плечи. Напряженные, твердые, будто высеченные из мрамора. Костя весь похож на каменную глыбу, но едва уловимо смягчается от моих прикосновений.

«Красный или зеленый?» - повторяю мысленно. И заодно спрашиваю сама себя.

Наконец-то, догадываюсь, о чем речь. Воскресенский вспомнил игру «Можно или нельзя», которую я придумала для двойняшек. Значит, он видел и слышал нас тогда.

- Подглядывал за нами с лапочками? – поглаживаю стальные мышцы, расслабляя их.

- Любовался, - улыбается Костя и скользит ладонями по моему пеньюару. Ведет к пояснице, по позвоночнику вниз и останавливается там. - И делал бы это вечно, - вдруг заявляет. - Мне нравится, как ты ладишь с детьми, Вера. Как относишься к ним. И как они привязываются к тебе.

- Подожди, - отклоняюсь, чтобы поймать его взгляд и считать эмоции. – Все, что за пределами твоего дома, должно катиться к черту, - цитирую его. - Какое «вечно»? – вопросительно поднимаю брови.

- Так ты уже внутри, - парирует он и, взяв мою ладонь, прижимает ее к груди. Словно имеет в виду нечто большее, чем дом. Мое сердце пропускает удар.

Высвобождаю пальцы из его хватки. Веду рукой вверх, слегка цепляя ногтями футболку, подключаю вторую. И двумя – обвиваю мощную шею.

- Желтый, Костя, - сипло лепечу, вызывая недоумение на его лице.

Вдох. Все внутри скручивается в тугой узел. Сердце останавливается, чтобы потом зарядить с новой силой, разливая яд по венам.

Не дожидаясь, пока он примет сигнал, я приподнимаюсь на носочки и целую его. Сначала ласково и сдержанно, но потом поддаюсь его животному напору. Впускаю в себя горячий язык, сплетаю его со своим. Отвечаю охотно, умело, со всей накопившейся страстью.

- Ты и правда сладкая, - чуть слышно выдает Костя, оторвавшись от моих губ.

Озверев, подхватывает меня под бедра и усаживает на мокрую столешницу, прямо рядом с раковиной. Подаюсь вперед и упрямо соскакиваю с нее. Укоризненно смотрю на Воскресенского.