Читать книгу 📗 "Танцующие с тенью - Ричо Дэвид"
Христианский рецепт отречения от насилия в отношении своего эго и отказа от возмездия содержится в Нагорной проповеди. Там мы находим довольно странные для большинства людей советы: подставить обидчику вторую щеку; благословлять тех, кто причиняет тебе боль; возлюбить тех, кто тебя ненавидит. Здесь речь идет о том, чтобы развернуть в обратную сторону каждую автоматическую реакцию своего эго. В левом столбце представленного выше списка перечислены именно такие агрессивные реакции. А в правой колонке содержится рецепт ненасилия и свободы от страха. С точки зрения рациональной логики требования ненасилия выглядят довольно экстремально. Их не понимают буквально, потому что это означало бы потерю лица, то есть отказ от эго. Ненасилие — это кратчайший путь к тому, чтобы отказаться от своего эго и впустить любовь. Если же, протестуя против несправедливости, мы не делаем это из любви к своему оппоненту, такой протест не будет подлинным.
Традиция ненасилия существовала всегда, даже в языческие времена. Древнегреческий драматург Аристофан в комедии «Лягушки» пишет: «С древних времен великий поэт Орфей даровал нам элевсинские мистерии и учил нас, что убивать неправильно». Пламя возмездия глубоко укоренено в нашем человеческом эго, но также глубоко заложена в нас и искра ненасилия.
Далай-лама говорит, что единственный путь к миру — это мир, а не война и не насилие. Цель ненасилия заключается в разрешении ситуации и примирении, а не в получении одной стороной преимуществ над другой. В конце Первой мировой войны папа Бенедикт XV писал союзным державам, умоляя их — безуспешно — не унижать немецкий народ: «Помните, что нации не умирают. Они раздражаются под наложенным на них игом, готовясь к новым боям и передавая скорбное наследие мести из поколения в поколение». Одна из главных задач работы с тенью в том, чтобы здравомыслие определялось не просто как рациональность, а как чувство справедливости и перманентное воздержание от насилия. Это самое важное и трудное в отказе от эго. Когда ветеран Вьетнама Джеймс Браун сказал: «Негодные вели нас, не желавших этого, делать никому не нужное для неблагодарных», он, конечно, имел в виду, что война безумна, что она не имеет ничего общего со здравомыслием. Но разве отказались бы мы голосовать за кандидата, который не верил в войну? Разве мы, будучи в принципе пацифистами, определенно не хотим, чтобы во времена кризисов нас защищала сильная армия? Ведем ли мы работу ради мира на постоянной основе? Согласитесь, подобные вопросы заставляют нас тщательнее присмотреться к своей приверженности идее ненасилия.
Эйнштейн сказал: «Наблюдай внимательно за природой, и ты будешь все понимать намного лучше». Поскольку природа считается наилучшим местом для поиска смысла и нашей личной истории, приведу показательный пример. Помните трусливого льва из «Волшебника страны Оз»? Так вот, исследование доктора Крейга Пакера из Университета Миннесоты позволяет предположить, что в прайде бывает два типа львов: одни смело «идут на вы» и, не колеблясь, вступают в драку с врагом или непрошеным гостем, а другие уклоняются от таких обязанностей, но при этом претендуют на плоды смелости своих сородичей и, что любопытно, получают их. И бесстрашные львы-охотники терпят этих нахлебников, никак не наказывая их и не исключая из прайда. У львов нет четкой иерархии, лидеры не командуют отстающими. Просто кто-то делает трудную работу, а кто-то нет, так уж получилось. Это явный пример отказа от эго ради кооперативного доминирования. Львы инстинктивно делают то, для достижения чего нам с вами нужно поработать.
ЗА РАМКАМИ НАКАЗАНИЯ И ЗАДАБРИВАНИЯ
Наше эго часто реагирует на болезненное взаимодействие с другими людьми банально и автоматически. Например, когда кто-то пренебрегает нами или разочаровывает нас, наше высокомерное эго, скорее всего, захочет отомстить ему по принципу «око за око», дистанцироваться от этого человека, прибегнуть к сарказму или выбрать другую форму возмездия. С другой стороны, в режиме жертвы наше эго чувствует себя запуганным и реагирует на нежелательное отношение к себе примирительными или заискивающими жестами, скажем, потворствует другому человеку или идет на явно невыгодный для себя компромисс. В каждом из нас есть обе эти стороны эго. Мы наказываем, когда возмущены, и склонны к задабриванию и примирению, когда нам страшно. Наказание маскирует наше горе и ярость; задабривание маскирует наш страх. В сущности, желание, чтобы обидчик получил по заслугам, тоже возникает из страха: заставив другого человека заплатить за его преступление против нас, мы избегаем собственной скорби благодаря чувству удовлетворенности этим результатом.
Я могу наказать тебя за то, что ты не задобрил меня.
Ты можешь задобрить меня, чтобы я не наказывал тебя.
Всех нас время от времени отвергают или запугивают. Эго воспринимает плохое обращение со стороны других людей как личное оскорбление и унижение. Наказание и задабривание — это невротические попытки контролировать и избегать болезненных чувств, возникающих, когда нам приходится противостоять этим, по сути, нормальным трудностям человеческого существования. Альтернативная программа состоит из полного признания и прочувствования своего горя и страха при сохранении границ самозащиты в отношениях, а также из решительности, постоянного преодоления в себе импульса наказывать или задабривать, из чувств сострадания и прощения, готовности отпустить ситуацию и двигаться дальше. Мы просто тихо и спокойно идем вперед. Это не означает отвержения своего эго, это просто поиск нового фокуса в жизни. Так подростки в какой-то момент переключают фокус с игрушечных машинок на настоящие автомобили. Им не приходится для этого ломать свои игрушки, они просто оставляют их и садятся за руль.
Чувствовал ли я себя совершенно невыносимо оттого, что меня кто-то каким-то образом отвергал? Мои жалобы, что все происходит так неприветливо или безответственно, не уловка ли, чтобы свалить всю вину на другого, а не горевать о собственной утрате?
Чего же мы избегаем в этом пространстве между своим страхом и яростью? Только уязвимости — важнейшего ингредиента любви. Нам представляется, что это небезопасная, пугающая уязвимость жертвы. На самом же деле это может быть открытая, расширяющая наши возможности уязвимость героя. Тогда это пространство полного, абсолютного примирения, сути человечности, сути божественного[11].
ПРАКТИКА
• Столкнувшись с отвержением, мы позволяем себе быть уязвимыми как перед самим этим отвержением, так и перед своим горем по этому поводу, и при этом мы достаточно сильны, чтобы воспринимать произошедшее просто как информацию. Мы позволяем себе чувствовать печаль, гнев и страх (компоненты горя), соглашаясь с отвержением как с данностью человеческого существования и не желая для себя никаких исключений: «Я человек. Подобное время от времени случается со всеми людьми. Это могло случиться и со мной, и вот это случилось. Но во мне есть силы пережить и преодолеть произошедшее». И сделать это можно через горе и принятие.
• Наше эгоцентричное эго демонстрирует теневую сторону нашей мотивации. То, что для наших мотивов порой характерна некоторая корысть, вполне нормально. Вместо того чтобы пытаться устранить этот элемент, полезно открыто его признать. «Я сделал это для тебя, но понимаю, что среди моих стремлений было и то, чтобы ты еще лучше ко мне относился». Говорить такое неудобно и даже стыдно, но без потери лица от эго не отказаться.
Смущение и неудобство — это практика, позволяющая «сдуть» гордость раздутого эго (и страх перед ним). Как это ни парадоксально, но чем более привычным и прозаичным становится наше эго и чем чаще оно ловит себя с поличным в своей защитной игре, тем меньше оно боится потерять лицо. Таков гомеопатический эффект работы с тенью: мы используем саму проблему как элемент лечения.
Когда кто-то встает и уходит с моей лекции, я испытываю неловкость. Мое эго напугано и травмировано, и я обычно начинаю отпускать шуточки, рассчитанные на то, чтобы смутить и поставить в неловкое положение человека, который посмел так со мной поступить. Но затем я останавливаю себя, признаюсь аудитории, что мое замечание носило карательный характер, и беру свои слова обратно. Такое еще больше смущает и обескураживает меня, но теперь это смирение без эго. Я обрел его, применив к себе то же самое средство, которое раньше применял к другим. Разница в том, что теперь я не мщу, а раскаиваюсь. Я публично себя к чему-то призываю. Внешний свидетель усиливает серьезность моего намерения остудить тень моего вечно пылающего эго. (Души оказываются в Аду Данте не потому, что они грешные, а лишь потому, что их обладатели отказались покаяться.)
