Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Она услышала недалеко от себя тихий дрожащий звук.
— Дедушка, вы не заболели? — прошептала она.
Старик ответил долгим сдавленным вздохом.
— Однажды я наступил на гребешок моей покойной жены, — тихо заговорил он, — и у меня защемило сердце: он был таким холодным под моей голой пяткой. По ночам она расчесывала им волосы.
— Вы ведь знаете, дедушка, и лучше, чем я, что… — и Кошечка прочла старинное стихотворение:
Но старик долго лежал без сна и плакал, уткнувшись лицом в локоть согнутой руки, чтобы заглушить свои всхлипывания. Кошечка тоже не спала, и слезы беззвучно катились по ее щекам.
Печаль была такой тяжелой, что от нее на сердце Кошечки, казалось, действительно образовались ссадины. Она плакала о себе, о своих родителях, о Касанэ, тоже изгнанной судьбой из родного дома. Хотя Кошечка знала, что верные слуги ее отца сами уготовили себе нынешнюю жизнь в предыдущих воплощениях, она плакала и о них, выброшенных в мир без пищи и защитника. И об Оёси Кураносукэ, когда-то гордом воине, который теперь валяется в грязи, она тоже плакала. И о его покинутых жене и детях.
Кошечка попыталась вообразить, что сказал бы о ее слезах Мусаси. Наверное, посчитал бы их «облаками смятения»? «Когда в твоей душе нет ни малейшего волнения, когда облака смятения рассеиваются, она уподобляется небесной пустоте. В этом состоянии пустоты душа добродетельна и не знает зла», — писал знаменитый наставник воинов.
«И слез тоже не знает», — добавила про себя Кошечка.
На мгновение беглянка окаменела: она услышала стук конских копыт, отдававшийся эхом от стен домов: кто-то промчался по единственной улочке маленькой деревни. Этот топот вспугнул бакланов. Издавая крики, похожие то на кудахтанье кур, то на какое-то бормотание, птицы беспокойно заворочались в своих корзинках. Когда удары копыт затихли, Кошечка наконец уснула и погрузилась в печальные сны, а Хансиро продолжил свой путь сквозь ночь к Футагаве.
ГЛАВА 54
День как тысяча дней осенних
Новая одежда Хансиро висела на лакированной вешалке в комнате, соседней с отделением для мытья в общественной бане Футагавы. Эта вешалка состояла из двух створок, скрепленных петлями и расположенных под углом одна к другой, — ширма, похожая на сложенный пополам и поставленный вертикально лист бумаги. Одежда была наброшена на нее сверху и образовывала навес над низким и широким медным сосудом с благовониями. Над ажурной крышкой курильницы поднимались облака ароматного дыма. Они пропитывали запахом сандала шелковую нижнюю рубаху, черно-белое клетчатое шелковое кимоно на ватной подкладке, церемониальные черные штаны-хакама и куртку-хаори.
Весь этот наряд Хансиро купил после того, как решил дать клятву верности княжне Асано и ее делу. Впервые за пятнадцать лет его гардероб пополнился одеждой такого качества. Чтобы купить ее, Хансиро заложил украшенную эмалью шкатулку для лекарств, доставшуюся ему от прадеда, и впервые в жизни занял денег у ростовщика. Пока дождь удерживал его в лавке, воин из Тосы попросил вышить на хаори золотом герб его семьи — изящный побег глицинии, свернутый в кольцо, и заказ уже был выполнен.
Новая набедренная повязка, черный шелковый подпоясной шнур и жесткий красный пояс лежали аккуратно сложенные на подносе с высокими стенками, предназначенном для одежды. Мечи Хансиро располагались в почетной нише под картиной-свитком, изображавшей водопад Амида. Сам Хансиро блаженствовал в комнате для мытья, рядом с ванной из кипарисового дерева, но стенку оставил раздвинутой, чтобы не терять мечи из вида.
Кожа Хансиро ниже шеи была ярко-красной. Линия, отделявшая распаренный торс воина от его головы, казалась такой четкой, словно ее отметили ниткой. До этого уровня поднималась обжигающая вода. Тело Хансиро все еще горело, растертое мочалками из люфы.
Священники говорят, что мытье в бане символизирует снятие с себя зла и очищает душу. Хансиро нашел у алтаря Инари адресованное Кошечке письмо. Вожделение, тоска и ревность смешались в душе странника в одно щемящее чувство, и оно так никуда и не делось, даже когда с его тела была смыта дорожная пыль.
Сейчас воин — совершенно нагой — сидел на широком покрывале, поджав одну ногу под себя и вытянув другую. Одна из банщиц только что закончила полировать ногти на руках Хансиро, и теперь блестящий от масла тройной шиньон красавицы покачивался над его ступней. Локти маникюрши двигались в привычном ритме.
Одной рукой она с сильным нажимом протирала пальцы ронина тряпицей, смоченной в отваре лесного щавеля, а второй придерживала и чувственно массировала ступню.
За спиной Хансиро стояла на коленях вторая женщина. Она выпростала руки из широких рукавов купальной одежды, которая теперь изящными складками обвивалась вокруг ее талии. Эта банщица уже немного укоротила височные пряди Хансиро и, втирая в длинные черные волосы воина пахучее камелиевое масло, укладывала пряди в пучок.
Собрав пучок в руку, она сжала его в кулаке так сильно, что у Хансиро натянулась кожа на висках. Потянувшись за плоским хлопковым шнуром, женщина наклонилась вперед, и ее голые груди медленно скользнули по шее и плечам Хансиро. Откидываясь на пятки, она задела шнуром мочку его правого уха.
Заигрывание подействовало на Хансиро. Он попытался унять непокорное воображение, но ему на миг показалось, что его плеч коснулись груди Кошечки, а мочки уха — ее острый и влажный язычок.
Вернулась третья женщина, уходившая за табаком, чтобы пополнить коробку, стоявшую на деревянном подносе. Четвертая внесла чай.
— Ма! — весело воскликнула подавальщица чая, с восхищением разглядывая укрупнившуюся часть тела Хансиро и раздувая веером огонь в переносной глиняной жаровне. — Нас, как видно, почтил своим вниманием воин из школы преимущества в один сяку!
Ее подружки залились смехом. Мусаси учил, что длина меча не имеет решающего значения в бою. Эти банщицы, кажется, собрались оспорить его мнение.
— Пять сяку лезвия проигрывают одному суну языка. — Хансиро лукаво улыбнулся. — Я сражен вашим остроумием.
— Тогда разоружайтесь, — засмеялась маникюрша. — А куда спрятать меч, я вам покажу: я знаю подходящий футляр.
Парикмахерша меж тем закончила свою работу и теперь держала перед ронином два зеркала, чтобы клиент полюбовался результатами ее труда. Хансиро проворчал что-то одобрительное.
Воин из Тосы никогда всерьез не задумывался о своей внешности, но сейчас хотел выглядеть прилично. Неопрятность постыдна, когда собираешься предложить свой меч обожаемому тобой существу. Плотские мысли постыдны также, но от них трудно избавиться.
Парикмахерша принялась массировать шею и плечи Хансиро. Маникюрша, обрабатывающая ступню воина, кокетливо оглянулась. Толстый слой белой пудры делал ее лицо похожим на маску.
— Он владеет двумя из трех священных сокровищ — драгоценностями и мечом, — заговорила женщина нараспев.
— В Текучем мире путь воина не приносит победы, — закончил Хансиро.
— Наш гость еще и блестящий знаток стихов! — восхитилась маникюрша, делая последний взмах и откладывая в сторону кусочек пемзы. Ногти Хансиро были теперь аккуратно подстрижены и ярко сверкали.
Освободившись, женщина добавила воды в выемку чернильного камня, потом сбросила одежду с плеч и подставила Хансиро свою пухлую спину. Вязкая белая пудра ровным полумесяцем охватывала изгиб ее шеи. Лопатки женщины были усеяны следами лечебных прижиганий.
— Почему бы вам не записать это стихотворение на моей спине тем инструментом, который всегда при вас? — Банщица сложила свои красные губки кокетливым бантиком. — Этот предмет может соперничать с метлой Иккю.
