Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"

Но она знала еще и другое: если носильщиков поймают на какой-нибудь правительственной заставе вместе с беглянкой, их обезглавят, а головы выставят на рыночной площади, словно две дыни. Кроме того, без сменщиков эти здоровяки при всей своей силе в конце концов утомятся. И потом, проезд до Киото стоит немало, а денег у Кошечки почти нет.

Воспитатели с детства внушали Кошечке, что человек ее ранга обязан быть доброжелательным и справедливым, общаясь с представителями низших сословий. Она совсем не хотела навлечь беду на головы своих добровольных помощников и поэтому радовалась, что ее донесут только до реки Тама, протекающей сразу за Кавасаки.

Гадюка и Холодный Рис пробежали мимо группы паломников и обогнали караван тяжело ступавших вьючных пони. Каждый раз, когда им навстречу попадалась пара носильщиков с кого на плечах, оба приятеля кланялись им и кричали самые непочтительные приветствия. Пробегая мимо крестьянки, собиравшей в ведро лошадиный навоз, Гадюка хлопнул себя по заду и предложил принять и его вклад. Две бритоголовые монахини сунулись было к носильщикам с духовной беседой в обмен на пожертвования для своего храма. Те ответили «недощипанным курицам» целым градом непристойностей и только тогда поспешили дальше. Потом носильщики каго обогнали торговца, дремавшего на спине наемной лошади, и наконец выскочили на свободную от путников финишную прямую.

За рисовыми полями Кошечка разглядела смутные силуэты той кучки полуразвалившихся зданий, которая гордо именовалась заставой Кавасаки. Она крикнула — довольно громко, чтобы перекричать пение Гадюки и ритмичный звон колец своего посоха:

— Здесь мы расходимся!

— До речки еще пол-ри, монах! — пророкотал Гадюка.

— Я причинил вам уже достаточно хлопот. Пожалуйста, донесите меня вон до того леска. Там я выйду и больше не буду докучать вам.

Гадюка и Холодный Рис свернули на узкую тропинку, которая шла через сосновую рощу и густой частокол бамбуковых побегов высотой в человеческий рост. Тропа упиралась в огромную сосну, не туго обвязанную толстой плетеной веревкой из рисовой соломы. Эта веревка и сложенные по диагонали длинные полоски бумаги, свисавшие с нее, означали, что дерево считается священным. Над корнями сосны молния выжгла дупло продолговатой формы с волнистыми краями. Стихии превратили складки наростов вокруг дупла в подобие женских «тайных ворот».

Перед деревом стояли сотни маленьких красных ворот-торий [17]. Аромат курений исходил от благовонных палочек, воткнутых в мокрый песок. К ветвям соседних кустов были привязаны бумажки с молитвами женщин, просивших о любви, даровании детей или защите от венерических болезней.

Когда корзина оказалась на земле, Кошечка вылезла из нее и покрутила головой, разминая затекшую шею.

— Спасибо за помощь, друзья. Да благословит вас Будда, — и она поклонилась носильщикам. Мужчины вежливо поклонились ей в ответ.

Но Гадюка не спешил отвязать вещи комусо. Вместо этого он бросился на лесную суглинистую землю и прижался к ней лбом. Холодный Рис сделал то же самое. Он ничего не мог понять в странном поведении товарища, но ему было любопытно узнать, что будет дальше.

— Отвяжи мои вещи! — приказала Кошечка. Если Гадюка и понял, кто она, неважно. Худшее, что он сможет сделать, — это донести на нее, чтобы получить награду от князя Киры. Но Кошечка все равно собиралась схватиться со слугами своего врага.

Вместо того чтобы подчиниться, Гадюка потряс в воздухе тяжелой дубовой палкой.

— Считайте меня недостойным преемником Бэнкэя, славнейший генерал! Как и ему, дайте мне обломок скалы, и я останусь с вами!

— Преемником Бэнкэя? — Кошечка потрясенно смотрела на носильщика. Да, несомненно, Бэнкэя. «Значит, этот дурак считает, что я дух Минамото Ёсицунэ» [18], — подумала она.

— Вы молоды, красивы, переодеты монахом. Я сразу догадался, кто вы!

Гадюка, видимо, совершенно не хотел брать в расчет то обстоятельство, что прошло уже пять сотен лет с тех пор, как Ёсицуне был вынужден совершить сэппуку, уходя из-под руки своего безжалостного брата, чьи люди гнались за ним. Мало того, этот татуированный мужлан воображал себя верным спутником молодого героя — дерзким и задиристым монахом-великаном Бэнкэем.

«Болван! Надо бы сунуть тебя в самое пекло, чтобы отучить от привычки лезть в дела благородных людей!» — подумала Кошечка.

А почему бы и нет? Мужики для того и существуют, чтобы знатные люди распоряжались их судьбами. Удел крестьянина — верно служить феодалу и умирать в надежде на лучшую долю в будущей жизни.

Но тут Кошечка вспомнила хрупкую жену Гадюки и ясную улыбку, с которой та махала рукой вслед удалявшимся носилкам. Наставления отца о том, как надо обращаться со слугами, снова пришли ей на ум.

— Дальше я пойду один, — сказала Кошечка твердо. — Ты уже заплатил мне за все услуги, которые я нашел нужным оказать тебе. Тебе незачем впутываться в мои дела. Я еще раз прошу тебя — отвяжи мои вещи.

— Дураки как ножницы: годятся для дела, если знаешь, как ими пользоваться.

— Мне не нужны ни дураки, ни ножницы.

Кошечка старалась быть терпеливой, но она не привыкла, чтобы простые люди ей возражали.

Она холодно смотрела, как Гадюка возится с ее кладью, но тут носильщик, словно нечаянно, перевернул дорожный сундучок. Крышка короба откинулась, и на песок вывалились завернутое в тряпку лезвие нагинаты, банка с едой, которую собрала Окё, запасные сандалии, порошок от блох, сушеная скумбрия и бумажный дождевой плащ.

— Простите, князь, неуклюжего недоумка, — с этими словами Гадюка взялся за один конец тряпицы. Длинное лезвие влажно блеснуло у его ног. Гадюка наклонился, чтобы поднять меч, но Кошечка опередила неповоротливого атлета. Приставив изогнутый конец лезвия к горлу носильщика, она шаг за шагом оттесняла его назад, пока он не прижался спиной к сосне. Струи дыма от благовонных палочек обвивали лодыжки спорщиков, напоминая изящных домашних кошек, трущихся у ног хозяев.

— Не играй со смертью, мужик! — прошипела Кошечка. — Ты злоупотребляешь моей добротой. Я дарю тебе жизнь только ради твоей несчастной жены, дурак! — По-прежнему разъяренная, она немного отклонила лезвие. — А теперь убирайся с моих глаз, наглец!

— Князь…

— Убирайся прочь!

Гадюка гибким скользящим шагом пробежал мимо Кошечки и бросился на землю возле своего каго. Если носилки и могли служить защитой, то очень хрупкой, но Холодный Рис уже лежал под ними, решив, что дух непременно отрубит голову его товарищу. Сам он распластался на земле, как большая неуклюжая лягушка.

— Князь, сложить мои жесткие губы для почтительных слов так же невозможно, как расправить занавеску в ветреную погоду, — заговорил Гадюка. — Если вы отказываете мне в чести сражаться за ваше дело, окажите мне другую честь — избавьте меня от мучений жизненного пути!

И, по-прежнему лежа ничком на земле, Гадюка вытянул шею, подставляя ее под клинок Кошечки. Носильщики замерли, ожидая смертоносного свиста стали. Молодой священник был разъярен и, как самурай, имел право зарубить обоих безродных крестьян на месте.

Кошечка невольно вздохнула: наглость и прилипчивость этого идиота раздражали ее.

— Ладно, я заключу с вами сделку, — сказала она голосом, в котором еще звенела неостывшая злость.

Гадюка стоял на коленях, по-прежнему вытянув шею.

— Это дело связано с риском.

— Я буду счастлив пойти на любой риск, служа вам, князь.

— Вам придется рискнуть только вашим потрепанным каго.

Кошечка протянула Гадюке мешочек с серебряными монетами и связками медяков — плату за изгнание злого духа. Когда носильщик отрицательно мотнул головой, она высыпала деньги на циновку, лежавшую на дне корзины.

— Я не могу принять от вас деньги, князь.

— Это цена вашего каго: вы бросите его у парома.