Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Куском древесного угля на плотной плетеной бамбуковой ширме Мусуи начертал стихотворение. Кошечку это не удивило: поэт оставлял стихи на стенах складов, воротах, заборах и бочках для дождевой воды. Богатые торговцы из Эдо, жадно стремившиеся неофициально занять почетное положение в обществе и прослыть собирателями ценных произведений искусства, заплатили бы кучу звонких монет за рукописи Мусуи и образцы его каллиграфии — сложные, извилистые иероглифы. Но Мусуи никогда не обращал внимания на то, что дождь смывает его строки, иногда даже прежде, чем он успевает дописать их. Однако это стихотворение крыша отхожего места сберегла от стихии.
Кошечка удобнее повернулась на подставках для ног и стала смотреть через дверной проем на дождь. Порывы ветра отклоняли его струи в западную сторону, изгибая их и с размаху швыряя на утоптанную множеством ног землю. От каждого удара в воздух взлетали два широких фонтанчика, действительно похожих на крылья серебряных птиц. Этот блуждающий полет призрачных журавликов словно околдовал Кошечку. Птицы возникали и тут же исчезали, уступая место другим летуньям, которых порождал новый порыв ветра.
Кошечка пробыла в «Очень удобном месте», пожалуй, даже дольше, чем сам Мусуи. Она радовалась возможности укрыться от дождя и ветра и тому, что сейчас не надо взбираться на бесконечные холмы, скользя по грязи. Но она понимала, что не должна заставлять хозяина долго ждать, и потому, грустно вздохнув, поплелась обратно к дороге.
— У этого крестьянина душа художника, — заговорил Мусуи, поднимая зонт и раскидывая его так, чтобы он укрывал их обоих. Потом он зашлепал по воде, разбрызгивая ее ногами и бамбуковым посохом. Кошечке пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать от поэта. — Дайси знал, как велико значение простых людей, — продолжал мастер. — Он говорил в своих проповедях, что нельзя приготовить хорошее кушанье с одной приправой или сложить красивую мелодию, пользуясь только одной нотой.
«Должно быть, почтенному Дайси простой человек никогда не бросал собачье дерьмо в чашу для подаяния», — подумала Кошечка.
— Мне кажется, в следующей деревне можно поесть, — сменила она тему, пытаясь склонить Мусуи к отдыху.
— Я надеялся поговорить с этим благородным господином из Тосы, — Мусуи был не из тех людей, которые поддаются на чужие уловки, — но он, кажется, торопился по срочному делу.
«Никакой он не благородный. У этого господина зудит между ног — ему так и хотелось обжать меня своими блохастыми лапами», — подумала Кошечка.
Она была рада, что Мусуи задержался в храме Святого Дайси сегодняшним утром. К тому времени, когда он прочел «Лотосовую сутру» от начала до конца и вместе с Кошечкой совершил обряд «ста шагов» спиной вперед, Хансиро уже много часов находился в пути.
«Сто шагов» заняли больше времени, чем обычно, потому что двор храма был битком набит верующими, которые пришли сюда помолиться, а заодно и поддержать своих любимых борцов. Один за другим местные силачи вступали в круг под одобрительные возгласы зрителей, пытаясь противопоставить свою силу массе Горного Ветра, но великан не уступал. Здоровяки-крестьяне обхватывали Арати руками и изо всех сил цеплялись за его широкую кожаную набедренную повязку. Но известный борец вытеснял противников из обложенного мешками с рисом круга раньше, чем те успевали назвать свои деревни.
— Хансиро родом с мыса Мурото, — говорил Мусуи, кажется, не догадываясь о том, что его ученик готов разорвать на куски любезного сердцу хозяина ронина. — Ты, наверное, знаешь: Дайси-сама именно там достиг просветления. Мне интересно, встречал ли его Хансиро? Возможно, мы снова увидимся с ним в дороге, и я смогу расспросить его.
— Смотрите, учитель, там тории! — Кошечке не терпелось сменить тему разговора.
— Где? — Мусуи прищурился, пытаясь разглядеть священные ворота в густом сыром подлеске. Старые деревянные тории размещались выше по склону и были почти незаметны среди деревьев. Они так сильно наклонились вперед, что едва не падали.
Мусуи останавливался у каждого придорожного храма и алтаря. А маленьких алтарей и храмов, посвященных местным божествам, на Токайдо было очень много, причем зачастую трудно было понять, буддийским или синтоистским святыням поклоняются в них люди. Мусуи выполнял обряд почитания возле всех святынь.
Он ополаскивал руки и рот, потом бросал монету в щель деревянной копилки и звонил в большой бронзовый колокол, если тот имелся в наличии. Поэт зажигал благовония, хлопал в ладоши, склонял голову, произносил молитву и пел священные сутры. Обряды Кошечки были гораздо короче, и, закончив их, она дожидалась, пока хозяин освободится.
Поначалу нетерпеливую беглянку раздражала медлительность Мусуи. Но дорога становилась все круче, дождь все сильней барабанил по шляпе Кошечки, ручьи грязи текли по ее ногам, и постепенно женщина сама стала искать случая остановиться. Кошечка предпочитала святыни с крышами, где путники могли укрыться от непогоды, но была рада любому отдыху.
Узкая тропа, которая вела к этому почти забытому алтарю, заросла кустарником, и пока Кошечка продиралась через мокрые ветки, с них на нее проливались дополнительные потоки воды. Поросшие мхом и покосившиеся шаткие каменные ступени вели по склону поросшего лесом холма к алтарю Хатимана, синтоистского бога войны.
Под одной крышей с ним находился и Фудо-сама — Будда со свирепым гневным лицом, сидевший на листе лотоса в окружении вырезанных из дерева языков пламени. То, что Фудо-сама находился здесь, являлось очень хорошим предзнаменованием: он был символом неколебимой решимости и покровителем воинов.
Кошечка представила себе иероглиф, означающий слово «отчаянный». Его древнее значение расшифровывалось так: «рискующий жизнью за место на земле». Кошечка, без сомнения, действовала сейчас отчаянно, но она не надеялась обрести себе место на земле.
Имя ее отца было уничтожено. Состояние его ушло на то, чтобы обеспечить оставшихся без средств к существованию слуг. Кошечка знала, что изменить это положение уже нельзя, что противиться гневу властей — все равно что пытаться вернуть в миску пролитую воду. Но она, несмотря на все, была готова лгать, притворяться и убивать, чтобы добраться до Оёси.
Кошечка обдумывала все это, стоя в поклоне перед Фудо-сама. Синяя краска давно стерлась с лица Будды, но он по-прежнему потрясал деревянным мечом и веревкой и грозно хмурил брови. Вид свирепого Фудо в плаще из огня немного ободрил женщину. Будда Фудо, податель неподвижности и неизменности, отпугивает злых духов. И может быть, он благословит ее путь.
Часовня, в архитектуре которой странным образом смешались буддийский и синтоистский стили, находилась в крайне запущенном виде. Краска на красивом ромбовидном узоре, идущем вдоль стен, облупилась. Мох и трава выросли на гнилой кедровой дранке крыши.
Внутри храма было темно и стоял сильный запах плесени и гнили, напоминающий аромат хризантем. Но зато позади часовни клокотал маленький водопад, плеск которого звучал весело даже в дождь.
Мусуи наполнил маленькие светильники алтаря пахучим рапсовым маслом, распределил вокруг них пучок благовонных палочек, потом зажег их и сел, скрестив ноги, на неровном деревянном полу перед статуями Хатимана и Фудо-сама. Поэт пропел «Лотосовую сутру» и исповедался в грехах каждого из своих шести чувств. Наконец он произнес молитву Амиде. Когда Мусуи закончил чтение, солнце уже село.
— Пожалуйста, расстели на полу наши спальные циновки: мы заночуем здесь, — сказал он Кошечке.
Она хотела протестовать, но сдержалась: слуга не спорит с хозяином. Как говорится в старой поговорке, если хочешь повелевать, сначала научись подчиняться. Покорившись судьбе, Кошечка развернула циновки на террасе под широким карнизом часовни и поставила между ними фуросики.
