Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Кошечка сложила все пожитки свои и Мусуи на большой парчовый платок, потом связала его концы и взвалила получившийся узел на спину. Внутри фуросики теперь лежала в непромокаемом футляре из бамбукового стебля и ее новая подорожная.
Настоятель храма Дайси был, кажется, только рад наплевать на законы сёгуна, выписывая фальшивые документы. Он важно восседал в конторке монастыря, перебирая стопку бумаг, а Кошечка стояла перед ним, склонив голову. Эти бумаги уже были подписаны местным судьей. Мусуи извинился за причиняемое беспокойство, но настоятель остановил его ленивым движением руки.
— Не волнуйтесь, мой друг, каждый день сюда приходят паломники, которые имеют о подорожных не больше представления, чем морская водоросль, выброшенная на берег. Или у них имеются тысячи объяснений о том, как эта подорожная утрачена.
Тут настоятель сделал испуганное лицо, изображая такого крестьянина.
— «Простите несчастного дурака, ваша милость, — заговорил он дрожащим голосом крестьянина, подчеркивающего свой страх перед носителем власти: — Моя бумага упала в дыру нужника, когда я оправлялся». Или: «Речные каппа унесли ее, когда тонул паром». Или: «Она сгорела в гостинице, где я останавливался». Иногда некоторые вероотступники, выдающие себя за священников, уговаривают верующих сварить подорожную и выпить такой отвар как лекарство.
Настоятеля в этот день особенно раздражали странствующие монахи, ибо компания этих «святых людей» в самый разгар праздника устроилась отдохнуть в углу монастырского двора. Они непрерывно звенели колокольчиками и пели.
Окунув кисть в чернила, священник поднял ее над листом толстой рисовой бумаги и строго взглянул на Кошечку:
— Имя?
— Итиро, — не раздумывая, ответила она. Это было ласкательное прозвище, которое дал ей отец, и значило оно «первый сын».
— А ты и в самом деле первый ребенок в семье?
— Да, уважаемый. — Это по крайней мере было правдой.
Миновав Канагаву, Мусуи свернул на боковую дорогу, которая петляла среди холмов. Поэт хотел отыскать храм, в котором якобы сохранилась надпись, собственноручно сделанная Дайси-сама. Но маленькое полуразрушенное здание выглядело заброшенным. Оно было закрыто, и Мусуи не смог найти никого, кто отпер бы ему двери. Кошечка увидела, что поэт сильно огорчился. Сама она также была раздражена бесполезной задержкой.
К тому времени, как путники вернулись на Токайдо, солнце уже опускалось за горы, темно-лиловые гряды которых виднелись на горизонте. Залив внизу напоминал Кошечке плащ, окрашенный черным индиго. Линия прибоя вилась вдоль его берега, как белая нитка. Вдали на юго-западе над всем этим пейзажем возвышалась гора Фудзи. Ее дымчато-синие склоны поднимались к небу изящными складками.
Когда Кошечка была маленькой, она и ее мать каждый год ездили с князем Асано в Ако. Официальная жена князя не имела права выехать из Эдо вместе с мужем, но младшая жена, «провинциальная аристократка», могла это сделать. Пока няня дремала, Кошечка высовывалась как можно дальше из окна большого паланкина и смотрела, как вырастает священная гора в широком и ясном небе.
Кошечка вспомнила, какими беззаботными были эти поездки. Носильщики сандалий князя Асано расчищали им дорогу. Прислуга в лучших гостиницах выстраивалась в ряд, готовая сделать все по первому знаку приезжих. Кошечка выходила из паланкина прямо на пол прихожей, чтобы ее нежные ножки не касались пыльной земли. В пути она спала, читала или слушала рассказы и песни няни.
Кошечке захотелось очутиться сейчас в этом паланкине и подремать, пока дорога, которую проходят за нее другие люди, движется под ней в обратную сторону. И она затосковала вдруг по своей няне, которая в каком-то смысле была ей ближе, чем родная мать.
Возможно, о няне ей напомнила группа встречных женщин. Это были работницы, рушившие рис. Они стряхивали со своих фартуков пыль рисовых отрубей и растирали затекшие плечи и руки.
Когда Кошечку и ее мать выселили из дома и отложенные на их содержание деньги таинственным образом исчезли, няня Кошечки пошла в контору по найму безработных. Там могли предложить только одну работу — рушить рис, то есть очищать его от шелухи в правительственном зерновом складе. Это была изнурительная работа. Кошечка вспомнила, как няня возвращалась в их новое тесное жилище — поздно вечером, вся в серой пыли. От этой пыли у старой женщины начался мучительный кашель. Кошечка боялась, что на такой работе няня потеряет здоровье, но та настояла на своем — так ей хотелось заработать для семьи своего господина несколько лишних медных монет. Это терпеливое самопожертвование было одной из причин, по которым Кошечка решила заключить договор с домом «Карп».
Когда Кошечка и Мусуи поднялись на арочный мост за деревней Ходогая, поэт поднял посох, чтобы не стучать им по доскам пастила.
— Не будем нарушать сон Дайси, — тихо сказал он.
Кошечка перегнулась через перила и взглянула вниз. Возле больших каменных опор, там, где мост нависал над землей, стояли узлы с вещами. Было похоже, что если не Дайси, то кто-то другой приютился там.
— В своих странствиях Дайси однажды провел ночь под мостом, когда его никто не пустил ночевать. Он написал об этом стихотворение, — пояснил Мусуи.
— Вы не могли бы прочесть эти стихи, сэнсэй? — Кошечка, конечно, знала их, но притворилась невеждой.
Мусуи улыбался, кланялся и приветствовал всех встречных. Он любил странствовать и много раз проходил по этой дороге. Мусуи, наверное, мог ответить Кошечке на любой вопрос о Токайдо. А вопросов у нее было много.
Она хотела знать, насколько подробную проверку устраивают князья путникам, проходящим через их земли, насколько легко они посылают на порку или казнят на кресте тех, кто им не понравился. На каких реках есть пороги и как надо договариваться о цене с носильщиками на речных переправах? Сколько стоит ночь в хорошей гостинице, чашка риса или мытье в бане? На самом ли деле в горах есть разбойники? И самое важное — где находится следующая правительственная застава?
— Сэнсэй… — Тут она подумала, что лучше не проявлять слишком много любопытства к деталям. — Какая она — дорога, по которой мы пойдем?
— Путь? — Мусуи широко развел руками, словно обнимая залив, холмы, Фудзи, коричневые заливные поля, спускавшиеся по склонам, и улыбнулся толпе путников, которые обходили Кошечку и старого поэта, а он любовался пестротой и движением этого потока. — Путь — наша повседневная жизнь. Человеку спрашивать о нем — все равно что птице спрашивать, что такое воздух, или рыбе интересоваться составом воды.
Кошечка вздохнула: ее задача будет трудной. Она попыталась навести Мусуи на нужную тему обходным путем:
— Вы много раз ходили по святым местам, сэнсэй?
— Да, немало. Три раза я обошел вокруг острова Синоку, посещая восемьдесят восемь храмов, связанных с именем Дайси. Я побывал на месте его погребения — на горе Коя и в Краю восьми поднимающихся облаков.
Внезапно Мусуи поклонился куче хвороста, которая, поскрипывая, шла мимо них на ногах, тонких, как железные палочки, которыми берут угли из огня. Под хворостом еле угадывалась старая женщина, согнувшаяся под прямым углом так, что ее грудь была параллельна земле. Она брела, опираясь на суковатую палку.
— Тетушка, позвольте мне понести ваш груз.
Старуха недоверчиво уставилась на Мусуи из-под своей ноши. Когда поэт попытался поднять раму, к которой был привязан хворост, старая женщина увернулась, вырываясь из рук подозрительного незнакомца. Она оказалась на удивление сильной, но когда Мусуи отпустил вязанку, вес ноши потянул старую крестьянку назад, и ей пришлось пробежать несколько шагов вприпрыжку, прежде чем она восстановила равновесие.
— Дурак! — еле слышно пробормотала старуха.
