Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"

— Я не собираюсь красть ваши дрова, тетушка.

— Такому важному господину, как вы, ваша честь, не положено беспокоиться о таких ничтожных людях, как я. — Крестьянка по-прежнему злобно следила за каждым движением Мусуи из-под хвороста, словно крыса, загнанная в угол, пытаясь понять, какую уловку еще придумает этот сумасшедший, чтобы обмануть и ограбить ее.

Кошечка пришла в ужас: неужели сэнсэй собирается нести дрова, как простой мужик. Ее ужас усилился при мысли, что поэт, скорее всего, взвалит вязанку на ее плечи.

— Пожалуйста, тетушка, — ласково и просяще улыбнулся Мусуи, — окажите честь недостойному паломнику, позвольте ему немного пронести вашу ношу во имя О-Дайси-сама.

Тетка остановилась и неохотно распустила на своей костлявой груди плетеный ремень из соломы. С еще меньшей охотой Кошечка помогла Мусуи взвалить на спину тяжелую деревянную раму.

Поза старой крестьянки не изменилась, когда с нее сняли груз: она по-прежнему шла согнувшись пополам, словно искала что-то потерянное. Ей приходилось держать голову под таким углом, что подбородок выдавался вперед. Одной рукой старуха крепко держалась за свой посох, а другую вытянула и откинула назад для равновесия. Босые ступни крестьянки оставляли на влажной земле длинные следы, она подволакивала ноги.

Мусуи замедлил шаг, чтобы не обгонять ее. Кошечка закрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и про себя прочла мантру о спокойствии души: с такой скоростью она никогда не доберется до Киото.

— Вы идете в Исэ [23], ваша честь? — спросила старуха, искоса поглядывая на Мусуи.

— Одни боги знают это, тетушка: важен Путь, а не то, куда идешь, — Мусуи напал на свою любимую тему. — Мой ученик и я следуем предписаниям Дайси: бредем, пока не исчерпаем все силы, а тогда ложимся на землю, и в этом движении наше раздерганное существо становится одним целым.

— Что вы, гладкие городские священники, знаете об усталости? Вот я могла бы вам рассказать, как валятся с ног!

Тетка опомнилась от потрясения, и основные свойства ее характера вновь вступили в свои права.

Она повернула шишковатую голову и взглянула на Мусуи. Волосы у старой крестьянки были седые, по цвету и форме напоминавшие комки серого хлопка-сырца. Облепленный этой ватой череп старухи походил на кучу острых предметов, обтянутых тонкой мешковиной.

— У меня есть советы поценнее ваших. — В маленьких глазках вспыхнула злоба, порожденная полной обид жизнью. — Держи деньги в поясе, не угрожай ножом пьяному и не показывай дочь монаху. И еще, с вами красивый мальчишка… — Крестьянка качнула палкой в сторону Кошечки. — Не поворачивайтесь задом ни к одному из них, господин. Такие залезут в ваши подштанники быстрее чем блохи.

— Я добавлю эти мудрые советы к путевым правилам Дайси, — невозмутимо ответил Мусуи, и его спокойствие, кажется, разочаровало советчицу.

— А что это за правила, учитель? — спросила Кошечка. Кошечка была готова воспользоваться любым полезным советом.

— Не желай богатства, почета и плотских радостей, не убивай, не кради, не прелюбодействуй и не празднословь.

— Ну, тогда и по храмам незачем ходить, — пробормотала под нос старуха. Казалось, что она сказала это наставление своим ногам.

— Если встретишься с разбойником, отдай ему все, — продолжал Мусуи. — Не торгуйся из-за цены ночлега или переправы. Подавай милостыню нищим. Не садись на коня или в каго.

— А это почему? — Кошечка тут же выбросила из головы большую часть советов, запомнив лишь правило не торговаться с паромщиками и хозяевами гостиниц.

— По Пути следует идти скромно, без посторонней помощи. А когда почувствуешь желание нарушить эти правила, возвращайся домой.

Когда путники дошли до окраины деревни Ходогая, старуха забрала у Мусуи свою ношу. Не сказав ни слова благодарности и даже не оглянувшись, она поплелась прочь и скоро исчезла из глаз, свернув в боковую улочку.

— Вот неблагодарная! — пробормотала Кошечка.

— Истинный воин умеет сострадать.

При этом мягком упреке лицо Кошечки вспыхнуло от стыда: то же самое часто говорил Оёси, когда она в детстве теряла самообладание и покрикивала на слуг.

— Протяни чашу для подаяний. — Мусуи вынул свою деревянную чашу из складки на куртке и понес ее перед собой в вытянутой руке. — Слава Дайси, который ускоряет исполнение наших горячих молитв, — стал он молиться нараспев, обращаясь к прохожим.

Кошечка, стиснув зубы, проделала то же. Из многих добродетелей, которые прививали ей родители, смирение было самой трудной.

В Ходогае чаши для подаяния вызывали к себе разное отношение. Зазывавшие клиентов в свои заведения служанки из гостиниц и чайных домов, одетые в синие фартуки, с густым слоем белой пудры на лицах, стали обходить Кошечку и Мусуи стороной и искать путников побогаче.

И все же к тому времени, как поэт и мнимый мальчик вышли из деревни, они получили сорок медных монет, несколько горстей сырого риса, сушеную рыбу и предложение переночевать в лачуге, куда не забежала бы и крыса.

Эта хижина стояла посреди каменистого пустыря на краю деревни. Она была связана из плетеных бамбуковых полотнищ, натянутых между столбами. Крышу ей заменяли износившиеся циновки, накинутые поверх стен и прижатые внизу камнями. Циновка — дверь лачуги — была откинута наверх и позволяла видеть единственный предмет обстановки — охапку бамбуковых листьев в углу.

Исхудавшая старая женщина подметала веником из прутьев земляной пол у своей двери. Бумажная одежда ее была изорвана и клочья, а голову облегала полинявшая тряпка, концы которой женщина связала на затылке.

— Окажите честь моему бедному дому, остановитесь здесь, добрые паломники! — Как и у тетки с хворостом, у этой женщины спина была согнута навсегда, но она согнулась еще больше в низком поклоне. — Призовите на мой дом своим присутствием благословение Дайси! На ужин у меня, правда, лишь просо из колосков, подобранных на сжатом поле, но я уложу вас на свежих водорослях и разотру ваши усталые ноги.

— Мы должны идти дальше, пока не наступила ночь, добрая женщина, — ласково ответил ей Мусуи. — Но, возможно, на обратном пути мы воспользуемся вашим щедрым предложением. А пока, пожалуйста, окажите нам честь и примите эти мелочи ради Дайси, — поэт подал старой крестьянке деревянную табличку, на которой были отпечатаны изображение Кобо Дайси и текст молитвы. — Это с горы Коя и защитит от бед вас и тех, кого вы любите.

Мусуи добавил к подарку рис и рыбу и все медные монеты, полученные в деревне.

Старушка, изо всех сил прижимая к груди эти сокровища, плакала и благодарила его до тех пор, пока путники не исчезли за поворотом дороги. Как только деревня скрылась из виду, Мусуи опустился на камень. В глазах его блестели слезы.

Кошечка стояла рядом, глядя на поэта, и все ее существо постепенно охватывали горе и стыд. Она представила себе, как старая крестьянка лежит, сжавшись в комок, в куче гнилой соломы, а снег, залетая в лачугу через дыры, засыпает ее старое тело. Кошечка вздрогнула, присела на корточки возле Мусуи, уткнулась лицом в рукава своей куртки и заплакала так, словно ее сердце разрывалось на части.

— Эй! — послышался молодой женский голос. — Все мы в конце концов умрем, так что давайте веселиться, пока живы!

Кошечка подняла взгляд и увидела компанию молодых женщин, стоявших посреди дороги, но она так же не могла прекратить плакать, как не могла бы и объяснить, почему она льет слезы. Обильные соленые струйки словно выбегали из какого-то родника, скрытого внутри нее.

Кошечка плакала от отчаяния, что эта старая женщина, такая добрая, вынуждена страдать, пока смерть не приберет ее для возрождения и лучшей жизни в новом теле. Она плакала от страха, что ее мать может умереть в бедности такой же смертью. Она сокрушалась о своей няне, у которой теперь не было положения и достатка, достойных ее.

— Ну, ну, Синобу! — Мусуи заметил ее горе. — Мы должны быть стойкими. — Он подал Кошечке полотенце. — Я попрошу настоятеля монастыря найти ей легкую работу и позволить жить на земле храма. В следующем существовании она обязательно поднимется выше на колесе жизни.