Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Кошечка задержалась. Она собиралась отдать свои последние деньги какому-нибудь бедняку, который явно терпит большую нужду, а не первому попавшемуся сумасшедшему, к тому же, возможно, и обманщику. Но ей поскорее нужно было избавиться от этих монет. Увертываясь от толчков носильщиков каго, Кошечка перебежала через дорогу, вынула из рукава двадцать медных монет и бросила в стоявшую в дорожной пыли чашу для подаяний. Нищий не прекратил петь, он даже ничем не показал, что заметил Кошечку или ее дар, зато за своей спиной она услышала испуганный вздох Касанэ.
— Их все равно было слишком мало, старшая сестра. Мы должны помнить о голове крысы и шее быка.
— О еде?
— Нет, — Кошечка улыбнулась, представив себе суп из головы крысы и шеи быка. — Мы должны перестать волноваться из-за частностей вроде того, что будем есть и где будем спать.
— Да, младший брат, — покорно согласилась Касанэ, но ее голос звучал неуверенно: ее желудок сильно требовал ужина.
— Великий мастер боя на мечах Мусаси писал, что когда мы обращаем слишком много внимания на частности, они загромождают наш ум. Нужно расширить свое сознание — думать сразу и о голове крысы, и о шее быка.
— Как скажешь, младший брат.
Кошечка повернулась лицом к западу, где на фоне последних пятен догоревшего заката был виден изящный конус — силуэт горы Фудзи, и зашагала дальше, к деревне Нумацу, следующей остановке на Токайдо. Через полчаса беглянки пересекли границу этого селения. Проходя мимо больших храмовых дорог, они жадно поглядели на них: за этой оградой усталых паломников ждали крыша над головой, горячая еда и забота.
— Мы не можем остановиться здесь: священники могут выдать нас властям, — сказала Кошечка. Шагая по освещенным улицам Нумацу, она внимательно изучала дорогу.
— В путеводителе сказано, что возле храма есть мост через реку Кисэ. Мы можем переночевать там.
Беглянки свернули на боковую улицу и вскоре увидели темную дугу на светло-сером фоне неба — нужный им мост — и несколько светящихся точек под ней — небольшие костры на сухом участке берега.
Кошечка и Касанэ слезли вниз, цепляясь за набитую большими камнями бамбуковую решетку, укреплявшую берег, и пошли по речному песку к кострам. Но когда они рассмотрели тех, кто, сжавшись в комок или прижимаясь друг к другу, укрывались под большими опорными балками моста, Касанэ в ужасе отшатнулась и подняла четыре пальца — «четвероногие животные».
— Хинин (нелюди)! — прошептала она страшное слово. Так называли отверженных, которые не считались даже рабами.
ГЛАВА 39
Нужда заставит
Кошечка сидела у костра, протянув к нему руки и ноги, чтобы согреться. Она сидела так уже довольно долго, но и теперь не могла сосчитать, сколько отверженных ютится у двух других костров, пылавших под мостом. Она видела очертания мелькавших вокруг огней темных фигур, но огромные деревянные опоры, поддерживавшие поперечные балки, мешали определить их количество. Сколько бы их ни было, Кошечка предполагала, что все они относились к презренной касте хинин — нелюдей.
Возле Кошечки сидела одна из отверженных. Хотя спутанные грязные волосы закрывали лицо женщины, было видно, что она молода.
Голод и лишения только подчеркнули ее красоту. Натянувшаяся на скулах кожа стала прозрачной, как воск. На плечах у несчастной желтела соломенная циновка из-под бочки для сакэ.
Одной рукой соседка Кошечки растирала сгорбленные плечи своего слепого деда, а другой прижимала к груди младенца, защищая его от тянувшего с реки холодного ветра. Малыш сосал грудь, которую она открыла, сдвинув набок ворот рваной бумажной одежды. Старший, тоже маленький, сын отверженной, одетый только в набедренную повязку, спал, свернувшись, на обрывке циновки, положив голову на колени матери. У обоих детей лбы были перепачканы в саже, чтобы злые духи принимали их за собак.
— Мой муж исчез пять дней назад. — Мать погладила спящего мальчика по густым волосам, подстриженным в кружок. — В канун Нового года нам нечем было заплатить ни нашему помещику, ни бакалейщику, не на что купить бобовой пасты и проса. В середине прошлого года, чтобы заплатить за дом, мы заложили последнее, что имели, — зонтик, чайник, мой единственный пояс, мерку для зерна и две миски.
Молодая женщина говорила легко и спокойно, словно ее несчастья были всего лишь мелкими неприятностями: иначе она показала бы, что слишком ценит себя и придает слишком много значения личным трудностям.
— В праздники наш очаг был холодным. Мы сидели в темноте, а все, кому мы задолжали, стучали в нашу дверь и кричали нам обидные слова в закрытое окно.
Лошадь простучала копытами по деревянному настилу над головами бродяг, этот стук отдался под мостом оглушительным грохотом. Молодая мать переждала, пока заглохнет шум, и продолжала:
— Хотя о малышах некому было позаботиться, я сказала мужу, что продам себя своднику, чтобы хотя бы наши дети не голодали. Но старший мальчик стал плакать и умолять, чтобы я не покидала его. Муж стал еще мрачнее. В ту ночь, пока мы спали, он тайком ушел из дома. Помощник управляющего просидел в чайном доме допоздна и шел оттуда пьяный. Муж подстерег его, оглушил и ограбил. На следующий день он вернулся домой и принес нам новогодние рисовые пирожки с приправой из лопуха, воздушного змея для нашего мальчика, новый зеленый пояс из конопляной ткани для меня, мешочек табака для деда и еще рисованное изображение Эбису-сама, чтобы поместить его в пустую божницу. Муж надеялся, что оно принесет нам богатство в будущем году. Мы веселились, но это продолжалось недолго: через час полицейские постучали в нашу дверь. Но все-таки мы хоть немного порадовались.
За последние два дня Кошечка почти не спала. Сейчас она держалась на пределе своих сил, и голова у нее кружилась от голода. Слушая трагический рассказ молодой матери, она чувствовала себя удивительно легкой, словно ее мясо, кости и кровь растворились в воздухе, а пустота заполнилась состраданием к отверженным, их горем.
Собственные воспоминания Кошечки о новогодних праздниках немного смягчили это чувство. Она вспомнила, с какой бешеной скоростью стучали костяшки счетов в том крыле дома, где служащий, присланный отцом, записывал приходы и расходы за год в большие счетоводные книги. Этот стук сопровождался веселым звоном — сборщики долговых расписок постукивали металлическими молоточками по весам, на которых отвешивали деньги. Их звон отмечал наступление Нового года, года без долгов.
Много дней перед праздником слуги толкли в больших чанах рис на вязкое тесто для новогодних пирожков. В те прошедшие новогодние праздники Кошечка объедалась каштанами, омарами и другими лакомствами этого времени года. Слуги в новых одеждах, подаренных ее матерью, украшали дом сосновыми ветками: те, что поменьше, подвешивали к карнизам, а большие ставили по обеим сторонам передних ворот, чтобы обеспечить долгую жизнь обитателям дома.
Однако Кошечке Новый год приносил не только радости. Паланкины торговцев и веселых гостей заполняли всю улицу за их воротами, но все эти люди с подарками и добрыми пожеланиями приезжали к соседям. Маленький дом ее матери, который выходил одним крылом в проулок и не бросался в глаза, навещало очень мало гостей, а соседние дома в канун Нового года ярко освещались сосновыми факелами, были полны смеха и беготни. Кошечке не с кем было играть в новогоднюю игру «удары колотушкой», кроме Ржанки, племянницы няни.
— И что случилось потом? — Кошечка встряхнула головой так, чтобы прояснить ум. Она устыдилась тех минут слабости, когда ей случалось жалеть себя.
— Моего глупого мужа судили, как положено судить преступников. Судья приговорил его носить красный пояс.
Касанэ беззвучно ахнула: красный пояс был страшной меткой. Те, на кого его надевали, считались исключенными из человеческого общества. Никто не имел права говорить с ними. Это было самым ужасным из всех наказаний. Казненный перед смертью мог хотя бы надеяться, что возродится в новом теле. Изгнанный из общества как бы умирал, но продолжал жить.
